Филипп Эрланже - Резня в ночь на святого Варфоломея
Каким жалким выглядит по сравнению с ними облик принцев де Бурбон, из которых старший, Антуан, женился на Жанне д'Альбре, наследнице королевства Наваррского, а младший, Луи, принц де Конде, на племяннице коннетабля! Гизы и Бурбоны, уже тогда соперники, были вдобавок кузенами.15 Монморанси и Лотарингец равно болели душой за Церковь и равно питали отвращение к Реформации. Напротив, их отношение к Австрийскому дому было полярным. Коннетабль любил мир, боготворил Карла V. Он желал бы повести Францию в союзе всех христиан, объединенных Цезарем, против еретиков и неверных. Напротив, Гизы, жаждавшие боевой славы и лелеявшие надежду заполучить какое-нибудь княжество в Италии, желали вернуться к политике Франциска I и даже ужесточить ее. Недавно историки восхищались Генрихом И, утверждая, что мы обязаны ему концепцией естественных границ, концом военных авантюр, реорганизацией управления страной, торжеством французского Ренессанса. Однако ни его переписка, ни его законы не свидетельствуют об уме сколько-нибудь выше среднего. Все современники заявляли о слабости его характера. Тем не менее было бы несправедливо видеть в нем марионетку, лишенную всякой власти, идей и величия. «Он желает блага и трудится над этим», — писал венецианский посланник Контарини. От природы медлительный и старательный, страшащийся скорых решений, уважающий старые принципы — «один король, один закон, одна вера», — он сознавал, что политика Монморанси ему вполне подходила. Но сын Франциска I обладал также рыцарственной душой и жаждал сравняться с воителями героических песен. Именно поэтому его привлекали Гизы. Полные движения, молодости и жажды завоеваний, они негодовали при виде пассивности коннетабля. Война затихла, но вот в 1551 г. разразилась вновь — пятая по счету — против императора. Немецкие лютеране оказались на стороне Франции. Итогом ее был захват Туля, Меца и Вердена, оборона Меца, которая превратила Франсуа де Гиза в национального героя, битва при Ренти, закончившаяся тем, что Гиз и Колиньи оспаривали друг у друга честь победы и навсегда остались врагами. Восельский договор (1556) освятил победу Франции, причем молниеносную, узаконив завоеванное ею в Лотарингии, Савойе, Пьемонте, Тоскане, то был апогей Валуа в Европе. Карл V, спустившийся с небес, в которых витал, отрекся не только от нескольких корон, но и от своего идеала всехристианского единства: разделив свое государство, он лишил Филиппа II, своего наследника, имперского бремени, сделав его королем одного народа, способного вознести на вершину испанское могущество и стать мирской опорой католицизма. Именно поэтому папа Павел IV, личный враг Габсбургов, вновь обострил с ними конфликт. Повинуясь чисто личным мотивам, кардинал Лотарингский и Диана де Пуатье, отныне враги коннетабля, безрассудно увлекли за собой Генриха II. Таким образом, они оправдали слова Лобепина: «Эти двое оказались главными виновниками наших бедствий».
* * *Франциск I в своем отношении к протестантам часто учитывал мнение своих лютеранских союзников. У Генриха II такого никогда и в мыслях не было. Диана побуждала его к твердости. Этой перезрелой фаворитке нравилось играть мать Церкви. Кроме того, она питала личную ненависть к Реформации, в особенности после знаменитого высказывания одного придворного портного:
— Удовольствуйтесь, сударыня, тем, что заразили вашим бесчестьем и скверной Францию, но не покушайтесь на божественное.
Во время коронации Карл Лотарингский, архиепископ Реймса, сказал ему:
— Сделайте так, чтобы потомки сказали о вас: «Если бы Генрих II не царствовал, Римская Церковь рухнула бы до основания».
И новый государь ответил королю:
— Согласен с каждым вашим словом. Полностью неспособный понять, что такое свобода
мысли, которая его ужасала, он взирал на еретиков как на мятежников. Он был глух к духу времени. Его верные подданные, протестанты, боролись пока что только религиозными средствами. Но идея отделения церкви от государства пока еще никого не увлекала, и такое сосуществование раздражало обе стороны. Король и его советники не заблуждались, когда предвидели, что споры скоро перейдут на политическую почву. Заблуждение их заключалось в том, что они верили в действенность преследований.
