Валерий Величко - От Лубянки до Кремля
Раздевшись до трусов, надев толстенные валенки и такие же рукавицы, мы, бывшие солдаты, а тогда бойцы ССО: Саша Мордвинцев, Виталик Попов и Виталик Гонопольский, забравшись в это адское пекло, выкидывали еще горячие кирпичи на проложенный вокруг траншеи транспортер, а потом с него на кузов автомашины. Особенно трудно было бросать кирпичи со дна. Кирпичи были настолько еще раскаленными, что от них сначала дымились, а потом и загорались варежки. Гасили их в стоящем рядом ведре воды. Кирпич летел вверх, а пыль и пепел сыпались в глаза (защитных очков, конечно, не было). Ну, а если ты или товарищ у транспортера промахивались, то можно было схлопотать этим кирпичом по голове.
Местные мужичонки, как правило, маленькие и совершенно высохшие от жара, прежде чем забраться в печку, «принимали на грудь чекушечку очищенной» (так они отличали водку от самогона) и страшно удивлялись: как это в трезвом виде люди могут работать в печке по полторы-две смены?
На нашей студенческой стройке, а строили мы, кажется, коровник, ежедневно требовалось 10–12 тысяч кирпича, а печка давала не более 8–9. В конце смены оставшиеся кирпичи были чуть ли не красными, горели и валенки, и рукавицы, но мы стойко выполняли план, от которого зависел заработок всего отряда.
И после этого, еле добравшись вечером до палатки, а работали весь световой день, успевали и проводить политинформации, и готовить номера самодеятельности, и по вечерам даже петь под гитару и танцевать с девчонками. А я — выпускать красочные боевые листки, «Комсомольские прожекторы» и др., которые на региональных конкурсах ССО, как правило, занимали первые места. Молодость великое дело!
Хотя главная цель этих летних работ была, конечно, заработать денег, чтобы можно было продолжить учебу. За лето можно было заработать до 1000 рублей. Тогда это было очень много, инженер получал 100–120 рублей в месяц. На первую стройотрядовскую зарплату я, помню, прилично оделся и купил себе ленточный магнитофон «Чайка».
Жила наша семья, я не побоюсь этого слова, бедно. Все зимы я ходил в летнем плащике или легкой курточке. Отец, попавший в начале 1960-х под сокращение армии, под знаменитый «хрущевский миллион двести», работал комендантом то в рабочем общежитии, то в студенческом и получал пенсию около 70 рублей.
Ему также, как и мне, не удалось дослужить до полной военной пенсии.
Однажды моя старшая дочь попросила помочь ей закрепить на форменной рубашке погоны, она служит в прокуратуре (сейчас начальник следственного отдела одной из межрайонных прокуратур г. Москвы). Закрепляю, а сам думаю. А дадут ли ей дослужить до нормальной пенсии? Или, как дед и отец, попадет под очередную «оттепель» или «перестройку». Удивительное у нас государство!
Небольшой была и зарплата матери, начавшей работать учителем-почасовиком в воронежской средней школе № 7.
А в семье нас было пять человек. С младшим братом и бабушкой, пенсия которой была просто смешной.
Отец не попал в число первых из знаменитого миллиона двести тысяч, и поэтому, оказавшись в Воронеже уже в 1963-м, мы долго не могли найти жилья, хотя незабвенный Никита Сергеевич Хрущев обещал предоставить квартиры уволенным офицерам в течение двух-трех месяцев. Это был очередной его бессовестный бред. Чего только стоит бездумное обещание, что первая фаза коммунизма будет построена к 1970 году, а окончательное его торжество наступит к 1980-му.
После долгих поисков, безуспешных унизительных походов по дворам родители нашли старый дом — времянку в хозяйском дворе на высоком правом берегу реки Воронеж у Чернавского моста на улице Цюрупы.
Стены сырые, покрытые многолетней плесенью. Крыша текла. Во время большого дождя (я уже не помню по какой причине хозяева не дали нам перекрыть крышу) вода заливала пол, который находился ниже уровня земли сантиметров на десять. Постоянно пол был заставлен ведрами, тазами, бабушка тряпкой собирала воду с полуземляного пола. Мало того что за это надо было платить, но и приходилось за свой счет приобретать дрова и уголь для отапливающей времянку печки.
В этой развалюхе мы прожили около трех лет вместо, как я уже говорил, обещанных государством отцу-отставнику, ветерану ВОВ, раненному и контуженному орденоносцу нескольких месяцев. Там, кстати, погибла вся наша рижская мебель, которой очень гордилась мать. Библиотеку, хоть и не всю, с трудом, но все же удалось отстоять.
