Николай Бондаренко - Консервативный вызов русской культуры - Русский лик
Русские душеведы прошли в юности мимо меня. Если бы я их прочитал где-нибудь в седьмом классе, конечно, я был бы совсем другим. В то же время замечу, что во мне из-за природности натуры всегда сидит бунтарь. Я всегда бунтовал. Помню, как в армии вдвоем с одним сослуживцем мы яро воевали против наших политруков и комсоргов. Я был какой-то стихийный диссидент. В школе сержантов мы с одним черемисом, как два звереныша, со всем взводом спорили. Те такие партийные, а мы почему-то ярые противники всей власти. Я никогда не был комсомольцем.
В. Б. Вернемся к твоей литературе. Все-таки ты уже в университете выбрал путь? Не стал же в школе преподавать, а пошел не в контору какую - в областную газету работать!
В. Л. Университет я заканчивал уже на дневном факультете. И графоманил вовсю. Жизнь была такая, студенческая: ночью преферанс и водка, днем до часу спишь. Сходил на лекцию какую-нибудь, пообедал, и опять преферанс и водка. Я понял, что погибаю. Ни в какие театры не ходил, в музеи не ходил. Какой-то жар вина и игры. Чувствую нутром, что пропаду вовсе. Подал заявление на заочное. То есть сначала я с вечернего на дневное перешел, а для этого надо было сессию сдать на пятерки, и вдруг ухожу на заочное. И правильно сделал. Уехал в Архангельск и поступил работать на радио, работал до 1969 года. И только когда уже пошли у меня сильные очерки о Писахове, о Кривополеновой, меня с этими статьями и взяли в газету "Правда Севера". Это был верх мечтаний. Вся журналистская элита архангельская, да и почти все писатели через нее прошли.
В. Б. Там, по-моему, и Юра Галкин работал, и Борис Егоров, и Валентин Устинов.
В. Л. Все писатели там или работали, или сотрудничали. Но со временем газета стала отвращать - столько в ней казенщины. Вначале и интересно было, но долго писателю вредно в газете работать. Нет творчества. Догматизм казенный иссушал. Хорошо еще, у нас был такой редактор Стегачев, с творческим началом. Мне было интересно не количество удоев, а как живет простой человек. Я об этом и писал. Все мои материалы признавались лучшими, а потом изданы книгой. Это же редко, когда газетные очерки выходили отдельной книгой. Но, несмотря на это, мне предложили покинуть газету.
В. Б. В результате ты оказался сначала на Высших литературных курсах в Литературном институте, а затем и москвичом. Есть такая поговорка: писатель рождается в провинции, а умирает в столице. Как правило, во всем мире так и происходит. Если бы тебе не удалось переехать в Москву, сумел бы ты расправить свои крылья, сумел бы обрести известность, написать задуманное? Все наши друзья родом из глубинки: Проханов из Тбилиси, Зульфикаров из Душанбе, Куняев из Калуги, я из Петрозаводска. Что-то тянуло нас в столицу? Какая-то огранка таланта тут происходит, шлифуются алмазы. А если бы остался в Архангельске?
В. Л. Я все время жалею, что уехал. Это не ностальгия. Уехав из Архангельска, с родины своей, себя во многом обеднил. Я сейчас должен совершить массу усилий, чтобы вызволить из себя то полузабытое родовое, на чем держится мой литературный язык. Раньше я среди своих героев жил, а сейчас как бы перетряхиваю старые завалявшиеся одежды и в этом тлене угадываю образы. Все время жалею.
Но я вынужден был уехать. Меня там съедала тоска. Чем страшна провинция? Сама близость бескрайних малоземельских болот, близость тундры, близость бескрайнего сурового моря как-то усыпляет народ. Люди погружаются сами в себя. Вялы. Не случайно поморы исповедуют философию созерцания. А человек созерцающий не очень интересуется глубиной переживания.
Когда я жил в Архангельске и уже вступил в Союз писателей, утром поработаю часа четыре, попишу повесть. Что дальше делать? Куда идти? С кем перекинуться свежим словом? Молчание и пустыня. Вот это чувство ужаса перед молчанием, одиночеством погнало меня в Москву. А здесь обратное. Тоска по родине. Скопище людей. Эгоцентризм.
Москва разлучила меня с родиной окончательно - Москва, с ее гамом и сладким треном. Учился на ВЛК, а вечером куда? В ЦДЛ, в ресторан, деньги появились, книги стали выходить. Разговоры, встречи, суета сует, погружаешься с головой в вавилонское чрево. Привыкаешь и без нее уже не можешь. Так появились люди города, которые не могут жить без гари, у них аллергия на чистый воздух. Я многое утратил без родины. Тем более далековато, не поедешь запросто, как Куняев в Калугу. Я завидую Василию Белову, завидую Виктору Астафьеву, Распутину, Лихоносову.
В. Б. Мне кажется, перечисленные тобой писатели, живущие в провинции, выбрали средний путь. Все-таки они, чтобы не погружаться с головой в провинциальные будни, не зарастать тиной, до трети времени проводили в Москве. Совсем не выбираться из провинции писателю, по-моему, нельзя. Нужна сильная литературная среда, нужен немного и гам столичный, и чувство мирового пространства. Те же Борис Екимов или Слава Дегтев регулярно появляются и в Москве, и в Переделкине, и на яснополянских литературных встречах.