С осени 1547 г. появилась созданная Парламентом комиссия, вскоре названная Огненной Палатой, и преследования умножились. «Ежедневно пламя костров пожирало французских мужчин, женщин, детей, старцев всякого состояния, духовных лиц и мирян».16 4 июля 1549 г. король лично любовался на аутодафе, устроенное возле собора Богоматери, на кладбище Сен-Жан, — площади Мобер, перед Ратушей. В тот день погиб бедный труженик, укорявший фаворитку. «Неподвижный и словно нечувствительный к пламени, он устремил на короля свинцовый взгляд, немигающий и суровый, словно приговор Господа».17 Генрих был потрясен, почувствовал себя больным, но в сердце его ничего не переменилось. «Король Франции по-прежнему безумен», — писал Кальвин Фарелю. Однако «диссиденты не дрогнули. Они были готовы ко всему, они страдали, они умирали. Они множились после каждого страдания и любой смерти. Когда убивали одного, являлось десять. Костры буквально плодили их».18
В отчаянии король попросил Папу учредить во Франции инквизицию. Это чрезвычайное решение, столь противоречившее галликанской традиции Капетингов, имело место 13 февраля 1557 г. Почти в тот же самый момент встреча в Вормсе обозначила четкий водораздел между лютеранами и кальвинистами, а Тридентский Собор готовил в это время Контрреформацию, возрождение католицизма. Начался период, когда каждому предстояло занять свое место на шахматной доске судьбы перед двойной партией, международной и религиозной, хитросплетения которой спровоцировали пятнадцать лет спустя «Парижскую Заутреню».
* * *Герцог Савойский, командующий испанскими войсками, убедил Филиппа II покинуть традиционный театр военных действий в Италии и поразить Францию в сердце. Вторжение началось с севера. Колиньи, сделавшийся адмиралом Франции, отважно бросился к Сен-Кантену с семью сотнями человек и в один миг блокировал многочисленного противника. На подмогу ему направили крупную армию, порученную, к несчастью, Монморанси, который был разбит и угодил в плен в битве при Сен-Лоране (10 августа 1557 г.). Колиньи вынужден был сдаться немного спустя. В те дни «была погублена слава королевства» и на столетие определился жребий Европы. Еще более скверного поворота событий удалось избежать 11 августа. Испанская армия находилась в трех днях пути от Парижа, лишенного всякой защиты. Несмотря на все мольбы герцога Савойского, Филипп не пожелал воспользоваться случаем; он поддался неясным и сложным чувствам, среди которых доминировала боязнь увидеть, как престиж слишком прославившегося военачальника затмевает королевское величество.
Не ведая, что этот исключительный гений не желает воспользоваться плодами победы, двор, Париж, весь Иль-де-Франс поддались безумной панике. Начался исход «к дальним пределам королевства». Король был «полностью сокрушен и разбит столь неслыханным позором». И лишь одна женщина явила мужскую отвагу и спасла положение, хотя бы в Париже. Никто этого не ожидал, и всех буквально потрясло, когда 13 августа Екатерина Медичи, явившись на заседание в Городскую Ратушу, тем самым вошла в Историю. В великой скорби королева пришла требовать у скупых и прижимистых торгашей деньги, необходимые для набора новой армии. Она получила известную сумму, за которую поблагодарила со слезами. Все плакали вместе с ней. И восхищение, которое она вызвала, вернуло людям спокойствие и уверенность. «Она мудра и благоразумна, — писал Контарини, — вне сомнений, она вполне способна править». Всю жизнь Екатерине не давали покоя те трагические часы, когда испанцы чуть не вошли в Париж, не встретив никакого сопротивления. Это воспоминание наверняка имело немалый вес для драмы лета 1572 г. С 4 сентября появилось другое тревожное предзнаменование. В ту ночь обнаружили «собрание, которое происходило на улице Сен-Жак и на котором присутствовало множество высшей знати, как мужчин, так и женщин, а также людей из народа, которые слушали проповедь женевского образца». Возбужденная толпа осадила дом. Дворянам, вооруженным шпагами, удалось вырваться. Другие, прежде всего женщины и дети, были арестованы, препровождены в Шатле19 под оскорбления парижан, которые наносили им удары, дергали за волосы и за одежду. Никогда еще ненависть толпы не являла собой столь жуткого зрелища
В октябре Франсуа де Гиз, отозванный из Италии, возвратился как мессия. В январе 1558 г. он взял Кале у Англии, союзницы Испании, возвратив Франции честь и радость. В апреле он стал дядей дофина, вступившего в брачный союз с Марией Стюарт, несмотря на отчаянное сопротивление Екатерины. «Он ехал, он скакал, он мчался на огненном коне, который зовется Общественным мнением. У его удачи было два крыла: одно — это народное признание, а другое — рассчитанная страсть тех, кто попал в беду».20
