Юзеф Чельгрен - Приключения в шхерах
С делами в городе покончено, лодки доверху нагружены товарами, и рыбаки уселись подкрепиться черствым хлебом и холодным кофе. Первый раз за весь день у них выдалась свободная минутка для еды. А когда был допит последний глоток, рыбаки пересчитали дневную выручку и, устроившись поудобнее на веслах, взяли курс в открытое море.
И тогда случилось чудо. В городе и в порту зажглись фонари. Одна за другой вспыхивали в вечерних сумерках светлые точки, пока наконец вся Труса не осветилась цепочками мерцающих огоньков. Это похоже было на колдовство, на чудесную сказку.
Дундертак сидел на корме, объятый восторгом перед открывшейся его взору чудесной картиной. Он был покорен, ошеломлен, уничтожен. Все мечты тускнели рядом с этим чудом.
Сэв, энергично загребая веслами, вывел лодку из гавани. Отдых предстоял не скоро - от дома их отделяло еще много километров пути. В шхеры неслышными шагами прокрадывалась темнота. Дундертак не мог оторвать изумленного взора от огоньков Трусы, пока они окончательно не скрылись из глаз. У себя дома, на далеком острове в шхерах, он привык видеть лишь тусклый язычок пламени маленькой керосиновой лампы, одиноко светившей им в долгие зимние вечера.
Все это произошло, когда Дундертаку было всего-навсего семь лет. В девять он уже самостоятельно ходил под парусами, и не только в Трусу, но даже в Седертелье и в Стокгольм. Босоногим мальчишкой Дундертак вкусил жизни рыбака, охотника и моряка. Когда он станет старше, он отправится путешествовать в большой мир. Он будет и мореплавателем, и золотоискателем, и ковбоем. Он объездит весь свет и повидает много больших городов на Западе и на Востоке. Но никогда уже не испытать ему того восторга, какой испытал он, увидев яркие ленточки вспыхивающих фонарей, бегущие вдоль набережной маленького городка Трусе.
ОХОТА НА ВЫДР
Как-то раз, бродя по острову, Дундертак наткнулся в траве на маленького совенка. Видимо, совенок раньше времени покинул свое гнездо и слишком долго летал - дольше, чем позволяли его слабые крылышки.
Дундертак взял птенчика в руки, размышляя, как же теперь быть. Напрасно он беспокоился. Дело было в сумерки, и мама-сова сидела тут же поблизости, сторожа своего ребенка. Бесшумной тенью ринулась она на маленького человека. Дундертак вдруг услышал у самого уха хлопанье мягких крыльев, чьи-то острые когти царапнули его по лицу.
Он окаменел от ужаса. Нападение было слишком неожиданным. Большие круглые желтые глаза старой совы горели, как начищенная медь. Это было так страшно, что Дундертак даже не пытался обороняться. Сова снова и снова бросалась в атаку. Ее цепкие, крючковатые когти оставляли глубокие царапины. Кровь текла по лицу Дундертака, а он все стоял не двигаясь. Потом, наконец, выпустил совенка и кинулся наутек.
В другой раз у него произошло весьма неприятное столкновение с единственным на острове козлом. У козла был вполне добродушный вид, и Дундертак решил, что ничего не случится, если он дернет козла за смешную бородку клинышком.
- Здорово, образина! - обратился Дундертак к козлу.
Ах, как не к месту это было сказано! И зачем только он это сделал!
Козел нагнул голову, уперся покрепче копытами, и - бац! Дундертак полетел кувырком. Боже, что тут было! Крик, слезы и, наконец, паническое отступление. Отступил, конечно, не козел... Сверкая зелеными глазами, "образина" недовольно тряс головой. Он был весьма оскорблен бесцеремонностью человеческого детеныша. Крепкие ноги вбуравились в землю - попробуй опрокинь! Сам, мол, живо опрокину всякого, кто посмеет еще посягнуть на мое достоинство честного козла!
Так Дундертак учился вежливому обращению с животными - со всеми животными, независимо от того, дикие они или домашние, большие или маленькие. Хочешь по-настоящему дружить с ними - веди себя уважительно. Иначе рискуешь заработать пинки и царапины.
Дундертак испытал это на собственной шкуре. Как он перепугался, когда на него напала сова, защищавшая своего совенка! Никогда в жизни ему не было так страшно. А как болело у него все тело после встречи с козлом! Он долго еще ходил, страдальчески охая и прихрамывая.
Но с каждым разом Дундертак набирался ума-разума и, наконец, набрался вполне достаточно, для того чтобы больше не бояться животных - ни больших, ни маленьких. Он стал им настоящим другом.
Вдалеке от других стояла на острове маленькая, одинокая хижина, в которой жил старик, по прозвищу Серебряный. У старика была большая белая борода, спускавшаяся по самую грудь. Борода была как будто сделана из серебра.
