Павел Лукницкий - Ленинград действует. Книга 2
– Курить хочешь?
Федор молча принимает от нее папиросу, вытирает варежкой замерзшие слезы и, припав под вьюгой лицом к сугробу, выбивает куском кремня искру на сухой трут, – Вера прикрывает его полою своего ватника.
Выждав, когда Федор выкурит папиросу до половины, Вера заводит с ним разговор: верно, трудно жить, выше сил это, но кто в этом (виноват? Фашист виноват, проклятый, который хочет задушить Ленинград, но разве можем мы допустить, чтобы это удалось фашисту? Ведь того он и добивается: иссякнут, мол, силы у нас, ослабнем духом, впадем в отчаяние… Так неужто, если этого хочет заклятый враг, тут и предадим мы наше святое дело? Мы-то и должны сделать все, чтобы пересилить врага!
Федор слушает Веру, яснеют его глаза, в них – ненависть. Его пальцы сжимаются в кулаки, он резко обрывает разговор, встает, легкий и будто сильный опять, берется за лопату, снова начинает работать – так, будто под каждым ударом лопаты корчится еще один перерубленный гитлеровец…
Вера незаметно отходит от Федора, начинает рыть снег рядом с другим бойцом…
Ничуть не слабеют трескучие морозы. И мало хлеба, и все меньше сил. Бойцы стоят на посту только по два часа. Каждые два часа Вера сама укутывает руки и ноги очередного, проверяет, плотно ли застегнуты ватник и полушубок, хорошо ли шея обвязана шарфом. И, вложив в руку часового винтовку, на прощанье шутит:
– Ну вот, на медведя в пеленках похож ты сейчас… Иди!
Но все безразличнее бойцы к шуткам Веры и к песням ее, какие прежде все так охотно подхватывали в землянке. Боевой листок, который Вера продолжает писать несгибающимися пальцами, никто не читает сам, Вере приходится читать его вслух. За два часа дежурства на посту руки и ноги бойцов обмораживаются. Каждого возвращающегося с поста Вера осматривает внимательно и заботливо, все привыкли к тому, что она неутомимее всех. «Двужильная ты! – сказал ей однажды командир взвода. – Крепче кошки! Кто их знает, этих девчат, откуда у них запас сил?»
Боец Иван Панкратьев упал на посту. Выстрелил. Приспели, думали: опять боевая тревога. А он сказал только:
– Смените меня, братцы, ненароком немец попрет, а ничего я больше не вижу!
Принесли в землянку, – человек еле жив, обморожение второй степени. Уложили бойца на финские санки, укутала его тщательно Вера и сказала предложившим ей свою помощь товарищам:
– Да вы что? Разве можно снимать с передовой хоть одного человека? Или лишние у нас есть? Довезу сама!
Каждые десять шагов дыхание прерывалось. Садилась на снег, снимала сапог, делала вид, что поправляет портянку, – дышала, дышала…
Триста метров до ПМП Вера преодолевала три с половиной часа. Но Иван Панкратьев все-таки не замерз. А в землянку No 5 взамен Панкратьева не сразу прислали другого бойца.
Как бы промороженная земля ни была тверда, нужно было, выходя по строгому расписанию, надежней оборудовать огневую точку, углубить и обвести бруствером траншею, – эту работу в феврале обитатели землянки проделывали неукоснительно. В момент боевой тревоги, когда немцы лезли на приступ, шестеро друзей выходили в контратаку. И одновременно «встречать» немцев выходили обитатели других вкрапленных в траншею нор. Взрывались под гитлеровцами минные поля, строчили по гитлеровцам пулеметы, автоматы, винтовки. Ручные гранаты летели в метельную ночь. Вспышки пламени, свист осколков рассекали черную пелену воздуха, кровь врага смерзалась, дымясь, и быстро превращенные в камень трупы затягивались снежком. Со стонами и проклятьями враг уползал, и защитники Ленинграда возвращались в свои норы. И как только обитатели «точки No 5» убеждались, что, их по-прежнему шестеро, им опять удавалось шутить и смеяться, тяжелым сном засыпали двое, чья была очередь, остальные перекликались: «Открой поддувало!»– «Подбрось уголька!» – и следили, чтобы спящие не стянули с себя во сне противогазы. А если из шести человек возвращались не все, оставшиеся подолгу не засыпали в тоскливых мыслях, а потом много дней ждали пополнения.
И снова все входило в свою колею.
Начинал настойчиво пищать телефон. И тот, кто был к нему ближе, брал трубку. И с соседней точки, как с другой планеты, звучал голос:
Товарищ главнокомандующий! Разрешите доложить: у нас все в порядке, гады отбиты, а мы все целы. А у вас? Тоже целы? Ну и хорошо!.. Что делаете? Грустите?
Сейчас будем грустить! – отвечала Вера, клала трубку и говорила Мише Громову – помкомвзвода:
В самом деле давай грустить!
