Владимир Щербаков - Асгард — город богов
Утвердился я в этом мнении, как ни странно, после знакомства с сочинением Адамского, будучи студентом. Я нашёл и систему доказательств, которые опровергали подлинность документа. Главное из них базировалось на первых же строках обращения.
Я снова читал:
«К настоящему времени Человечество составило себе представление о Вселенной в целом более правильное, чем во времена первого и второго обращений. Действительно, Земля не является плоской и не находится в центре Вселенной.
Действительно Солнце не находится в центре Вселенной, а является одной из звёзд, входящих в состав Галактики.
Действительно, последними из превращений энергии, поддерживающих деятельность звёзд и, соответственно Солнца и дающих возможность существования жизни на Земле и сходных с ней планетах, являются термоядерные реакции».
1929-й. В этом году обращение было передано по радио. Без видимых последствий. Оно было третьим по счёту. Об этом говорилось в вводном его разделе.
Но разве в 1929 году знали о термояде? Разве первые атомные бомбы не были взорваны много позднее, в 1945-м? И разве не в этом именно году, последнем году Второй мировой, люди узнали о разрушительной мощи атома? Позднее атомный гриб как бы разросся в сознании, но зловещая тень водородной бомбы все же заслонила его. Это и был первый термояд, о котором услышало моё поколение. Такова последовательность событий. Вывод был однозначен. Обращение — фальсификация. Только вот фальсификатор забыл эту мелочь — он невольно перенёс на далёкие двадцатые страх своего поколения. В одном только месте перепутал время — сороковые с двадцатыми, — но вот это-то его и выдало. Всего десять страниц на машинке. Безукоризненная точность формулировок. А в двух-трех строчках фальшь, более того — явная ошибка. Я помнил и другие места, действовавшие на меня примерно так же. Но это было решающим доводом. Моя уверенность в ошибке основана была на тех знаниях, которые я усвоил в период бурного развития ядерной энергетики всех видов.
…Эддингтон. Это имя было для меня ещё неизвестно. И только в семидесятых я, к стыду своему, вдруг узнал, что ещё в двадцатых годах этот удивительный теоретик, имя которого не значилось ни в одной нашей энциклопедии, открыл термоядерные реакции. Я слышал о гелии и о том, что его сначала нашли на Солнце, потом на Земле. Это все.
И как только это могло случиться?.. Стыдно сознаваться, что я относил открытие термояд к более позднему времени, чем это произошло на самом деле благодаря неповторимой личности Эддингтона. Да, это была теория, но именно она меняла планету.
И вот я осознал, что все гораздо серьёзнее, что случайный пробел в моих знаниях чуть не лишил меня возможности проследить ход мысли авторов обращения. Это было потрясением. И ударом по самомнению. Я оказался в положении легкомысленного чудака именно в моей стихии.
Итак, термоядерные реакции на Солнце были описаны Эддингтоном в 1926 году. Он сделал сообщение в Оксфорде. И только через три года после этого, именно в третьем обращении иноцивилизаций, упоминалось об источнике энергии Солнца. Мы ещё сомневались в правильности выводов Эддингтона, многие вообще не верили ему, большинство даже не слышали об этом. Но те, другие, знали, что это так, что последнее превращение энергии Солнца — термоядерное. Им не было необходимости изучать отклики на работу Эддингтона — это ведь так, это будет признано всеми на Земле!
И одно это — даже если не принимать во внимание поразительные обобщения на всех десяти страницах текста — убедило меня в подлинности документа. Это становилось важнее, чем все остальное. Авторы обращения знали наперёд, чем кончится история с гениальными предвидениями Эддингтона и другими достижениями.
Они знали наперёд, что грядёт Вторая мировая, и сообщали об этом с понятной оговоркой: «Недавняя мировая война и, очевидно, назревающая новая мировая война свидетельствуют, что быстрое развитие технической цивилизации не заставило вас поумнеть». И эта оговорка, со словом «очевидно», была тоже свидетельством подлинности. Фальсификатор не преминул бы использовать категорическую формулировку — ведь инопланетяне должны знать наперёд ход событий на Земле. На то они, собственно, и инопланетяне. Но сообщение было составлено реальными, настоящими «ино», и меня теперь восхищало это изящное выражение по поводу войны. Очевидно… Да, теперь это очевидно.
Но главным аргументом, сразившим меня, был, конечно, подвиг Эддингтона, о котором я толком ничего не знал.
Деталь. Подробность, которая изумила меня и убедила.
Помню, с каким вниманием я перечитал старые статьи, книги, новые обзоры. Попутно я нашёл поразительно ясное описание жидких кристаллов в книге шведского физикохимика Сведберга «Вырождение» энергии». Год 1927-й. Лучшее из описаний, к тому же выполненное самим первооткрывателем. Не найди я эту книгу, до сих пор бы думал, что жидкие кристаллы начали изучать всерьёз много позже. Но как путано, слабо, даже бездарно написаны главы о жидких кристаллах в большинстве современных монографий и статей!
