Софья Короленко - Книга об отце
Бартлинг и Гершанович были преданы военному суду за измену. "Суд вызвал только двух свидетелей: Байрашевского и Пенчило. Пенчило ничего существенного не показал, Байрашевский повторил свои показания, еще сгустив краски. Приговором суда поляк Бартлинг оправдан, еврей Гершанович присужден на 8 лет в каторжные работы. Приговор вступил в законную силу, и почти два года "изменник"-еврей нес каторжный режим в псковской тюрьме. С этих пор "измена" всего еврейского населения целого города стала фактом, закрепленным судебным приговором. Обвинен один Гершанович, {276} но он - "лучший человек", выполнявший волю всех евреев Мариамполя. Его обвинение было вместе обвинением города. Но если целый город мог изменить, то чем же отличаются другие города с тем же еврейским населением? Массовые явления обладают широтой и постоянством.
Из Мариамполя обвинение, как зараза, разлилось широко, захватило другие города и местечки [...] Я знаю, что мариампольский приговор смутил очень многих, совсем не антисемитов. Находили "смягчающие обстоятельства" в вековых притеснениях и несправедливости, которые перенесли и переносят евреи, но факт оставался признанным, и на сомнения, которые все-таки выражались по этому поводу, отвечали возражателям:
- А Куж? А Мариамполь?"
(Короленко В. Г. О Мариампольской "измене".-"Русские ведомости", 1916, 30 августа.).
Этот приговор был продиктован не фактами, а ненавистью, в данном случае ненавистью ко всему еврейскому народу. "Даже заведомого злодея нельзя наказывать за проступок, в котором он не виновен... Ни один человек поэтому не должен отвечать за то, что он родился от тех, а не других родителей, никто не должен нести наказания за свою веру..." (Короленко В. Г, Собрание сочинений. В 10 т. Т. 10. М" Гослитиздат, 1956, стр. 148-149.) - писал отец еще в 1890 году, 22 октября, Владимиру Соловьеву, присоединяясь к протесту передовой интеллигенции против начавшегося преследования евреев.
В архиве отца сохранилось много писем, в которых он касался этого больного вопроса. "Я считаю,-пишет он в письме С-ой от 5 сентября 1916 года, - то, что претерпевают евреи в России... позором для своего отечества и для, меня это вопрос не еврейский, а русский..."
Когда впоследствии выяснилось, что единственным {277} обвинителем жителей Мариамполя и их бургомистра был немецкий шпион и новым судом Гершанович был оправдан, то это павшее так внезапно обвинение ярко осветило всю глубину неправосудия, вызванного предубеждением.
"Наверное,- пишет отец в статье "О Мариампольской "измене",- и старый Гершанович не горел все время чувствами одной возвышенной преданности долгу, которая так эффектна в мелодрамах. Он был просто старый честный еврей, уважаемый согражданами и почти поневоле принявший в трудное время тяжелую обязанность перед родным городом и родной страной. И если бы суд имел время спросить еще хоть одного свидетеля, русского унтер-офицера Гордея, то вся Россия узнала бы из процесса, что бедный старый еврей с честью выполнил эту обязанность, что при этом он правдиво выражал настроение и волю сограждан и что он лично и население Мариамполя заслуживали лучшей награды, чем каторжная тюрьма и позор тягчайшего из обвинений, повисшего над целым племенем".
Что осталось у Гершановича после этих двух лет? "Сколько страданий вынесли он и его семья за это тяжкое время,-даже эти вопросы теряют свое значение при постановке других, невольно теснящихся в встревоженную совесть: какие тысячи трагедий, сколько погибших человеческих жизней, - женщин, стариков и детей,- в этих толпах выселенцев и беженцев, гонимых, как осенние листья, предубеждением и клеветой с родных мест навстречу новым предубеждениям и новым клеветам на чужбине,- сколько их обязано своей гибелью этому предубеждению и этой клевете..."
Осенью 1915 года, после возвращения с Кавказа, захваченный этой совершавшейся на его глазах трагедией, Короленко начал работать над большой повестью {278} "Братья Мендель".. Воспоминания, возвращают отца к годам его детства. В центре рассказа фигуры двух сверстников, еврейских мальчиков.
Различны пути братьев: одного увлекает революционная борьба за общие права в среде русских товарищей, другого - борьба за национальную и религиозную самостоятельность. В повести должны были найти свое отражение и война, и национальные гонения - мучительные вопросы времени (Повесть не окончена.- Короленко В. Г. Собрание сочинений. В 10 т. Т. 2. М. Гослитиздат, 1954.).