Пенсий отца и бабушки и зарплаты матери с трудом хватало на питание. Спасало одно — помогали родственники матери. На пароходе из Урыва (село в Острогожском районе Воронежской области, откуда вышли отец, мать и бабушка) нам иногда передавали картошку, лук и др.
Бабушка, неоднократно просеивающая прогоревшие угли, чтобы хоть чуть-чуть съэкономить, неожиданно начала кашлять и буквально за две недели в 1963 году в страшных муках умерла в больнице на моих руках (была моя очередь дежурить около нее) от рака легких.
Естественно, в связи со всем этим отец «оттепели» Никита-кукурузник, а чуть выпив, отец употреблял и более жесткие прозвища, не пользовался в нашей семье авторитетом. Кстати, не знаю у кого как, а у меня слово «оттепель» ассоциируется с голодным существованием, текущей крышей и предсмертными муками моей бабушки. Видимо, проживавшим на Арбатах воспевающим оттепель бардам-«шестидесятникам» это не известно.
Помню еще один показательный эпизод того времени. Сразу по приезде в Воронеж отца, старшего офицера в звании майора, коммуниста пригласили в обком КПСС и предложили возглавить какой-то из отстающих воронежских совхозов или колхозов. Обкомовский инструктор, даже не дослушав доводы отца о том, что он сразу же после школы ушел в кавалерийское училище, а потом на фронт и совсем не разбирается в сельском хозяйстве, в грубой форме предложил ему, если, мол, не согласен, то пусть положит на стол партбилет и может быть свободным. На что отец, заявив, что партбилет он получал в окопах на фронте и не собирается отдавать его какому-то зажравшемуся бюрократу, крепко хлопнув дверью, ушел. Потом он, да и мы все, долго не спали ночами, ожидая ответной реакции, но все обошлось.
Это были первые мои встречи с партией.
Моя неродная мать, Александра Иосифовна, будучи совсем юной девчонкой, она 1925 года рождения, во время войны оказалась с матерью и двумя сестрами «под оккупацией». Их дом сгорел, и так как фронт проходил прямо посередине села, мадьяры (венгры) выгнали всех его жителей, и чтобы не погибнуть с голода, им с матерью приходилось скитаться по окрестным деревням и буквально попрошайничать. Сестры были настоящие русские красавицы, и чтобы они не приглянулись немцам или мадьярам, каждое утро, выходя на поиск пропитания, мать мазала им лица сажей, а руки заставляла держать в воде и земле, чтобы появились «цыпки».
Уже став завучем в лиепайской школе, мать подала заявление в партию, но столкнулась с подобным же Иван Васильевичем, который на партбюро объявил, что мать не может быть коммунистом, так как она и ее родственники были в оккупации.
Мать со слезами на глазах доказывала, что ей было чуть больше 16 лет и что уйти со своими они не смогли, так как военные патрули, обеспечивая отход наших войск, не пускали гражданских на мост через Дон, который в этом месте очень широк. Течение там было очень сильным и переплыть его не было возможности. Что их отец был на фронте все годы, инвалид по ранению, но этого для бюрократа было недостаточно.
В конце концов, правда восторжествовала, но сколько дома было слез и рыданий.
И это тоже партия.
Надо сказать, что ни отец, ни мать, ни бабушка (1895 года рождения), а она была коммунистом чуть ли не с дореволюционным стажем, никогда не ставили знака равенства между авторитетом партии и ее, даже высокопоставленными, чинушами.
Как уже говорилось, я был секретарем комсомольской организации батареи, дивизиона в армии, в вузе и в Воронежском конструкторском бюро химавтоматики, где работал инженером после окончания университета.
При такой комсомольской активности вопрос о моем вступлении в КПСС, естественно, ставился передо мной неоднократно и в армии, и в студенческие годы.
Но… С годами этих «но» становилось все больше.
Уже в середине армейской службы, будучи младшим командиром-сержантом, я понял, что я все же не физик. По природе мне ближе гуманитарные науки. Готовясь к политзанятиям с солдатами, а мне как бывшему студенту офицеры доверяли их проведение, стал самым активным читателем полковой библиотеки. Меня мало интересовала художественная литература, я зачитывался исторической и политической публицистикой, работами по психологии и социологии. Пытался самостоятельно читать и конспектировать К. Маркса, В.И. Ленина.
Огромное впечатление на меня оказали труды И.В. Сталина, с которыми библиотекарша познакомила меня, взяв слово никому об этом не говорить. Поразили меня четкость формулировок, умение просто и доходчиво объяснять сложнейшие вопросы. Позднее, в университете, готовясь к занятиям по философии, я часто, для того чтобы разобраться в сложном материале, пользовался сталинскими работами.
