В. Черкасов-Георгиевский - Вожди белых армий
Вот мнение о Родзянко историка, одного из лидеров партии народных социалистов В.А. Мякотина: "Человек консервативных по существу взглядов, убежденный монархист, всеми жизненными отношениями связанный с верхними слоями русского общества и не обладавший сам по себе очень широким кругозором, он нередко придавал слишком большое значение тем частным явлениям жизни, которые ему приходилось непосредственно наблюдать". Такой «монархист» и потерял голову, видя перед собой клокочущий Петроград. Но в то же время в телефонном разговоре с Рузским Родзянко стал настаивать:
— Прекратите отправку войск с фронта, иначе нельзя сдержать войска, не слушающие своих офицеров. Так как об этом Алексеев уже похлопотал, Рузский сообщил ему о согласии царя на "правительство народного доверия". Да у Родзянко (не хуже Гучкова метящего в предводители новой монархии) идеи были побойчее, он воскликнул:
— Ненависть к династии дошла до крайних пределов! Раздаются грозные требования отречения государя в пользу сына при регентстве Михаила Александровича! Он продолжил, что при исполнении требований народа, все пойдет отлично, все хотят довести войну до победного конца, армия не будет ни в чем нуждаться… Председатель Думы словно не видел намозолившие глаза петроградцам транспаранты со сплошными "Долой!" Рузского же больше всего волновало, чтобы при новой власти его друзья генералы остались в силе, он проговорил:
— Дай, конечно, Бог, чтобы ваши предположения в отношении армии сбылись, но имейте в виду, что всякий насильственный переворот не может пройти бесследно. Что если анархия перекинется в армию и начальники потеряют авторитет власти? Что тогда будет с родиной нашей? Какое лицемерие или глупость, когда уже второй день газеты строчили со своих страниц "Приказом номер 1"! Родзянко многозначительно указал:
— Переворот может быть добровольный и вполне безболезненный для всех. Закончив эту историческую беседу, Рузский немедленно сообщил новости Алексееву. Тот, будто оправившийся от всех болезней, шквалом обрушил циркулярную телеграмму на командующих фронтами. Он передавал слова Родзянко о необходимости царского отречения, заключая собственными: "Обстановка, по-видимому, не допускает иного решения. Необходимо спасти действующую армию от развала; продолжать до конца борьбу с внешним врагом; спасти независимость России и судьбу династии".
Главной в этой велеречивости, конечно, была первая фраза. На телеграмму дружно откликнулись командующие, которых исследователь русского Зарубежья И.Л. Солоневич в этом отношении довольно метко назвал "дырой на верхах армии". С Кавказа великий князь генерал-адъютант Николай Николаевич молитвенником сообщал, что "коленопреклоненно молит Его Величество спасти Россию и Наследника… Осенив себя крестным знаменем, передайте Ему — Ваше наследие. Другого выхода нет".
С Юго-запада бывалый паж, генерал-адъютант Брусилов уточнял такой же единственный исход, "без чего Россия пропадет".
С Запада командующий Эверт указывал: "На армию в настоящем ее составе при подавлении внутренних беспорядков рассчитывать нельзя". Тоже «верноподданнически» молил решение: "Единственно, видимо, способное прекратить революцию и спасти Россию от ужасов анархии". С Румынского фронта командующий Сахаров разъярился на Думу: "Разбойничья кучка людей, которая воспользовалась удобной минутой." И судорожно закончил: "Рыдая, вынужден сказать", — что отдать престол — "наиболее безболезненный выход".
Заключили всё это царю собственным одобрением неразлучные Северный генерал-адъютант Рузский и, действительно, истинный Верховный генерал-адъютант Алексеев. Когда Николаю II доставили телеграммы, он в 3 часа дня 2 марта 1917 года в своем поезде на станции с безупречным для этого названием Дно согласился отдать власть. Император был совершенно одинок. В Пскове его отрезали от мира, приказы царя не шли дальше штаба Рузского, телеграммы его поддержки, верных ему людей не передавались. Он попал в классическую обстановку, когда главу государства «дожимают». Через десятки лет так же поступят с президентом Горбачевым в Форосе. Интересна оценка действий Алексеева его «напарником» генералом Рузским, высказанная им позже генералу С.Н. Вильчковскому. Читая ее, не следует забывать и брусиловскую оценку, по которой являлся Рузский "ловким человеком", "старавшимся выставлять свои деяния в возможно лучшем свете, иногда в ущерб соседям":
"Судьба государя и России была решена генералом Алексеевым.
