Олег Платонов - Николай II в секретной переписке
Ногу Дмитрия положили в гипс и сегодня ее будут просвечивать рентгеновскими лучами, чтобы определить, правда ли, что она сломана, или только вывихнута и раздроблена, — всегда ему не везет!
Дорогой мой, прошу тебя, помни насчет Тобольских татар — их надо призвать, — они великолепны, преданны и, без сомнения, пойдут с радостью и гордостью. — Я нашла бумагу старой Марии Фед.[259], которую ты мне однажды принес, посылаю ее тебе, — она очень забавна.
Вчера я видела г-жу Гартвиг, и она мне рассказала много интересного про наше отступление из Львова. Солдаты были в отчаянии и говорили, что не хотят идти на врага с голыми руками. Ярость офицеров против Сухомлинова безмерна бедняга, — они проклинают самое имя его и жаждут его отставки. Я думаю, для него самого было бы это лучше, во избежание скандала. Это его авантюристка-жена окончательно погубила его репутацию, и за ее взятки он страдает. Говорят, что он виноват в том, что у нас вовсе нет снаряжения, что является нашим проклятием и т.д. Я пишу тебе все это, чтобы ты знал, какие она вынесла впечатления.
Все страстно желают чуда, успеха, чтобы снаряжения и оружия стало вдвое больше. — Каково настроение в ставке? — Как бы я хотела, чтобы Н. был другим человеком и не противился Божьему человеку! Это всегда приносит несчастье их работе, а эти женщины[260] не дают ему перемениться. Он получил бесчисленные награды и благодарности за все, но слишком рано. — Больно подумать, что он столько получил, а мы почти все опять потеряли. — Но я убеждена, что Всемогущий Бог поможет, и настанут лучшие дни. Какие испытания ты переносишь, мое солнышко! Жажду быть с тобою и знать, как ты себя нравственно чувствуешь — спокоен и мужествен, как всегда, скрывая боль, как всегда? — Да поможет тебе Бог, мой дорогой страдалец, и да даст тебе силу, веру и мужество! — Твое царствование было полно тяжелых испытаний, но награда должна когда-нибудь прийти — Господь справедлив. — Птички так весело поют, и легкий ветерок доносится через окно. — Я встану, когда кончу это письмо. Спокойствие последних дней благоприятно отозвалось на состоянии моего сердца.
Передай горячий привет старику и Н.П.; я рада, что последний с тобою, я чувствую вблизи тебя теплое сердце — и это успокаивает меня за тебя, милый. Постарайся написать несколько слов Марии, в воскресенье ей минет 16 лет. — Татьяна ездила вчера верхом, я ее в этом поддержала, остальные девочки, конечно, поленились и пошли вместо этого в ясли играть с детьми. В Лозанне умер кн. Серг. Мих. Голицын. — Кажется, это тот, у которого много жен.
Теперь, мой дорогой Ники, — я должна проститься. Жалею, что мое письмо так неинтересно. — Четыре дочери Трепова глубоко тебе благодарны, что ты позволил им похоронить их мать рядом с отцом. Они видели его гроб, он совершенно не тронут.
Благословляю без конца тебя, любовь моя, осыпаю твое милое лицо поцелуями и остаюсь навсегда твоя
Солнышко.
Ставка. 12 июня 1915 г.
Возлюбленная моя женушка,
Горячо благодарю тебя за два твоих милых письма, они освежили меня. На этот раз я уезжал с таким тяжелым сердцем! Думал обо всех разнообразных и трудных вопросах — о смене министров, о Думе, о 2-м разряде и т.д. По прибытии нашел Н. серьезным, но вполне спокойным. Он сказал мне, что понимает серьезность момента и что получил на этот счет письмо от Горемыкина.Я спросил его, кого бы он рекомендовал на место Сухомлинова. Он ответил — Поливанова[261].
Просмотрев ряд фамилий генералов, я пришел к выводу, что в настоящий момент он мог бы оказаться подходящим человеком. За ним послали, и он явился нынче после полудня. Я совершенно откровенно поговорил с ним и сказал ему, почему я был недоволен им раньше — А. Гучков и т.д.[262] Он сказал, что знает это, и уже 3 года носит это бремя моего неудовольствия. В этой войне он утратил своего сына и много и хорошо помогал Алеку.
Я надеюсь, поэтому, что его назначение будет удачным.
Нынче я видел и Кривошеина, имел с ним продолжительную беседу. Он меньше нервничал, и потому был более рассудителен. Я послал за Горемыкиным и некоторыми из более старых министров, завтра мы обсудим некоторые из этих вопросов и ничего не обойдем молчанием. Да, моя родная, я начинаю ощущать свое старое сердце. Первый раз это было в августе прошлого года после Самсоновской катастрофы, и теперь опять — так тяжело с левой стороны, когда дышу. Ну, что ж делать!
