Владимир Казаков - Загадочный пеленг
ИСПОВЕДЬ В ТОФДЛАРИИ
Лейтенант Гобовда мучился в Нижнеудинске, старинном сибирском городке, расположенном на железнодорожной маги, страли между Красноярском и Иркутском. Отсюда до Алыгд-жера, центра Тофаларии, можно было добраться только самолетом. Местные чекисты любезно предложили лейтенанту У-2, но шли уже вторые сутки, как самолет стоял на маленьком аэродроме, скучал вместе с Гобовдой пилот, опытный молчаливый авиатор, а Саянский хребет, через который надо было проскочить, оделся в густые мокрые облака и не открывал воздушной дороги. Двадцать три года прожил на свете лейтенант Гобовда, в школе по географии имел пятерку, а о Тофаларии услышал впервые. Искал он в Петровском лесхозе Корня - не нашел. Но человек с такой кличкой жил тем несколько лет назад, работал лесником, все знали его под фамилией Слюняев. От сторожа лесхоза Гобовда многое узнал про лесника. Собрал он кое-какие сведения о Слюняеве и у местных органов власти. И вот что потом рассказал полковнику. Корней Слюняев - старый заслуженный партизан. По рождению - сибиряк. Происходит из бедной крестьянской семьи. Имел сына и жену, тоже партизанку, ее порубили казаки Унгерна. Сына Слюняев отправил к родственникам в Московскую область. А в начале тридцатых годов, как знаток леса, дал согласие на переезд в Поволжье, где создавались опытные станции лесного хозяйства. Жил один, замкнуто, хотя характеризуется знавшими его людьми добрым, отзывчивым человеком. Сын регулярно писал ему, приезжал в 1934 году, но ненадолго. Перед войной Слюняев расторгнул договор с лесхозом и уехал в Сибирь "помирать под своей пихтой" - так он сказал сторожу лесхоза. Адреса не оставил, писем не присылал. Сторож сочувственно отнесся к отъезду товарища: Слюняева сильно тревожила застаревшая язва желудка, и был он совсем плох. Гобовда сделал вывод, что если Слюняев еще и жив, то искать его нет никакого смысла, старый заслуженный партизан вряд ли может оказаться пособником врага. Полковник Стариков не согласился с ним и предложил послать запросы о сыне. Ответы получили неожиданные: "Слюняев Андрей Корнеевич, рождения 1913 - 1914 годов, в Московской области никогда прописан не был". "Место жительства Корнея Федоровича Слюняева: Тофалария (Иркутская область, Нижнеудинский район, Алыгджер). Свободный охотник". Вот так лейтенант Гобовда впервые и услышал о Тофаларии. За время своего вынужденного безделья в Нижнеудинске кое-что узнавал о ней. Издавна жил среди саянских хребтов народ по прозванию карагасы, что означает "черные гуси". Их юрты гнездились в глубине тайги, где-то в верховьях рек Уды и Бирюсы. Занимались карагасы оленеводством и охотой. Маленькие, грязные, они иногда спускались с предгорья, меняли в факториях пушнину на порох, дробь, соль и водку. Называли себя тофами. Кочевали тофы в дальних горах, в стороне от всех цивилизаций. Но вот на Бирюсе и других реках нашли золото. Повалили в этот край на поиски счастья промышленники, купцы, лабазники. Скрытые дремучей тайгой, опутанные древними пережитками и обманом шаманов и русских купцов, невежественные и дикие, тофы мерзли в горах, голодали, болели трахомой, хирели и вымирали. И вымерли бы, если бы не Октябрьская революция. Она принесла новую правду, а вместе с ней новые законы, промыслово-охотничьи артели, теплые дома и школы. Тофов осталось немного - человек пятьсот. Поселки Алыгджер, Верхний Гутар и Нерхэ - вот и вся сегодняшняя Тофалария. На третий день погода прояснилась. Можно было лететь. Растворился в дымке опостылевший Нижнеудинск, блестками замигала заболоченная тайга предгорий, вздыбились залесенные хребты и гольцы Восточных Саян. Старый летчик ввел самолет в широкое ущелье, проскочил его, и взору лейтенанта открылась зеленая долина. Под крыльями Алыгджер, поселок домов на семьдесят - двумя ровными рядками стоят добротные рубленые избы и кое-где юрты. В поселковом Совете Гобовда узнал о Корнее Слюняеве. Старик уже месяц пропадал на одной из дальних заимок, выполнял охотничий план промартели. Последние две недели не подавал о себе вестей. Дали лейтенанту проводника и вьючных оленей. Последние таежные версты лейтенант еле волочил ноги. Увидев, что спутник выбился- из сил, проводник, пожилой тоф, снял поклажу с оленя, перегрузил на другого, а Гобовде предложил сесть верхом. Так добрались до большой поляны, захламленной сушняком, посреди которой за кривым частоколом присела, чуть не свалившись набок, старая почерневшая изба. Проводник увидел, что нет собаки, и на ломаном русско-бурятском языке сказал: "Лай собаки тревожит ухо хозяина!" Войдя в избу, они увидели старика. Он лежал у подслеповатого окошка на дурно пахнувшей медвежьей шкуре, накрытый до подбородка