Юрий Семёнов - Мой «путь в первобытность»
Попытки обвинить Н.А. Бутинова в отходе от марксизма на основании лишь того, что отрицал промискуитет, групповой брак, первичность материнского рода, были заведомо ошибочными. Но, тем не менее, на первых порах они предпринимались. В статье четырех этнографов, опубликованной в 1963 г. в «Советской этнографии» (№ 3) содержалось немало совершенно справедливых замечаний, относящихся к названной выше работе Н.А. Бутинова. Но, к сожалению, авторы не удержались от упрека в том, что автор «пытается опровергнуть основные положения Энгельса о материнском роде» и тем самым «фактически оказывается в одном лагере с откровенными противниками марксистского учения о первобытности»[22]. Попутно в этой статье была затронута и опубликованная в том же сборнике работа В.Р. Кабо.
Однако времена уже были другие и, к счастью, серьезных оргвыводов не последовало. Хотя и с запозданием, но Н.А. Бутинову и В.Р. Кабо была представлена возможность ответить своим критикам.[23] А в дальнейшем за всеми сторонниками этого направления было фактически признано право не только придерживаться своих взглядов, но и излагать их в своих работах. Об этом свидетельствуют дискуссии, развернувшиеся в 60–70-х годах на страницах журнала «Советская этнография».[24] В советской историологии первобытности с 60-х годов началось фактическое утверждение плюрализма.
10. Идеологическое контрнаступление партийной номенклатуры в конце 60-х — начале 70-х годов
Этому не помешало и наметившееся в то же самое десятилетие и совершенно отчетливо выразившееся к его концу стремление руководства КПСС покончить со всяким свободомыслием в области общественных наук. В начале 70-х годов была насильственно оборвана начавшаяся в 1964 г. оживленная дискуссия об азиатском способе производства. Правда, никого из ее участников не «посадили», как это было во время первой такой дискуссии, происходившей в конце 20-х — начале 30-х годов, и даже не выгнали с работы, но рты противникам ортодоксальной точки зрения заткнули прочно — их приказано было впредь не печатать. В 1970 г. был разгромлен сектор методологии истории Института всеобщей истории АН СССР, возглавляемый М.Я. Гефтером. В 1974 г. подверглась публичному обсуждению и осуждению группа историков, группировавшаяся вокруг директора Института истории СССР П.В. Волобуева, а сам он отстранен от должности.
Иные думают, что изречения, подобные тому, которое навсегда прославило имя нашего экс-премьера В.С. Черномырдина: «Хотели как лучше, а получилось как всегда» — редкость. Но они ошибаются. Наша и бывшая, и нынешняя номенклатура всегда отличалась склонностью к такого рода афористике. В конце собрания, на котором громили П.В. Волобуева, выступил инструктор отдела науки ЦК КПСС, который был куратором Института истории СССР. К сожалению, фамилии его я не запомнил, но зато слова, произнесенные им, навсегда остались в моей памяти. Привожу их почти дословно. «Я понимаю, — сказал он, — что ученые всегда стремятся творчески обсуждать все интересующие их вопросы. Одного лишь я понять не могу: ну зачем ученому отсебятина». Лучше охарактеризовать то, что происходило тогда в области общественных наук вообще, исторической науки в частности, невозможно: шла борьба с «отсебятиной».
11. Позиция Ю.В. Бромлея в годы «отката»
Но вопреки всему этому в области историологии первобытного общества «отсебятина» продолжалась. И немалая заслуга в этом принадлежит Ю.В. Бромлею. Он был человеком осторожным и искушенным в различного рода интригах, которые велись в научном и околонаучном мире. Он никогда не лез на рожон. Но трусом он тоже никогда не был. Помню в те дни, когда решалась судьба сектора методологии истории, одна ученая дама назвала его Юлианом Отступником за то, что, поддержав вначале идею издания второй книги сборника «Проблемы истории докапиталистических обществ», Ю.В. Бромлей отказался тогда идти в «верхи» с ходатайством о его публикации. Он не боялся. Он просто знал, что пробить издание книги в данной ситуации невозможно. Лбом стену не прошибешь. Но взгляда, что споры в области общественных науки совершенно не обязательно являются спорами идеологическими, что выдвигаемые учеными новые положения нужно сверять с фактами, а не с мнениями тех или иных авторитетов, он целиком поддерживал. И все, что только можно было в тех условиях сделать, чтобы обеспечить развитие науки, он делал. Причем делалось это без всякого шума и рекламы, что в свое время так много навредило уже упоминавшемуся выше сектору методологии истории.