А «грустить» значило: медленно, в растяжечку, жевать крошечный кусочек суррогатного хлеба, макая его в темную воду, пахнущую дымом, потому что ее долго в котелке натапливали из снега.
И никто не знал, сколько бессонных дум у Веры о своем комсомольском долге…
Еще перед тем как попасть на «точку No 5», в январе, Вера получила отпуск на двое суток в Ленинград – навестить тетку своего отца. Но провела в городе меньше суток, – то, что увидела она там, переполнило ее душу такой ненавистью к врагу, что решение было мгновенным: «мало спасать раненых, надо стрелять самой!..» Именно с этого дня Вера занялась тщательным изучением всех видов оружия. И уже в феврале, находясь на «точке», хорошо стреляла не только из винтовки, но и из миномета и пулемета. За короткое время Вера стала снайпером. А когда из шести человек во взводе осталось четверо и пополнения долго не было, Вера вступила в партию.
– Прежде чем подать заявление, я разговаривала с комиссаром батальона Кудрявцевым и с политруком роты Добрусиным. Спросила: «Могу я сейчас вступить в партию?» Думала: выбывают лучшие коммунисты! Сколько у нас в части выбыло! А сколько ж в армии? Надо вступать в партию, пополняется она за счет лучших. Да и в уставе записано: каждый комсомолец должен готовиться вступить в ряды партии…
Себя я как-то не решалась все-таки причислить к лучшим людям. Это меня смущало. Поэтому я спросила Добрусина: могу ли я вступить? (я думала: могу, но – спросила!) Он мне: «А как вы думаете? Почему задаете такой вопрос?» Я что было на душе, то и высказала. И он мне ответил: «Да, можете. И должны вступить!»
Получать кандидатский билет я шла с «точки» на КП роты вместе с Мишей Громовым, он вступил в партию одновременно со мной.
«Миша, – спросила я, – что ты скажешь, когда будешь получать билет?»
«Все говорят: «доверие оправдаю», и я скажу: «доверие оправдаю».
А шли мы ночью, вдвоем; где ползком пробирались по снегу, где – вперебежку, а потом уже можно было шагом. У меня все внутри поднимается, как подумаешь, что билет иду получать. Придумывала всякие слова, что скажу. А как дали (батальонный комиссар Иванов из политотдела 43-й стрелковой дивизии давал), у меня дух захватило, он меня за руку берет, я никак не могу сказать: вертятся всякие слова, не могу подобрать. И уж когда поздравил меня секретарь партийного бюро батальона Иван Иванович Никонов, я сказала: «Я буду честным коммунистом!» Он мне: «А мы и не сомневаемся!..» Тут уж я ничего не слышала! И пройдет несколько минут, я сразу – за карман: на месте ли? Взволнована была очень…
В конце февраля, – Говорит Вера Лебедева, – Миша Громов, Зайцев и еще мальчишка маленький из пополнения были ранены. Нас на «точке» опять осталось трое. Но нам на этот раз быстро дали новых… Эти парни поздоровее. Теперь переделаем «лисью нору» – углубим, расширим, перестроим, землянка будет хорошая!.. Скоро вперед начнем двигаться – сдадим землянку в xopoшем виде тыловому подразделению…
Лицо врага[8]
Когда я гляжу па женщин и детей Ленинграда, изнуренных голодом и нечеловеческими условиями существования; когда гнев и боль жгут мое сердце будто едкою кислотой, – мне хочется зримо представить себе лицо врага.
Сначала я силюсь представить его себе в общих чертах. Каким виделся Гитлеру в его радужных снах «молниеносный и победоносный» марш в Россию («ди эрсте колонне маршиерт… ди цвейте колонне маршиерт… ди дритте колонне…»).
Быть может, в воображении Гитлера уже лежала перед ним в Кремлевском дворце роскошная книга, какую фашистское правительственное издательство выпустит в свет в 1942 году? Вверху – тисненный золотом его фюреро-наполеоновский профиль. Внизу, в левом углу, – изображение украшенных свастикой кремлевских башен, а в правом – эскадра расцвеченных флагами германских крейсеров в онемеченном Петербурге, на том самом месте Невы, где когда-то стоял большевистский крейсер «Аврора»…
Книга эта называлась бы: «История покорения государства большевиков и ликвидации русской нации…» На первой странице четвертьпудового издания была бы помещена фотография простоволосых русских женщин, стоящих на коленях и раболепно лобызающих тупые носки лакированных ботфорт оберштурмфюреров. На второй – в лавровом венке – парад дивизии СС «мертвая голова» перед окнами Зимнего дворца: церемониальный марш шагающих, как секундные стрелки хронометра, фашистских генералов, осененных милостиво вытянутой рукой щуплого Геббельса… На третьей – гульба в «Астории», со знатными русскими проститутками…