теплым одеялом, сшитым из разноцветных лоскутков. Его совершенно лысая желтая голова покоилась на охотничьей сумке. Брови, усы и всклокоченная борода сбились шерстяной комок, из которого высовывался белый заострившийся нос, да черными льдинками блестели широко открытые глаза. Старик смотрел на пришельцев настороженно и особенно внимательно на лейтенанта, одетого в военную форму с погонами на плечах. Наверное, старик не видел погон со времен гражданской войны. Гобовда поздоровался. Проводник быстро говорил что-то на своем языке, и Слюняев отвечал ему. Так продолжалось с минуту. Проводник сокрушенно покачал головой и повернулся К лейтенанту: - Плох, ох плох бин1 Помирать старый бин1 Собака медведь задавил. Пропал собака! - Чекист? - хрипло спросил Слюняев, не отрывая от Гобовды взгляда черных остановившихся зрачков, и, не дождавшись ответа, приподнялся на локтях. Проводник поднес к его лицу фляжку, распутал густую рыжую кудель у рта и дал напиться. Слюняев жадно пил крупными глотками. Выпростал из-под одеяла костлявую руку и знаком попросил закурить. Лейтенант поджег папиросу, раскурил, дал ее старику. - Нашли все-таки меня, варнака! - Слюняев уронил голову на сумку и смежил веки. - Мне с вами поговорить надо, - сказал Гобовда. - Иди с тофом, помоги развьючить оленей, поешь, - ответил Слюняев, разговор у нас будет долгий. С разгрузкой поклажи и приготовлением пищи на костре управились довольно быстро. Пока напоили старика мясным отваром и поели сами, на тайгу пала ночь. - А теперь, чекист, бери бумагу и пиши! - сказал Слюняев. - Не перечь, пиши сразу, повторять не буду. Не только язва, но и сухота от всей моей варначьей житухи загоняет меня в домовину. Бесов над головой вижу значит, скоро конец! Поговорю с тобой - очищусь малость. Пиши, паря! Слюняев рассказывал не торопясь, с частыми остановками, будто заглядывал внутрь себя, вспоминал. ...Вместе с партизанами небольшого отряда бил беляков и японцев бесшабашный, злой и крутой на руку парень Корней Слюняев. Отряд был семейный - возили за собой' партизаны жен и детей. И у Корнея был хвост: сын Андрюшка, и красавица Марьяша. Командиру отряда Марьяша приходилась дочерью. Дружил Корней с отрядным разведчиком Фаном, корейцем, маленьким, юрким, вездесущим человеком, который всегда выполнял задания командира, проникал туда, где, казалось, не мог прорваться и черт. Возвращаясь- из ходок, Фан частенько приносил самогон и рисовую водку, делился с Корнеем. При одной из выпивок насыпал Фан в душу Корнея перцу: заронил сомнение в верности Марьяши. Замечал парень и раньше, как молодые мужики посматривают на жену; одному скулу свернул в пихтаче, куда тот пробрался за Марьяшей, собиравшей ягоды. Сама жена повода к ревности не давала, хотя, чувствовал, не всегда была откровенна. Фан же разбередил самое больное место Корнея, тыкнул ему а очи Андрюшкой, белоголовым Андрюшкой, совсем непохожим на родителей. Стал он следить за Марьяшей, подмечать и однажды, вернувшись раньше времени с задания, не застал жену в лагере. Потребовал отчет у командира, отца Марьяши. Тот успокоил, дескать, ушли они с Андрюшкой па его поручению к леснику на пасеку за медом для партизан. А часом позже пришел к Корнею Фан, принес мутно-зеленой ханши. Полными берестяными туесками пил жадный до спиртного Корней, заливая потревоженную душу: "Я пришел доказать свою правоту, - сказал кореец. - Пойдем в тайгу!" И повел он тропами, известными только ему. Вел и рассказывал про бесстыдство Марьяши. Будто до Корнея она путалась с белым офицером, Корней женитьбой прикрыл ее стыд. Но она до сих пор страшно любит своего беляка и бегает к нему миловаться. Пришли они к Синему ручью, подползли к старой брошенной заимке, и Корней увидел свой позор: на траве полулежали офицер в полном мундире и Марьяша, а между ними Андрюшка играл какой-то палочкой. Не помнит Корней, как вскинул берданку и произвел два выстрела. До сих пор ему кажется, что стрелял он только в офицера. Но тогда оба полегли, и офицер и Марьяша. Андрюшка убежал в тайгу. Не помнил Корней и то, как они вернулись в отряд и опять глушили вонючую ханшу. Разбудили его через сутки, пригласили на сходку. Стояли в кругу партизан некрашеные гробы, а между ними сгорбился командир отряда, Марьяшин отец. Он говорил, что погибли два славных человека, связная Мария Слюняева и разведчик, студент из далекого Питера, проникший в логово врага под личиной офицера. Дали залп. Потом подошел к Корнею командир отряда, обнял его: "Сиротами мы остались, сынок, потеряли Марьяшу с Андрюшкой!" Вырвался, убежал Корней в тайгу. Искал Андрюшку. Листья ел, сучья грыз с отчаяния. Через несколько дней вернулся в отряд сухой, как скелет, но признаться ни в чем не смог.