А Лосев, открывший в первой половине двадцатых электролюминесценцию полупроводников? И о нем забыли. И забыли, что он писал, и забыли, как здорово это было написано.
Все стало на свои места и по части других деталей. Готов согласиться и с тем необычным положением, что человек почти лишён способности мыслить. Если его учат десять лет в школе решать стандартные задачи, если после этого он занимается с репетиторами, если ему затем дают на вступительных экзаменах только стандартные задачи и он едва-едва вытягивает на «хорошо» или «удовлетворительно, то это, право, нельзя назвать мышлением. Мышление в точном значении этого слова — решение нестандартных задач. То же могу сказать и о доцентах, например. Если учёные и наука в целом не могут ответить в течение десятилетий на самый идиотский, казалось вопрос: может ли человек видеть пальцами и пальцами же читать газету, то как можно говорить о мышлении?.. Ни на один новый вопрос наука, например экономика, ответа дать не в состоянии. Это же касается истории, философии, литературоведения, подавляющего большинства отраслей „знания“. Но есть и редкие исключения, есть и случайные открытия. К этому прийти было не так просто.
Но может быть, уместны сомнения? Может быть, нельзя было верить документу так безоговорочно, только потому, что я лично не удосужился ознакомиться с работами Эддингтона? Нет, оно было забыто у нас, несмотря на то, что водородную бомбу уже испытали. Доказательство тому — наша Советская атомная энциклопедия, вышедшая в 1956 году. Там не упоминается даже имени Эддингтона!
Я захотел ещё раз ознакомиться с находкой. Я знал, что в пакете был текст на русском. Мне стоило больших трудов получить командировку в этот город. Хотелось увидеть море и все остальное, близкое, ставшее далёким. Я знал, что соломин жив, и хотел встретиться с ним. Писать? Многое ли можно написать об этом? А главное — я это хорошо помнил, — он сам не любил писать, да и не признал бы меня по одному моему письму, не вспомнил бы.
Я видел его последний раз двадцать пять лет назад. Тогда он жил в таёжном посёлке, в рубленом доме. Утром, попрощавшись с родителями, на попутной машине я проезжал мимо его дома, попросил шофёра остановить машину, выскочил из кабины, постучал в его окно. Он выглянул. Мы успели обмолвиться двумя-тремя словами. И вот уже за автобазой раскинулась знакомая долина, где слева и справа в реку вливаются прозрачные июньские ручьи. На каменных лбах сопок ещё лежат снежные шапки. В распадках — голубой, настоянный на хвое воздух. Кусты в рост человека скрывают реку, но в прогалах вода струится и сверкает на солнце как чистое серебро. Филатовка. Атка. Палатка. Это названия посёлков. Потом — город. Отсюда мне предстояло лететь в Москву, поступать в институт. Грузовая «татра» взбегает на невысокий перевал. Море!
Я оставил отца и мать там, в том же посёлке.
Одно время мы тоже здесь жили, в этом городе; я помнил его улицы, порт, ветры, налетавшие со всех сторон на каменистый полуостров. Помнил все бухты и заливы в его окрестностях.
Два дня в городе моего детства по пути в Москву! Я иду в кинотеатр «Горняк» со знакомой девятиклассницей Эльвирой Паниной. Потом — круглый деревянный павильон с аттракционом «Гонки по вертикальной стене» Леона Айказуни, отважнейшего из мотоциклистов. Вечером — чай у Эльвиры. Её мать, Зоя Петровна, рассказывает о городских новостях, говорит со мной как со взрослым. А ведь не далее как прошлым летом, когда надо было добраться до города из дома отдыха для школьников, который расположен на берегу бухты Гертнера, в десяти километрах от дома Паниных, я подкарауливал тяжело взбиравшиеся на перевал грузовые машины, догонял их и, цепляясь руками за борт, подтягивался, прыгал в кузов и ждал остановки в городе, чтобы мгновенно исчезнуть, испариться на глазах изумлённого шофёра. Я выходил в Охотское море на вельботах и рыбачьих лодках с просмолёнными бортами, с широкими банками, я садился на весла, вызывая почтительное удивление знакомых по дому отдыха девочек, которые искоса посматривали на мои мускулы, я выпрыгивал вместе с рослыми парнями-дальневосточниками и подтягивал к берегу лодку где-нибудь за Острым мысом. Там такие отливы, что целые поля с морской травой оставались подолгу владением вместе с их обитателями — крабами, гольцами, раками-отшельниками, морскими червями, зарывавшимися в серый песок на дне луж, но черви эти нужны были нам как приманка для лова наваги. Экспедиция наша быстро наполняла лодку добычей, странной на вид, но совершенно необходимой. С тех пор я навсегда полюбил море. У дома отдыха, на берегу, мы играли в волейбол. Саша Шерман, восьмиклассник из Магадана, судил нас и одновременно сочинял вальс для аккордеона, держа инструмент так бережно, что по нему не пришёлся ни один удар мяча.
