Руслан Скрынников - Ввсилий Шуйский
Современники указывали на Веревкина как на главного инициатора переворота в пользу Лжедмитрия II. Описав смуту, происшедшую в Стародубе, летописец заметил:
«Начальному (начальник) же воровству стародубец Гаврила Веревкин».
Роль Веревкина в интриге была столь велика, что немедленно появилось подозрение, что новый самозванец доводится ему прямым родственником: «назвался иной вор царевичем Дмитрием, а сказывают сыньчишко боярской Веревкиных из Северы». Мнение о том, что Лжедмитрий II происходил из северских детей боярских, разделяли даже некоторые лица из его польского окружения. В России версия о стародубском происхождении нового «вора» попала на страницы сказания Авраамия Палицына, одного из самых известных писателей Смутного времени. Мятежники, писал Палицын, «прежним обычаем нарекши ложного царя Дмитрия, от северских градов попова сына Матюшку Веревкина».
Ближайшие сподвижники Лжедмитрия II имели весьма приблизительное представление о царском обиходе и дворцовых порядках. Неудивительно, что попытки подготовить бродягу к новой для него роли не дали больших результатов. «Вор» до конца жизни сохранял манеры поповича, что давало почву для неблагоприятных толков. Один из его сторонников, князь Дмитрий Мосальский, попав в плен к Шуйскому, под пыткой показал: «Который, де, вор называется царем Дмитрием и тот, де, вор с Москвы, с Арбату от Знаменья Пречистыя из-за конюшен попов сын Митка». Одни называли стародубского «вора» поповым ином Матюшкой, другие — поповым сыном Митькой. Как учитель церковной школы, Лжедмитрий II действительно принадлежал к духовному сословию, но чьим он был сыном, никто не знал.
На стародубском «воре» было клеймо выходца из низших сословий. Другое затруднение заключалось в том, что он нисколько не походил на Отрепьева. Шкловский бродяга был таким же низкорослым, как убитый самозванец.
Но этим и исчерпывалось все сходство. У самборского «вора» на лице были бородавки, у могилевского не было даже этой приметы.
О церемонии провозглашения Лжедмитрия II царем ходило много легенд. Претендент разослал в украинские города своих эмиссаров с благой вестью о появлении «царя Дмитрия». Когда один из них явился в Путивль, его арестовали и пригрозили казнью, если он не скажет, где именно находится государь. Подьячий сообщил, что царь — в Стародубе, и тогда власти Путивля решили направить туда нескольких дворян и детей боярских.
В Стародубе выяснилось, что народ в глаза не видел «царя Дмитрия». Тогда решено было допросить провозвестников «царя» с пристрастием.
В страхе за свою жизнь или же в соответствии с уговором Алешка Рукин, когда его поволокли на пытку, указал на Лженагова и завопил, что это и есть государь. Толковали, будто Рукин отведал кнута, прежде чем заговорил. По другой версии, палач приготовился поднять на дыбу самого «Нагова», но тот схватился за палку и обрушился на стародубцев с бранью, которая убедила присутствующих, что перед ними истинный царь. Народ повалился в ноги государю, по всему городу ударили в колокола.
Представление о случайном совпадении обстоятельств, конечно же, легендарно. Все было грубо подстроено от начала и до конца. Единственный достоверный момент в истории самозванца — площадная брань по адресу стародубцев, Лжедмитрий II осыпал самой грязной бранью «подданных» всякий раз, когда ситуация приобретала критический характер. Этот факт засвидетельствован многими очевидцами.
Главным лицом инсценировки был, разумеется, атаман Иван Заруцкий. Он первым заявил о признании «Дмитрия» царем, «воздал ему царские почести» и передал письма, очевидно, от руководителей мятежа.
Украинский атаман Заруцкий хорошо знал шляхтича Меховецкого по службе в армии Лжедмитрия I. Доказательством их сговора служит то, что пан Меховецкий с отрядом солдат прибыл в Стародуб в самый день «воцарения» Лжедмитрия II. Появление внушительной военной силы заставило замолчать всех сомневавшихся. Один из вождей наемного войска утверждал в частном письме, будто Меховецкий «вступил в Стародуб с 5000 поляков, из коих немногие были порядочно вооружены». В войске была хорошо вооруженная шляхетская конница и вооруженная чем попало пехота. По сведениям белорусского летописца, в Стародуб к «Дмитрию» прибыло «конного люду семьсот».
Лжедмитрий II и Заруцкий решили поставить во главе всего войска пана Меховецкого.