Если нужно, Ю.В. Бромлей был готов идти на определенный риск. Об этом говорит, в частности, история с моей статьей, которая была написана в 1974 г., когда я уже работал в Институте этнографии, для секторального сборника «Становление классов и государства». В ней на большом этнографическом материала была разработана теория того способа производства, который было принято именовать азиатским. А к тому времени все публикации по данной теме были категорически запрещены. Но дело обстояло не только в этом.
К этому времени мне стало совершенно ясно, что никакого социализма в нашей стране не существовало. В СССР и других государствах, принадлежавших к мировой «социалистической» системе господствовал своеобразный вариант азиатского (я назвал его политарным) способа производства. Общество у нас было антагонистическим, основанным на общеклассовой частной собственности.[25] Не следует думать, что статья представляла собой попытку замаскированного этнографическим материалом изображения современного советского общества. Это была сугубо объективная научная работа, посвященная становящемуся (Буганда, банту Южной Африки и т.п.) и уже ставшему (Китай эпохи Западного Чжоу, империя инков) древнему политарному обществу. Но аналогия была совершенно очевидной. И тем не менее и сектор, и Ученый совет Института этнографии утвердили сборник с моей статьей к печати.
Но напечатана она не была. Заведующий отделом этнографии и археологии издательства «Наука», человек крайне осторожный С.Н. Бобрик категорически заявил, что сборник не пойдет в печать до тех пор, пока эта статья не будет изъята и заменена другой. Сборник вышел только в 1976 г., но уже с другой моей статьей — «Первобытная коммуна и соседская крестьянская община». После нескольких неудачных попыток отвергнутая статья в результате усилий известного востоковеда В.Г. Растянникова все же была опубликована, правда в сокращенном виде и под невразумительным камуфляжным названием «Об одном из типов традиционных социальных структур Африки и Азии: Прагосударство и аграрные отношения» в сборнике Института востоковедения «Государство и аграрная эволюция в развивающихся странах Азии и Африки» (М., 1980).
В результате проводимой Ю.В. Бромлеем политики в Институте этнографии, по крайней мере, в области теории первобытности, втихомолку продолжали «расцветать все цветы». Можно было писать и, главное, печатать почти все, что ты думал по тому или иному вопросу. Именно это обстоятельство и побудило меня к тесному сотрудничеству с группой, а затем и сектором истории первобытного общества.
12. Как я посвятил первобытности свою кандидатскую диссертацию и защищал ее.
Сразу после окончания школы я в 1947 г. поступил на исторический факультет Красноярского педагогического института и в 1951 г. его закончил. Готовили из нас, разумеется, не научных работников, а преподавателей истории средней школы. Факультет тогда не был богат научными кадрами. Первые два кандидата науки появились на нем только в 1946 г. Оба они были присланы из Москвы после окончания аспирантуры. Один из них — В.А. Степынин читал курсы по истории СССР, другой — А.И. Блинов — новой и новейшей истории. Все остальные сотрудники факультета ученых степеней не имели.
Сразу после окончания института я был направлен на учебу на годичные Курсы преподавателей общественных наук при Уральском государственном университете (г. Свердловск) на отделение философии. Там я заодно сдал все экзамены кандидатского минимума по философии. Заведующий кафедрой философии УрГУ член-корреспондент АН СССР М.Т. Иовчук предложил мне поступить к ним в аспирантуру. Я к всеобщему удивлению отказался. Вернувшись в Красноярск (1952) стал преподавать философию, разумеется, марксистскую, в родном пединституте.
И сразу же столкнулся с тем удручающим положением, которое сложилось в этой сфере к концу жизни И.В. Сталина. Тогда я еще не понимал, что уже с конца 20-х марксизм в нашей стране был почти полностью подменен видимостью марксизма, псевдомарксизмом.[26] Но уже тогда мне было ясно, что вместо марксистской философии у нас преподносилось, что-то очень мало похожее на какую бы то ни было философию. Всякая живая мысль была полностью убита. Философы в своих писаниях занимались в основном переливанием из пустого в порожнее. Этот, выражаясь словами одного моего коллеги по философскому цеху — ныне покойного С.В. Илларионова, «словопомол» не прекратился и после смерти вождя. Кстати, он продолжается и сейчас в постсоветской России, но если раньше занимались соединением и разъединением марксистских словечек, то теперь — немарксистских и антимарксистских. Но результат тот же самый — полная пустота.