Но в разгар этой работы отец получил известие о внезапной смерти брата Иллариона.
Братья в детстве любили друг друга: разлучившие их в юности ссыльные скитания создали связь более глубокую, чем непосредственное общение, и хотя в дальнейшем условия жизни и работы разъединили их надолго, любовь оставалась верной и постоянной.
Когда мы с отцом приехали в Джанхот, стояла жаркая кавказская осень. Тяжелый гроб понесли на кладбище в яркий солнечный день. Сосновый лес был наполнен благоуханием. Прощаясь, отец положил руку на голову покойного брата и, нагнувшись, тихо сказал: "Прощай, Перчина". И я помню, меня поразило то сложное чувство, которое было в этом прикосновении к мертвому и детском прозвище, произнесенном перед открытой могилой. Рядом стояли жена и дети два маленьких мальчика смотрели на все происходящее любопытными глазками. Я знаю, отец думал: что будет с детьми, так беспомощно стоящими сейчас перед жизнью? Как далеко уведет их она от того, что заключало лучшие надежды поколения, к которому принадлежали старшие?
И будут ли их пути продолжать эти лучшие стремления в других формах, в иных условиях? {279} В прогулках с детьми, в разговорах о средствах материальной помощи семье отец находил отвлечение от горя. Позднее, тяжело заболев, он писал 9 февраля 1916 года из Полтавы А. Г. Горнфельду:
"Вы как-то сказали несколько слов по поводу одной моей фразы в письме о смерти моего брата. Вы назвали ее глубоко пессимистической. Я не могу считать себя пессимистом в истинном смысле..." (ОРБЛ, Кор./II, папка № 1, ед. хр. 88.). Истинный пессимизм,- писал он далее,- "общая формула, которая кидает зловещий свет на все частности. У меня этого нет. Частности кажутся мне порой чрезвычайно зловещими, но общей формулы они не покрывают...
Я все еще на положении больного, и это обстоятельство порой тоже способствует пессимизму... Но, стоя теперь в тени, я помню, что был и на свету, и что в эту самую минуту есть много людей, стоящих на свету. Много и в тени, но в смене света и теней вся картина жизни..." (Там же.).
В момент тяжелого горя и болезни отец думает то же, что и в наиболее яркий и счастливый период своей жизни: "Жизнь в самых мелких и самых крупных фактах - проявление общего великого закона, основные черты которого - добро и счастье". "А если нет счастья? Ну что же... Нет своего - есть чужое, а все-таки общий закон жизни - есть стремление к счастью и все более широкому его осуществлению..."
Тяжелая болезнь прошла, но отец уже не вернулся к прерванной повести. Жизнь среди грохота войны и движения фронтов предъявляла новые требования. Победа в Галиции ознаменовалась вместо "формул широких и великодушных обещаний, раздавшихся как благовест в начале войны, постыдной практикой, которая {280} темными путями успела подменить эти обещания, благовест заменила похоронным звоном..."
"Сколько мерзостей наделали над населением,- пишет отец С. Д. Протопопову 12 октября 1916 года,- сколько воровства, насилий, подлости там произведено... Это война? Пусть так... Но это не только война, это еще и политика. Обещали "освободить" Галицию, т. е. ее население, а вместо того погнали в Сибирь административно галичан, которые говорят и пишут на родном украинском языке. Покровительствуют вору Дудыкевичу и ссылают честных людей. Хозяйничал Бобринский, теперь посылают Трепова..." "Неужели наше православие может быть поддержано только давлением? - пишет он в статье "Опыт ознакомления с Россией".- А русский язык, наша богатая и прекрасная литература, - неужели они требуют подавления другого, родственного языка и родственной культуры, сыгравших такую роль в вековой борьбе галичан за свой русско-славянский облик?!" (Короленко В. Г. Случайные заметки. Опыт ознакомления с Россией-"Русские записки", 1916, № 11, стр. 262-263.).
"Знают ли эти галичане, сумеют ли они понять и разъяснить, что есть две России, - что к ним, благодаря несчастно сложившимся обстоятельствам, Россия повернулась одной и не лучшей стороной, что им суждено было испытать на себе нравы давно у нас упраздненных управ благочиния и печальной памяти школ кантонистов,- что другая Россия относится к ним иначе,- что она не сочувствует показным обращениям и воссоединениям в сомнительных условиях[...] Русское общество продолжает стоять на стороне широкой вероисповедной и национальной свободы против принуждения, хищничества и безнаказанности" (Там же, стр. 260-261.).
{281} В Полтаве отцу пришлось встретиться с несколькими живыми свидетелями и жертвами этих русских мероприятий в Галиции.