Окружение нового «царя» старалось привить ему манеры, приличествующие августейшей особе. Кто-то подал учителю мысль устроить рыцарский турнир, чтобы продемонстрировать свою воинскую доблесть, которой так гордился Лжедмитрий I. Честь сразиться с «Дмитрием» выпала на долю Заруцкого. Все ждали, что атаман для вида скрестит оружие с государем, а затем признает свое поражение к общему удовольствию. Но казак нарушил этикет. То ли ему не понравилась внешность учителя, то ли опытный боец не соразмерил силу удара, но самозванец, никогда не державший в руках оружия, был мгновенно выбит из седла.
Оправдываясь, бродяга заявил, что испытывал верность своих людей.
После «восшествия» на трон шкловский учитель старался как можно реже появляться на людях и общался с «подданными» посредством писем, которые составляли для него помощники. В страхе за свою жизнь Лжедмитрий II ночевал или у Меховецкого, или у другого поляка, а на постели во «дворце» спал слуга.
Большинство современников считали Лжедмитрия II москалем либо выходцем из пределов Московии. Несмотря на все старания, шкловскому учителю так и не удалось избавиться от своего подлинного имени Богдан. Это обстоятельство объясняет происхождение слухов о том, что самозванец Богдашка и дьяк Богдан Сутулов — одно лицо.
Источником ошибки было совпадение имен.
Конрад Буссов писал, что «царек» был по рождению московит, но давно жил в Белоруссии и потому умел чисто говорить, читать и писать по-русски и по-польски. Иезуиты произвели собственное дознание о происхождении самозванца и пришли к неожиданным выводам. Они утверждали, что имя сына Грозного принял некто Богданка, крещеный еврей, служивший писцом при Лжедмитрий I. Иезуиты весьма точно описали жизнь самозванца в Могилеве и его заключение в тюрьму.
В июле 1612 г. новгородский митрополит Исидор заявил, что Лжедмитрий II был евреем. Вскоре версию о еврейском происхождении «тушинского вора» подтвердил Михаил Романов. Отец Михаила Филарет долгое время служил самозванцу в Тушинском лагере и очень хорошо его знал, так что Романовы говорили не с чужого голоса.
Полагают, что «вора» называли евреем, чтобы скомпрометировать его. Но к 1612–1613 гг. Лжедмитрий II давно был мертв, и особой надобности в его дискредитации не было.
* * *Широко известен портрет Лжедмитрия II, на котором «царек» изображен в восточной чалме. Этот портрет можно встретить в любом учебнике. Может ли гравюра помочь решить вопрос о происхождении самозванца? Портрет XVII в. изображает восточного владетельного князя, никакого отношения к русской истории не имеющего.
По данным русских и польских источников, после бегства Лжедмитрия II из Тушина и после его гибели в Калуге при досмотре имущества «царька» в его вещах якобы находили Талмуд и еврейские письмена.
Царя в России называли светочем православия. Смута все перевернула вверх дном. Лжедмитрий I оказался тайным католиком, «тушинский вор» — тайным иудеем. Полагают, будто стародубский «вор» принадлежал к секте жидовствующих. Но это не более чем предположение.
Литовские власти предприняли собственное дознание, чтобы выяснить, кто скрывается под именем вновь воскресшего Дмитрия. По приказу короля канцлер Лев Сапега отправил в Стародуб еврея Якуба. Участник московского похода Лжедмитрия I, Якуб должен был удостовериться в самозванстве нового «царя» и обличить его.
Но он не выполнил полученных инструкций. Увидевшись со шкловским учителем, посланец признал его истинным Дмитрием и доставил в Польшу «царское письмо» к Сигизмунду III.
Отрепьев происходил из детей боярских, и его политика носила четко выраженный продворянский характер, что сказывалось прямо или косвенно на оценке писателей Смутного времени. Лжедмитрий II происходил из низов, и поэтому его посягательства на власть вызвали крайнее негодование дворянских писателей. Оценка современников оказала определенное влияние на историографическую традицию. Лжедмитрий I, писал С. Ф. Платонов, «имел вид серьезного и искреннего претендента на престол. Он умел воодушевить своим делом воинские массы, умел подчинить их своим воинским приказаниям и обуздать дисциплиной», «он был действительным руководителем поднятого им движения»; совсем иным был Лжедмитрий II, которому «присвоили меткое прозвище Вора»: он «вышел на свое дело из пропойской тюрьмы и объявил себя царем на стародубской площади под страхом побоев и пытки»; «не он руководил толпами своих сторонников и подданных, а, напротив, они его влекли за собой в своем стихийном брожении, мотивом которого был не интерес претендента, а собственные интересы его отрядов»; «свое название Вора он и снискал именно потому, что все части его войска одинаково отличались, по московской оценке, «воровскими свойствами»».