Увы, я должен кончать, они все собираются к обеду у большого шатра. Благослови тебя Бог, сокровище, утеха и счастье мое! Горячо целую вас всех. Всегда твой муженек
Ники.
Божественная погода.
Царское Село. 12 июня 1915 г.
Мой единственный,
Начинаю письмо сегодня вечером, п.ч. завтра утром надеюсь пойти в лазарет, и тогда будет меньше времени для письма. Мы с Аней ездили сегодня кататься до Павловска — в тени было совсем прохладно; мы завтракали и пили чай на балконе, но к вечеру стало слишком свежо. — От 9 1/2 до 11 1/2 ч. вечера мы были у Ани, я работала на диване, а 3 девочки играли в разные игры с офицерами. — Я устала после своего первого выхода. — Мой Львовский склад находится на время в Ровно, около станции, — дай Бог, чтобы нас оттуда не вытеснили дальше. — Тяжело, что нам пришлось оставить тот город[263], — хотя он не был вполне нашим, все же горько, что он попал им в руки. — Теперь Вильгельм, наверное, спит в постели старого Франца-Иосифа, — которую ты занимал одну ночь. Мне это неприятно, это унизительно, но можно перенести. Но при мысли, что те же поля сражения будут опять усеяны трупами наших храбрых солдат, сердце разрывается. — Я знаю, я не должна говорить с тобою об этих вещах — у тебя и без того достаточно скорби, мои письма должны быть веселыми, но это немного трудно, когда тяжело на душе и на сердце. — Надеюсь повидать нашего Друга на минутку у Ани, чтобы проститься с ним — это меня ободрит. — Сергей Тан.[264] должен был выехать сегодня вечером в Киев, но получил телеграмму, что Ахтырцы переведены в другое место, и поэтому он уезжает завтра. — Интересно, какие новые комбинации. — Как было бы хорошо, если бы Алексеев оставался с Ивановым, — дела пошли бы лучше — Драгомиров все портит.
Я молюсь, молюсь, и все недостаточно. — Злорадство немцев приводит меня в ярость. — Господь должен, хочется верить, внять нашим молитвам и послать успех нашим войскам! Теперь они направятся на Варшаву, около Шавли уже много войск — о, Боже, какая ужасная воина! — Дорогой мой, мужественный, как бы я хотела обрадовать твое бедное, измученное сердце чем-нибудь светлым, какой-нибудь надеждой! — Я жажду крепко обнять тебя, положить твою дорогую голову на мое плечо — тогда я могла бы покрыть поцелуями твое лицо и глаза и нашептать тебе сладкие слова любви. — Я ночью целую твою подушку — это все, что мне осталось, — и крещу ее. — Теперь я должна идти спать. — Спи спокойно, мое сокровище, крещу и целую тебя горячо и ласкаю твое дорогое чело.
Июня 13-го. Как мне благодарить тебя за твое дорогое письмо? Я получила его, вернувшись из госпиталя. — Так обрадовалась этой весточке от тебя, мой ангел, благодарю тысячу раз! — Но я обеспокоена, что твое милое сердце не в порядке. Прошу тебя, вели Боткину осмотреть тебя, когда ты вернешься, — он может дать тебе капли, ты будешь принимать их при болях. — Я так сочувствую всем, у кого больное сердце, так как столько лет сама этим страдаю. Скрывать и таить все горести и заботы — очень вредно для сердца. Оно физически устает от этого. Это иногда было видно по твоим глазам. — Только всегда говори мне об этом, потому что у меня достаточный опыт в этом отношении, и м.б. я сумела бы тебе помочь. Говори обо всем со мной, поделись всем, даже поплачь — это иногда физически как будто облегчает.
Слава Богу, Н. понял про 2-й разряд. — Извини меня, но я не одобряю твоего выбора военного министра — ты помнишь, как ты сам был против него, и наверное правильно, и, кажется, Н. тоже. — Он работает с Ксенией. Но разве он такой человек, к которому можно иметь доверие? Можно на него положиться? Как бы я хотела быть с тобою и узнать причины, побудившие тебя его назначить! — Я боюсь назначений Н. — он далеко не умен, упрям, и им руководят другие. — Дай Бог, чтобы я ошибалась и чтобы твой выбор оказался удачным, но я все же каркаю, как ворона. — Мог ли этот человек так измениться? Разошелся ли он с Гучковым[265]. Не враг ли он нашего Друга, что всегда приносит несчастие? — Заставь милого старого Горемыкина хорошенько поговорить с ним, нравственно на него повлиять. — О, дай Бог, чтобы эти 2 министра оказались действительно подходящими к своим местам! Сердце полно беспокойства и так жаждет единения среди министров, успеха. — Дорогой мой, предложи им по возвращении из ставки представиться мне, — я буду горячо молиться и употреблю все усилия быть тебе действительно полезной. — Это ужасно — не помогать и допускать, чтобы ты один справлялся со всей работой.