И так во всех литературных галактиках. Белов, Распутин и Астафьев в лучшие свои годы до трети времени проводили в Москве, нужна была взаимная подпитка. А потом от суеты московской возвращались в свои укромные места. Писать, работать. Без Москвы, без литературного общения любой писатель задыхается, нет движения, нет контроля, нет необходимой атмосферы. Ну а твоя рязанская деревня не является таким же "укрывищем"?
В. Л. Нет. Каждый край в России помечен особой музыкой, разлитой в воздухе. На Севере, ты же знаешь, музыка совсем другая. Север - это бесконечное пространство. Там музыка пространства, музыка русской воли. Собственно, оттуда и начинается русское пространство, мы же - северная страна. И в Сибирь шли с Севера, не с Юга. Наш русский клубок, русский свиток разматывался с северных земель до Тихого океана. Устюг, Архангельск, Холмогоры - там очень чувствуешь гул пространства. Другая языковая культура, другой образ жизни. Наша крестьянская аристократия. Вот если сравнивать дворянина-однодворца и князя, то помор - это князь по сравнению с рязанским мужиком, не в обиду будь сказано. У нас же не было холопства, крепостных, татарщины не было. Потому Север явился хранителем культуры всей Древней Руси. Удивительно, но все киевские былины записывались у нас на Севере. А в Киеве все давно выжжено, вытоптано поляками, литвой, кем угодно. Бабку поморскую можно было сутками слушать. А слово - это душа народа.
В. Б. Ты говоришь, у Русского Севера своя культура. Это народная аристократия. Может быть, поэтому и журнал "Север" с шестидесятых годов, как минимум, два десятилетия уверенно вписывался в обойму лучших всесоюзных журналов. Называли "Новый мир", "Наш современник", "Москву", "Знамя", ленинградские журналы и обязательно из провинциальных журналов добавляли "Север". Мы с тобой - оба северяне, земляки, оба и рождены журналом "Север" как писатели. Так же, как наш друг Валентин Устинов, как Юрий Галкин, Виталий Маслов. Я помню, первую свою критическую статью послал в "Север", еще когда служил в армии, в Козельске, никого еще в журнале не знал, но чувствовал какую-то свою органическую принадлежность к нему. Не Бог весть какая статья была, написана совместно со старшей сестрой Верой Гладиковой, ныне работающей в Национальной библиотеке Карелии. Как ты знаешь, статьи критиков печатаются на последних страницах журнала, и вот на самой последней странице заканчивается моя статья, а рядом, на внутренней стороне обложки, твой еще безбородый портрет и сообщение, что в следующем, восьмом номере за 1972 год будет опубликована первая повесть начинающего архангельского автора Владимира Личутина "Белая горница". Так что мы с тобой стык в стык стали авторами нашего родного журнала. Ты - как прозаик, я - как критик.
Мне эта публикация перевернула всю жизнь. Не скрою, до того обращался я несколько раз в московские журналы, но безрезультатно. Так бы и остался, может, быть, инженером-химиком, страстным почитателем русской литературы, мало ли таких среди технической интеллигенции семидесятых годов?! Но я стал автором ценимого среди всей интеллигенции журнала, меня пригласили и дальше сотрудничать. Значит, пора завязывать с кандидатской диссертацией по химическим добавкам, рывком поступил в Литературный институт, куда приняли опять же благодаря публикации в "Севере", а вскоре и вообще ушел из мира техники, пойдя работать в "Литературную Россию". Знаю, что и тебя публикация "Белой горницы" в "Севере" вдохновила на уход в писательство, на чистые хлеба. Далее на ВЛК при Литинституте, где мы с тобой и познакомились. Каждый из нас многим людям обязан в своей литературной жизни, но "Север" - это крестный отец в нашем творчестве.
Кто только из знаменитых писателей не побывал в "Севере"?! Василий Белов и Федор Абрамов, Валентин Распутин и Виктор Астафьев, Даниил Гранин и Анатолий Знаменский, Сергей Залыгин и Евгений Носов. И я уверен, всю славу журналу создал наш с тобой старший наставник, друг, прекраснейший человек и великолепный писатель Дмитрий Яковлевич Гусаров. Увы, явно недооцененный писатель; его роман "За чертой милосердия" я отношу к лучшим страницам нашей фронтовой прозы. Человек редкого писательского и редакторского мужества. Он не побоялся опубликовать "Привычное дело" Василия Белова, на что не решился Александр Твардовский. А сколько таких случаев было! И "Наш комбат" Даниила Гранина, и переписка Твардовского, публикация повести Паустовского, воспоминания о ссылке Анатолия Знаменского... Сколько раз на секретариате Союза писателей ругали за непослушание "Север" и его главного редактора! Впрочем, и мы с тобой добавили хлопот Дмитрию Яковлевичу, привнесли свои краски в общий северный праздник непослушания. Как ты вышел на этот журнал? Кто тебя приветил поначалу? Как сложились отношения с Дмитрием Яковлевичем Гусаровым?