Ему предстояло два решения, для исполнения которых "каждая минута могла стать роковой", как он справедливо отмечает в своей циркулярной телеграмме. Либо сделать "дорогую уступку" пожертвовать государем, которому он присягал, коего он был генерал-адъютантом и ближайшим советником по ведению войны и защите России, либо — не колеблясь вырвать из рук самочинного Временного правительства захваченные им железные дороги и подавить бунт толпы и Государственной думы. Генерал Алексеев избрал первое решение — без борьбы сдать все самочинным правителям будто бы для спасения армии и России. Сам изменяя присяге, он думал, что армия не изменит долгу защиты родины…
Царствование государя Николая Александровича кончилось. Для блага России государь принес в жертву не только себя, но и всю свою семью. Уговорившие его на первый шаг его крестного пути не могли и не сумели сдержать своего обещания — жертва государя пропала даром. Из всех участников события один государь сознавал, что его отречение не только не спасет России, но будет началом ее гибели. Ни генерал Алексеев, ни генерал Рузский не поняли тогда, что они только пешки в игре политических партий. Силы сторон были неравные. С одной — была многомиллионная армия, предводимая осыпанными милостями государя генералами, а с другой — кучка ловких, убежденных и энергичных революционных агитаторов, опиравшихся на небоеспособные гарнизоны столицы. Ширмой этой кучке служил прогрессивный блок Государственной думы. Победила, несомненно, слабейшая сторона. Поддержи генерал Алексеев одним словом мнение генерала Рузского, вызови он Родзянко утром 2 марта к аппарату — и в два-три дня революция была бы кончена. Он предпочел оказать давление на государя и увлек других командующих.
Генерал Алексеев понял свою ошибку ровно через семь часов после подписания государем акта отречения. Уже в 7 час. утра 3 марта Алексеев разослал новую циркулярную телеграмму, в которой сознавал, что "на Родзянко левые партии и рабочие депутаты оказывают мощное давление и в сообщениях Родзянко нет откровенности и искренности". На основании одного такого сообщения Родзянко генерал Алексеев решил 24 часа перед тем свести русского царя с престола.
Теперь Алексееву стали ясны и цели "господствующих над председателем Государственной думы партий". Стало ясно и "отсутствие единодушия Государственной думы и влияние левых партий, усиленных Советами рабочих депутатов". Генерал Алексеев прозрел и увидел "грозную опасность расстройства боеспособности армии бороться с внешним врагом" и перспективу гибели России.
Он теперь уже считал, что "основные мотивы Родзянко не верны", не желал быть поставленным перед "совершившимся фактом", не желал капитулировать перед крайними левыми элементами и предлагал созыв совещания главнокомандующих для объявления воли армии правительству". Государь император то ли в шутку, то ли с пророческой иронией называл слегка косящего Алексеева "мой косоглазый друг". Помня, что Бог шельму метит, стоит присмотреться и к последнему свиданию Михаила Васильевича с отрекшимся государем, прощавшимся со своей матушкой и офицерами Ставки, что описано Войековым:
"После очень трогательного прощания с императрицей-матерью государь, пройдя среди провожавших его со слезами чинов Ставки, вошел в вагон. Императорский поезд в последний раз отошел от места нахождения штаба российской армии. Генерал-адъютант Алексеев, стоявший во главе провожавших, по-солдатски отдал честь государю, а при прохождении хвоста поезда снял шапку и поясным поклоном засвидетельствовал свое глубокое уважение и преданность новому правительству в лице четырех сидевших в вагоне делегатов Государственной думы".
Генерал Рузский был прав, указывая, что Алексеев «прозрел» вскоре после свержения императора. Назначенный Временным правительством Верховным Главнокомандующим Русской армии, Михаил Васильевич начнет на этом посту осуждать политику «временных», ведущую к разложению армии. Тем более, что начштабом ему придадут боевого генерала Деникина. Тогда Деникин командовал армейским корпусом, воевавшим в Румынии. 18 марта 1917 года его срочно вызвал в Петроград военный и морской министр Гучков.
О Гучкове Деникин, как и все, много слышал, но лично никогда с ним не встречался. В петроградском министерстве генерал, несколько растерянный вызовом, внимательно слушал доводы военного министра. Гучков начал, что Верховным главнокомандующим назначен Алексеев. Объяснил: были разногласия у Временного правительства с Временным комитетом Думы насчет этого назначения, Родзянко выдвигал Верховным Брусилова. Не устраивал некоторых Алексеев своим мягким характером. Гучков значительно повысил голос:
