Эльвира Ватала - Любовные утехи русских цариц
И вот благодаря Марии Гамильтон, по пословице «нет худа без добра», стали повсеместно возникать в России воспитательные дома. Плод преступной любви не умирал уже от голода и холода, не выбрасывался в мусорные ямы и отхожие места — он становился полноправным членом государства вопреки ханжеским религиозным догмам, вообще не признающим такие «грехи». Прямо как в некоторых от развитого социализма странах, на ханжестве зиждящихся: нет проституции, и все! Хоть лови ты этих «вечных жриц любви», хоть в «ворон» ее сажай, хоть 24 часа в аресте держи, ничего ей не будет, ибо проституции официально в тех странах не существует. А «на нет и суда нет».
Петр реально, большим государственным умом на проблему посмотрел, ханжество отбрасывая. Конечно, мы погрешили бы против истины, считая, что Петр ввел такое гуманное нововведение, как анонимное приношение незаконнорожденных детей в воспитательные дома. Они, эти заведения, существовали в западных странах с незапамятных времен, еще в средние века, и имелись в таких странах, как Франция, Италия, Испания, Австрия. Эти государства вынуждены были создавать для соблазненных женщин такие заведения с целью предотвращения умерщвления нарожденных младенцев. В Англии в тайные приюты ежегодно принималось до трех тысяч новорожденных. В 1801 году Гюттер пишет о Лондоне: «У нас имеется здесь очень много частных домов, где молодые дамы могут тайком разрешиться от бремени и оставить своих незаконных детей. В любой почти газете вы можете прочесть объявления о таких заведениях, и говорят, что их содержатели много наживают на этом почтенном ремесле»[95].
Но это уже другая проблема — нажива на новорожденных, мы ее не касаемся, мы подчеркиваем одно, что русские бабы со времен Петра стали смелее, распрямили наконец-то свои… сердца и ниже лежащие органы. «Люби и не бойся последствий» — как бы заявил Петр. И действительно, когда при посещении одного города он в толпе заметил изумительной красоты девушку, на которую прохожие чуть ли не плевали, а она сама все время плакала, не смея ни на кого поднять глаз, Петр поинтересовался причиной такого к ней отношения. Оказалось, она три года тому назад «согрешила». «Согрешила! — воскликнул Петр. — Это вы грешите, клеймя ее как преступницу», — и он ласково потрепал девушку по щеке и насыпал ей в передник горсть монет.
Но вернемся, дорогой читатель, к истории наших голов! Екатерина Великая, органически не терпящая ни кощунств, ни насилий, ни, конечно, излишних расходов, приказала головы эти по-божески, по-христиански похоронить, и в том же подвале они были земле наконец преданы. Как видите, дорогой читатель, и старая и новая история дает нам показательные примеры: останки должны быть захоронены. И совершенно правильное было решение правительства, хотя и долго дискутируемое, чтобы то, что осталось от последних русских государей, предать земле. Удивительно, что находятся люди, которые вот уже сколько десятилетий не позволяют вождя революции, или то, что от него осталось, достойно захоронить. Негоже это, по нашему мнению, когда «вождь умер, а тело его живет».
А нас другой вопрос мучает: почему это сделала Екатерина II, никакого отношения к Монсу не имеющая, а не Екатерина I, имеющая к нему самое непосредственное отношение? Конечно, мы не вправе от нее требовать самоотверженности шлюхи, пардон, королевы Марго, которая под пулями неприятеля и с большим риском для жизни и кармана вынесла голову своего любимого и, орошая ее слезами и держа на коленях, мчалась в карете, чтобы достойно ее похоронить!
Но разве, когда Екатерина стала русской царицей, не могла она голову любовника отыскать и земле с достоинством предать? Тем более что любил он ее все-таки немножко. После казни в его нижнем белье нашли портрет Екатерины I, усыпанный бриллиантами, и этот факт сильно расстроил Петра 1. Забыла Екатерина I, что ли, или не знала, где голова Монса пребывает? Мы склонны первый вариант принять: забыла, поскольку после смерти Петра она и свою-то голову потеряла, ее никогда почти трезвой не видели. Ей бы, многодетной матери с натруженным здоровьицем, примерную жизнь вести, пить в меру и любить не очень, а она, стыдно сказать, дорогой читатель, так распустилась, что не успеет один любовник из спальни выйти, другой уже на лестнице дожидается. Она почти из спальни своей не выходила, а если выходила, то покачиваясь и с затуманенным взором. Вот как иностранный посол своим заморским хозяевам об этом времени царицы доносит: «Она вечно пьяна, вечно покачивается, вечно в бессознательном состоянии». А другой ему вторит: «Здесь день превращен в ночь. Никто не хочет взять на себя никакого дела. Дворец становится недоступным: всюду интриги, сплетни, безделье, распад. Ужасные попойки. Казна пуста. Она (царица. — Э. В.) вовсе не помышляла о том, чтобы управлять»[96].
Датский посол Вестфаль 25 мая 1727 года пишет своему монарху: «Я боюсь прослыть наглым лжецом, если расскажу хоть отчасти то, как в настоящее время здесь живет двор и что здесь при дворе делается. Это какое-то страшное, безобразное пьянство. О государственных делах и речи нет — все положительно гибнет и идет прахом»[97].
Где уж тут до управления, если день и ночь Екатерина с подружками своими, немками Анной Крамер, тоже бывшей пленной из-под Нарвы, и Юстиной Грюнвальд да альковной дамой Иоганной Петровной из омута самого низкого разврата, из круга самых бесстыдных оргий уже и не вылезали. Пили и любовникам двери открывать и закрывать едва успевали. А тут два молодых красавца бравых вокруг Екатерины увиваются, со всем арсеналом своих чарующих обольстительных манер: граф Сапега и Лёвенвольде. Первый вспомнил о бывшей крепостной его отца, в Петербург приехал, царице представился, не особо о прошлом напоминая, а она как глянула на него — обомлела: красавец. Женское сердце на красоту падкое, Екатеринино особенно. С таким и согрешить не грех. И для обольщения посылаются Сапеге букеты и драгоценности. Почитай, что ни день, то новый букет и свежие драгоценности или наоборот!
А Лёвенвольде — красивый, высокий мужчина, пустой и ничтожный, но с манерами большого барина, сорящего деньгами и любящего самые отвратительные оргии, — вполне царице подошел. Он потом, при другой царице, Анне Иоанновне, большую карьеру сделает, как каждый ловкий царедворец, станет ее доверенным лицом, а пока с матушкой Екатериной и с ее любовником Сапегой дружно ложе разделял без ревностей и осложнений неуместных. Немного попьют, немного любовью займутся — как будто все чинно и прилично, и что это там иностранные послы, как псы бешеные, кляузные послания своим монархам шлют: держава русская, дескать, разрушается. Но, конечно, не спорим, надо бы одернуть немного матушку царицу, ведь «делу время, а потехе час». А у нее время каждой потехе, на дело часу нет. Нехорошо.
А всесильный Меншиков, вместо того чтобы распоясавшуюся государыню как-то образумить, пристыдить, что ли, за державу, дескать, обидно, сам еще масла в огонь подливал, подначивал и не входил к государыне по утрам без таких вот слов: «Ну, что мы сегодня, ваша светлость, пить будем?» А у светлости один рецепт: макать бублики в крепкое венгерское вино в больших количествах. От этой тюри у нее и водянка-то образовалась.
Тайной полишинеля была тяга Екатерины к алкоголю. Об этом хорошо знали не только на русском дворе, но и на дворе иностранных монархов. Персидский шах ко дню коронации Екатерины I на русский престол прислал ей хотя и приветственное, но полное сарказма послание: «Я надеюсь, моя благовозлюбленная сестра, что Бог не одарил тебя любовью к крепким напиткам. Я, который пишу к тебе, имею глаза, подобные рубинам, нос, похожий на карбункул, и огнем пылающие щеки. Всем этим я обязан несчастной привычке, от которой я день и ночь валяюсь в моей бедной постели».
И тот же датский посланник Вестфаль, которого изрядно беспокоила обстановка российского двора, внимательно следивший за всем тут происходящим, подсчитал, что количество потребляемого за два года царствования Екатерины I венгерского вина и данцигской водки израсходовано на один миллион рублей, что, конечно, при годовом общем доходе двора 10 миллионов составляло цифру колоссальную. Одна десятая часть казны пропита! В отличие от последующих за нею цариц, Екатерина I никакого удержу в употреблении вина не знала. Приучилась еще со времен солдатских походов. Историки, подобно опытным врачам, однозначно потом диагноз поставят: «Пьянство и половые излишества расстроили здоровье Екатерины и способствовали ее кончине». И опять-таки нет-нет да проскользнет у какого-нибудь историка сомнение насчет ее естественной смерти. Один, например, ее смерть в зависимость от ее манер ставит. А манеры у нее, прямо скажем, далеко не царственные были. Это она только по-царски одевалась и разных там многочисленных попрошаек в своей передней привечала и одаривала да придворным дамам за каждый кубок выпитого вина, причем одним махом, щедро наличными платила, с коей целью всегда при себе кошелек носила.
