Альберт Шпеер - Воспоминания
Произошел обмен дипломатическими нотами с Англией по поводу Польши. Гитлер выглядел переутомленным, когда в один из вечеров в зимнем саду канцлерской резиденции он в узком кругу с убежденностью заявил: «На этот раз мы не повторим ошибки 1914 года. Теперь все дело в том, чтобы свалить вину на сторону противника. В 1914 году это было сделано по-дилетантски. Сейчас все бумаги министерства иностранных дел просто никуда не годятся. Я сам пишу ноты лучше». При этом у него в руке была исписанная страница, возможно — проект ноты из министерства иностранных дел. Торопливо он попрощался, не приняв участия в ужине, и исчез в верхних помещениях. Впоследствии, в заключении я прочитал этот обмен нотами; при этом у меня не сложилось впечатления, что Гитлер преуспел в своих намерениях.
Ожидание Гитлера, что после капитуляции в Мюнхене Запад снова проявит уступчивость было подкреплено секретной информацией, согласно которой некий офицер британского генерального штаба проанализировал потенциал польской армии и пришел к выводу, что сопротивление Польши будет быстро сломлено. С этим Гитлер связывал надежду, что генеральный штаб сделает все для того, чтобы отсоветовать своему правительству ввязываться в столь бесперспективную войну. Когда же 3-го сентября за ультиматумами западных держав все же последовало объявление войны, Гитлер, после короткого замешательства, утешал себя и нас мыслью, что Англия и Франция, очевидно, объявили войну только для видимости, чтобы не потерять лица перед всем миром. Он совершенно уверен, что, несмотря на объявление войны, до боевых действий дело не дойдет. Поэтому он приказал вермахту придерживаться оборонительной линии и, приняв это решение, мнил себя чрезвычайно умным и тонким.
За суматошностью последних дней августа последовало какое-то странное затишье. На некоторое время Гитлер вернулся к своему обычному дневному ритму, он даже вновь заинтересовался архитектурными делами. В своем кругу за столом он объяснял: «Мы хотя и находимся с Англией и Францией в состоянии войны, но если мы с нашей стороны уклонимся от активных боевых действий, то все уйдет в песок. И напротив, если мы пустим на дно какое-нибудь судно и будут многочисленные жертвы, то там усилится партия войны. Вы понятия не имеете, каковы эти демократы: они были бы рады как-нибудь выпутаться из этой истории. А Польшу они просто бросят в беде!» Даже когда немецкие подлодки оказались в выгодной позиции против военного французского корабля «Дюнкерк», Гитлер не дал разрешения на атаку. Британский налет на Вильгельмсхафен и гибель «Атении» ничего не оставили от его расчетов.
Ничему не наученный, он оставался при своем: Запад слишком жидок, слишком дрябл и упадочен для серьезной войны. Возможно, ему было очень неприятно признаться себе и своему ближайшему окружению в том, что он ошибся. У меня свежо воспоминание о том удивлении, с которым было встречено известие о вступлении Черчилля в качестве военно-морского министра в военный кабинет. Со злосчастным сообщением прессы в руке Геринг появился на пороге из апартаментов Гитлера, плюхнулся в ближайшее кресло и сказал устало: «Черчилль в кабинете. Это означает, что война действительно начинается. Теперь у нас с Англией война». Поэтому и некоторым иным наблюдениям можно было понять, что такое начало войны не соответствовало предположениям Гитлера. Временами он заметно терял так успокоительно действовавшую ауру непогрешимого фюрера.
Иллюзии и принятие желаемого за действительное связаны с нереалистическим складом ума и способом работы Гитлера. На деле он ничего не знал о своих противниках и отказывался пользоавться той информацией, которая была в его распоряжении. Он больше полагался на свои спонтанные озарения, как бы ни были они, взятые по отдельности, противоречивы. В соответствии со своей поговоркой, что всегда существуют две возможности, он хотел войны в этот как-будто бы самый благоприятный момент ив то же время не готовился к ней должным образом. Он видел в Англии, как он однажды выразился, (5) «Нашего врага номер один» и все же надеялся на мирное урегулирование" с ним.
Я не верю, чтобы Гитлер в те первые сентябрьские дни полностью отдавал себе отчет в том, что он непоправимо развязал мировую войну. Он просто хотел сделать еще один шаг вперед; он был готов, как и год назад, во время чехословацкого кризиса, рискнуть, но он только и готовил себя к риску, а не к собственно большой войне. Его программа перевооружения флота была намечена на более поздний срок, боевые корабли, как и первый авианосец еще только строились. Он знал, что эти суда смогли бы в полной мере показать противнику свои боевые свойства, действуя только в примерно равноценных по составу и силе соединениях. К тому же он также столь часто говорил о недооценке подводного оружия в первой мировой войне, что он вряд ли бы сознательно начал Вторую, не выставив сильный флот подлодок.
