Александр Волков - Музыка в камне
Нелепое завещание вызвало массу недоумений в среде английской и нормандской знати. «Как можем мы служить должным образом двум удаленным друг от друга и враждебным друг другу государям?» — вопрошали многие. По мнению историков, растерянность баронов объясняется их страхом за судьбу своих владений в Англии и Нормандии. Однако эти земли представляли собой не только источник доходов, но и важнейший атрибут вассального договора. А двух договоров существовать не может. В будущем Плантагенеты будут лицемерно приносить вассальную присягу (оммаж) французскому королю за свои владения на континенте, сознавая ее формальность. Норманны же для этого были слишком честны. Неудивительно, что все их мятежи пришлись на 1087–1096 и 1100–1106 гг. — периоды, когда король Англии не являлся герцогом Нормандии.
Вильгельм II, несмотря на свою жадность и заносчивость, продолжил дело отца, завоевав Кумберленд и Уэстморленд, поэтому большинство англо-нормандских баронов, в конце концов, примирилось с ним. Роберт в 1096 г. отправился в Первый крестовый поход, где сполна проявил свои лучшие качества. Вернувшись в Нормандию, он попытался бунтовать против своего другого брата — Генриха, был захвачен им в битве при Таншбре в 1106 г. и провел остаток жизни пленником.
В упрек Вильгельму II следует поставить испорченные отношения с Церковью, да и те были вызваны лишь отсутствием личного благочестия. Рыжий, в отличие от отца, не был мудрецом, но система, созданная Завоевателем, продолжала работать. Ее коренная ломка началась при Плантагенетах, но уже младший сын Завоевателя, Генрих I Грамотей (1068–1135), начал осознавать себя «помазанником Божиим».
Первым делом он упразднил отцовскую курию, подменив ее собственным административным аппаратом, состоявшим из преданных королю мелких землевладельцев (предшественников джентри). Эта «поднявшаяся из пыли» бюрократия дала возможность Генриху контролировать крупных баронов, пренебрегая прежними доверительными отношениями. Долг служения все чаще оплачивался «откупными», поступавшими в созданное Грамотеем казначейство. Таким образом, усилилась роль денег в высших слоях государства. Отныне можно было играть на самых низменных человеческих чувствах, предлагая покупать посты (вплоть до звания канцлера), опеку над землей, выгодный брак. При норманнах эта купля-продажа все же не получила распространения, но Плантагенеты прибегали к ней постоянно, требуя платы даже за передачу наследственных прав.
Феодальной реакцией на нововведения стала война между Стефаном Блуа (1096–1154) и императрицей Матильдой (1102–1067) в 1135–1154 гг. Единственный сын Генриха I, Вильгельм (1103–1120), погиб в результате крушения «Белого корабля» у берегов Нормандии, и король возложил свои надежды на дочь Матильду, вдову германского императора Генриха V. В 1128 г. она вышла замуж за Готфрида Плантагенета (1113–1151), будущего владельца графства Анжу во Франции.
Императрица могла бы поддержать начинания Грамотея, но английские бароны, желавшие вернуть порядки Вильгельма I, возвели на престол его внука Стефана, сына Аделы Нормандской. Тот оказался слабым человеком и плохим военачальником, имевшим представления об обязанностях рыцаря, а не сюзерена и нарушившим обещания, данные своим вассалам. В результате совершенно потерявшиеся бароны блуждали из лагеря в лагерь.
Последовал ряд небольших стычек, приносивших успех то Стефану, то Матильде. Значение этих «битв» принято всячески раздувать, чтобы продемонстрировать наивному читателю ужасы так называемой феодальной анархии. Между тем правление Стефана было временем наивысшего подъема церковного движения в Англии: бароны основывали монастыри, больницы и приюты. В 1153 г. был подписан Уоллингфордский договор, согласно которому наследником английского престола провозглашался сын Матильды — Генрих II Плантагенет (1133–1189).
ПлантагепетыПравление первого Плантагенета ознаменовалось крахом феодальной системы Вильгельма Завоевателя, на смену которой пришла централизованная власть, основанная на казначействе и судах. Генрих II возродил англосаксонскую традицию самоуправления под королевской властью в графствах и городах и сделал постоянными выездные суды. На место феодалов заступили специально присланные королем судьи, в среде которых начал формироваться новый чиновничий слой. Через сто лет эти господа составят целые юридические корпорации, каждая из которых займется толкованием различных областей права. Оттуда изгонят священников, как представителей чужой, не национальной традиции. И наконец, придет время, когда юристы запретят своему создателю вершить закон и объявят самих себя «гласом народа».