По утрам, чуть только солнышко вылезет из моря, Серебряный выходил на порог хижины. Он выходил босиком, но зато на нем всегда была роба, на которой поблескивали рыбьи чешуйки. Старик частенько промышлял в море, а одежда его стиралась не так уж часто - собственно говоря, только в тех случаях, когда он, вытаскивая сети, нечаянно оступался и оказывался в воде.
Выйдя на крыльцо, старик поворачивался лицом к восходящему солнцу и, прищурившись, смотрел куда-то вверх. Затем тихонько свистел. Тотчас же с ближайшего дерева слетал какой-нибудь зяблик и садился Серебряному на пальцы. Серебряный снова свистел. И к нему слетались один за другим зяблики, синицы, горихвостки, пищухи и щеглы - все бесчисленные маленькие птахи, так оживляющие своим щебетанием рощицы и леса шведских шхер. Все они обязательно хотели пристроиться к старику, садились на пальцы, на руки, на плечи и даже на седую голову. Те же, кому не хватало местечка, летали вокруг трепеща крылышками и стараясь держаться как можно ближе. Голубые стариковские глаза весело поблескивали. Рот растягивался в радостную улыбку. Любовь была взаимной.
В то утро, когда Дундертак впервые увидел Серебряного, солнце над морем взошло большое и красное. Была весна. Цвели груши. Серебряный стоял босыми ногами на пригретом солнышком деревянном крылечке, и со всех сторон к нему слетались птицы. Они садились ему на руки, на плечи и, пытаясь удержаться, взмахивали крылышками и топорщили перышки на груди. Им было хорошо. Серебряный посвистывал. Птахи пели. Солнце сияло. Белобородый старик похож был на старый, засохший пень, вдруг оживший и расцветший под трепетанием птичьих крыльев.
Крошечная каменка уцепилась за его длинную бороду. На голове сидела малиновка. Береговые ласточки, сложив над хвостом крылья, маленькими черными стрелами носились вокруг, разрезая со свистом воздух.
Глядя на все эти чудеса, местные жители только диву давались.
- Не иначе как колдовством занимается, - говорили они. В тех глухих местах в колдовство верили непоколебимо.
- Конечно! - соглашались другие. - Не то откуда у него такая власть над пичугами?
Нет, Серебряный не занимался колдовством. Просто он обладал той неизъяснимой добротой сердца, которая превосходит понимание обычного человека. И птицы это прекрасно чувствовали.
Дундертак и прежде много слышал о чудесном искусстве Серебряного. Теперь он сам попробовал так же свистеть и выводить трели, подманивая птиц. Но, как он ни старался, у него ничего не выходило. Ни разу не случилось, чтобы какой-нибудь зяблик, щегол или малиновка подлетели и сели к нему на пальцы, сколько он их ни растопыривал. Со стороны Дундертак в такие моменты выглядел очень глупо, что, впрочем, бывало с ним довольно часто.
Несмотря на это, он почему-то удостоился вдруг особой дружбы Большого Сундстрема, самого сильного и ловкого охотника среди жителей на островах Сермландского побережья. Когда Дундертаку исполнилось девять лет, Сундстрем обещал взять его как-нибудь с собой поохотиться на выдр. На острове за этим старым лесным бродягой укрепилась слава дьявольски везучего охотника.
- Везение тут ни при чем, - уверял Сундстрем. - Знаю просто, где какой зверь водится, привычки его. И охочусь только для домашней надобности.
Но стоило Сундстрему завидеть на расстоянии выстрела куницу, выдру или хорька, он укладывал их не раздумывая.
- Больно уж много дают за шкурки! - говорил он в таких случаях, словно извиняясь. - И вреда от них на земле очень много. Враги они всей другой живности.
Большой Сундстрем мог бы рассказать сотни самых удивительных историй о куницах, выдрах и хорьках. Он восхищался их мужеством и умом, но в то же время обвинял в жажде убийства, жажде крови.
- Во всем свете не сыскать другого такого умного и храброго зверя, как выдра, - говорил он. - Но нет в мире и зверя кровожаднее. Кусает, только чтобы укусить! Будто зубы у нее чешутся. Уж я-то знаю, что говорю. Видел часто, как она охотится в рыбьих стаях. Так что вы думаете? Нырнет она за рыбой, вытащит, надкусит ей голову, а есть и не подумает. Некогда ей есть, да и неохота. Бросит дохлую рыбу и ныряет за следующей, чтобы и той перегрызть голову. Так и охотится, пока вся стая не уйдет. После такой охоты в том месте сотни рыб плавают брюхом кверху. Выдра будет убивать, пока есть кого убивать, - такое уж это для нее удовольствие.