Но все тревоги, казалось, рассеялись в первые же дни сентября, когда польский поход принес немецким войскам ошеломительный успех. Вскоре к Гитлеру как будто бы вернулась его былая уверенность, а позднее, в самый разгар войны я неоднократно от него слышал, что польскому походу обязательно нужно было быть кровавым: «Вы что думаете, это было бы счастьем для армии, если бы мы заняли Польшу снова без борьбы, после того, как мы заполучили Австрию и Чехословакию без боя? Поверьте мне, этого не вынесет и самая лучшая армия. Победы без пролития крови деморализуют. Так что это было не просто счастье, что дело пошло по-другому, но мы должны были бы видеть тогда в бескровной победе и известную ущербность и поэтому я в любом случае нанес бы удар» (6).
Впрочем, не исключено, что подобными высказываниями он хотел замаскировать свой дипломатический просчет в августе 1939 г. Генерал-полковник Хайнрици рассказывал мне где-то в конце войны об одной давней речи Гитлера перед генералитетом, имевшей ту же направленность: «Он, Гитлер, — как я записал для памяти примечательное сообщение Хайнрици, — впервые со времен Карла Великого снова сосредоточил в одних руках неограниченную власть. И он не растратил ее понапрасну и сумеет употребить ее во благо Германии. Если же война не будет выиграна, значит Германия не выдержала противоборства и тогда она должна погибнуть и погибнет» (7).
Население воспринимало положение с самого начала войны гораздо серьезнее, чем Гитлер и его окружение. Из-за всеобщей нервозности в один из первых дней сентября в Берлине была объявлена ложная воздушная тревога. Вместе со многими берлинцами я отсиживался в общественном бомбоубежище. Они с испугом смотрели в будущее, настроение в помещении было подавленным (8).
Совсем иначе, чем при начале Первой мировой войны, полки не засыпали цветами. Улицы оставались пустыми. На Вильгельмплац не собирались толпы людей, которые вызывали бы Гитлера. Вполне в соответствии с общим распустившимся настроением Гитлер однажды ночью приказал запаковать его чемоданы и погрузить их в машину, чтобы выехать на Восток, на фронт. Три дня спустя после нападения на Польшу я был через одного из его адъютантов призван для прощания в Рейхсканцелярию и застал там, во временно затемненном жилом помещении Гитлера, взрывавшегося по пустякам. Подъехали машины, он коротко попрощался со своими остающимися придворными. Никто на улице не обратил внимания на это историческое событие — Гитлер уезжал на им же инсценированную войну. Конечно, Геббельс мог бы организовать ликование масс в любом объеме, но, видать, и ему было не до того и не по себе.
Даже во время мобилизации Гитлер не забыл своих деятелей искусств. В конце лета 1939 года адъютант Гитлера по сухопутным войскам затребовал из военных округов военно-учетные документы, разорвал их и выбросил. Таким весьма оригинальным способом они как бы перестали существовать для армейских столов учета. В списке, составленном Гитлером и Геббельсом, архитекторы и скульпторы занимали, впрочем, скромное место: основную массу освобожденных от воинской службы составляли певцы и актеры. Открытие, что для будущего очень важны молодые ученые, было сделано с моей помощью только в 1942 г.
Еще тогда, из Оберзальберга я отдал моему бывшему начальнику, а в то время секретарю моей приемной Вилли Нагелю распоряжение подготовить создание группы срочной технической помощи под моим руководством. Мы собирались наш хорошо сработавшийся аппарат строительных управлений использовать для восстановления мостов, расширения шоссейных дорог или для иных надобностей в районах боевых действий. Впрочем, наши представления были весьма смутными. Поначалу все ограничилось тем, что приготовили спальные мешки и палатки, да перекрасили мою БМВ в защитный цвет. В день объявления всеобщей мобилизации я отправился в Верховное командование сухопутных войск на Бендлерштрассе. Генерал-полковник Фромм, как это и следовало ожидать в прусско-немецком учреждении, сидел спокойно в своем кабинете, тогда как вся машина крутилась по плану. С охотой он принял мое предложение; мой автомобиль получил военный номер, а я сам — военное удостоверение личности. На этом, впрочем, на первый раз и закончилась моя воинская служба.