Генрих II официально ввел скутагий — налог, позволяющий откупаться деньгами от воинской службы. Долг служения фактически приказал долго жить. Черчилль с восторгом говорит, что скутагий «поразил феодальную систему в самое сердце». Одним из следствий этого поражения стало военное бессилие Плантагенета, отказавшегося от перспектив завоевания Уэльса и не добившегося серьезных успехов в Ирландии. Как на причину этого указывают на занятость Генриха на континенте и тамошние завоевания (Нант, Бретань). Конечно, его владения превышали территорию Нормандии, но, с другой стороны, Вильгельму I приходилось постоянно сражаться с беспокойными соседями, тогда как Плантагенет чувствовал себя вольготно, несмотря на поведение своих сыновей.
Разругавшись с феодалами, Генрих начал вмешиваться в дела Церкви. Кларендонские постановления (1064) требовали от клириков уплаты налогов и подчинения королевской юрисдикции, запрещали им покидать пределы Англии и обращаться с жалобами в Рим без разрешения короля[12]. В наше время стало модным винить в порче отношений между государством и Церковью Томаса Бекета, архиепископа Кентерберийского, ранее представавшего мучеником. Абсолютистским поползновениям Плантагенета Бекет противопоставил силу и мощь реформированного католицизма, подобно монархии ополчившегося на феодальные порядки.
Столкнувшись с проблемой наследования, Генрих II повторил путь Завоевателя. Он не обделил никого из сыновей, кроме временно оставшегося без земли Иоанна (1166–1216). Старшему Генриху (1155–1183) достались Англия, Анжу и Нормандия; Ричарду (1157–1199) — Аквитания, наследственная доля его матери королевы Элеоноры; Джеффри (1158–1186) — Бретань. На этот раз судьба была милостива к Англии: королем сделался самый достойный из сыновей Плантагенета. Но она же и посмеялась над ней, отпустив Ричарду Львиное Сердце всего десять лет правления, большую часть из которых он провел в Святой земле.
Третий крестовый поход всколыхнул сердца и умы феодалов, которых отец Ричарда приучил к скутагию. Но Ричард одерживал победы лишь за счет своего полководческого дара и умения привлекать к себе людей. К сожалению, немногие из его сподвижников руководствовались долгом служения. Вернувшиеся в Англию крестоносцы возродили моду на строительство замков, и остается сожалеть, что сам Ричард, один из талантливейших инженеров своей эпохи, успел поработать лишь в Нормандии, за пять лет (1194–1199) отвоевав ее у французского короля Филиппа Августа.
Период отсутствия монарха в Англии превратился в грызню администраторов между собой: с одной стороны партия Элеоноры Аквитанской, с другой — канцелярия принца Иоанна в его графствах. Исход противостояния решался не на полях сражений (их почти и не было), а в судах и Королевском совете, пришедшем на смену норманнской курии.
Административный аппарат, выпестованный Генрихом II, в руках самодура мог превратиться в оружие произвола. Вскоре так и произошло. Из всех сыновей Генриха младший в наибольшей степени походил на него. Его не волновали ни военная слава, ни преданность товарищей. Но и абсолютная власть не привлекала Иоанна Безземельного. Ему хотелось денег, и в этом его желания совпадали с чаяниями окружавших его чиновников. Казначейство разбухало за счет непомерных налогов, от которых равным образом страдали и аристократия, и Церковь. Хотя король увлекался возведением замков, сильную армию он никак не мог собрать и, в конце концов, утратил Нормандию, Мен и Анжу[13].
Важнейшим событием его правления считается подписание Великой хартии вольностей (15 июня 1215 г.). Поклонники парламентских свобод не устают воспевать ей осанну, а борцы за всеобщее равенство осуждают ее «классовый эгоизм». Несомненно, хартия явилась реакцией на монарший произвол, но, увы, ее составители пытались бороться с этим произволом его же средствами. Они не понимали, что глава государства — не божественный правитель, а «первый среди равных» — неотъемлемая часть нормально функционирующей феодальной системы. Отношения с ним строятся на доверии, их нельзя регламентировать на бумаге. Пытаясь юридически ограничить права короля, бароны совершили ту же ошибку, что и Генрих Плантагенет, а ее плодами воспользовалась третья сила. Да, хартия не учитывала интересов купцов и крестьян, но вскоре после ее принятия йомены и мелкие рыцари заговорили о своих правах, а когда хартия всплыла в XVII в., она пригодилась новому торговому слою, жаждущему ослабления королевской власти.
