Борис Керженцев - Окаянное время. Россия в XVII—XVIII веках
Отношение к крепостным людям, как к животным, утверждается уже в правление Петра Первого. В проекте нового Уложения 1720—1725 годов законодатели предусматривают случай, если крестьянка, проданная другому помещику, будет в момент продажи беременна: «с собою принесет в утробе». Спрашивалось — кому должен принадлежать «приплод» — прежнему или новому хозяину? Решили так: если крепостная женщина принесла ребенка «во чреве», то его после рождения, в случае челобитья прежнего владельца крестьянки, отдавать назад. В случае нежелания забирать «натурой» помещик имел право получить по 30 рублей за каждую детскую «душу»{125}. Авторы Уложения рассуждают о новорожденном младенце так, как будто речь идет о щенке или теленке. У его матери нет совершенно никаких прав на своего ребенка, потому что она сама и ее «приплод» — просто одушевленная собственность помещика.
Положение русского народа в империи, созданной Петром и его преемниками, было столь унизительным и бесправным, что никакой внешний завоеватель не смог бы сделать его более тягостным.
В главе «О власти дворянской» в проекте Уложения дочери Петра, императрицы Елизаветы, заявлено грозно и определенно: «Дворянство имеет над людьми и крестьяны своими мужескаго и женскаго полу и над имением их полную власть без изъятия… И для того волен всякий дворянин тех своих людей и крестьян продавать и закладывать, в приданые и рекруты отдавать и во всякие крепости укреплять… мужескому полу жениться, а женскому полу замуж идтить позволять и, по изволению своему, во услужение, работы и посылки употреблять и всякия… наказания чинить или для наказания в судебные правительства представлять…»
Факт оккупации страны и полного порабощения народа был подтвержден при Екатерине Второй. В изданной в конце правления этой императрицы «Жалованной грамоте» дворянству о крепостных людях уже попросту не упоминалось. Там говорится лишь следующее: «Благородным подтверждается право покупать деревни. Благородным подтверждается право продавать, что у них в деревнях родится или рукоделием производится…» Во взгляде правительства и господ русские крестьяне окончательно затерялись среди движимого имущества помещичьей усадьбы, где-то между овцами, коровами и лошадьми[35].
К.С. Аксаков писал о положении в империи: «Образовалось иго государства над землею, и русская земля стала как бы завоеванною… русский монарх получил значение деспота, а народ — значение раба-невольника в своей земле»{126}.
Это приговор целой эпохе в истории России. Он подтверждается таким обилием доказательств, свидетельств современников и страшных фактов, что, собранные вместе, они составили бы многие тома только перечня уголовных преступлений помещиков над своими крепостными людьми. Сама императрица Екатерина Вторая, раздавшая в частную собственность дворян полтора миллиона человеческих «душ», отмечала при этом в собственноручных записках, что в ее государстве нет ни одного господского дома, «в котором не было бы железных ошейников, цепей и разных других инструментов для пытки».
Бытовая фактическая сторона двухвекового крепостного рабства отвратительна и по-настоящему, почти неправдоподобно, ужасна[36]. Но, несмотря на всю свою неприглядность, это рабство было не только социальным злом, но в первую очередь проявлением тяжелой духовной болезни. Ампутация исторических корней, забвение религиозных основ национальной культуры, презрение к народным традициям и обычаям, одновременно поверхностное и неудачное подражание культуре иноземной — заразили высшее сословие, привели к его полной нравственной деградации, ставшей очевидной к концу эпохи крепостного права и проявившейся в моральном разложении и хозяйственной несостоятельности дворянства.
Главный вред крепостных порядков для страны, как страшны они ни были, состоял не в жестокостях, а также бесчисленности и бессмысленности потребованных от народа жертв, неоправданных никакими объективными, в том числе экономическими, причинами. Наибольшая опасность заключалась в неуклонном распространении дерусификации и дехристианизации, которыми зараженное высшее сословие заражало все общество, весь русский православный мир.
ГЛАВА 3
Преобразования начала восемнадцатого столетия, разрушив все традиционные основы русского общества, имели катастрофические последствия и для судьбы православной церкви. Вмешательство Петра Первого в корне изменило внутреннюю церковную организацию, принципы ее взаимоотношений с государственной властью, проникло в богослужебные тексты, отразилось на составе черного и белого духовенства, изменило социальное положение служителей. Перемены во всех областях носили столь значительный характер, что привели фактически к возникновению на месте прежней православной церкви совершенно новой структуры, получившей даже новое название, и ее полному разрыву со всей старой церковной традицией.
В первую очередь это выразилось в полной утрате всяких признаков самостоятельности и безоговорочном подчинении духовной иерархии светской императорской власти. Определенная зависимость церкви от государственной власти существовала в России издавна, особенно усилившись, как уже упоминалось, с XV века, со времени Флорентийской унии, когда после разрыва с Византией и выхода из-под юрисдикции впавшего в ересь константинопольского вселенского патриарха русские епископы, сохранив каноническую чистоту православного учения, объективно оказались вынуждены встать под опеку московских великих князей. Исследователи нередко указывают на это обстоятельство, как на доказательство «извечного» подчинения церкви государству, не видя особенной разницы в ее взаимоотношениях с правительством до и после реформ Петра. В данной точке зрения заключено серьезное заблуждение, вызванное недостаточным пониманием той трансформации, которой подверглась в результате реформ сама светская власть.
Московский великий князь, а потом и царь периода XV, XVI и XVII веков был в глазах своего народа и в собственном представлении прежде всего хранителем и защитником православия, гарантом его неприкосновенности от всевозможных внешних или внутренних покушений. В этой вероохранительной роли русский государь естественным образом выступал и как попечитель о нуждах и заботах самой церкви. Духовные иерархи не противились этой опеке, но наоборот — воспринимали ее как должное, и даже приветствовали ее, потому что она никогда не посягала на канонические основы вероучения, но предоставляла практическую помощь в решении насущных проблем.
Прежде церковь входила в союз с государственной властью, смыслом существования которой была борьба с грехом, а общественным идеалом — монастырь. Московский великий князь и царь своим образом жизни и привычками напоминал скорее не светского правителя, а настоятеля монашеской обители. Теперь, с возникновением нового государства, характер власти принципиально переменился. Дух христианской аскезы сменился погоней за роскошью и сластолюбием, удовлетворением мирских страстей.
Религия превратилась из основы и смысла жизни в технический инструмент, стала способом идеологического влияния на «массы». Свое возросшее могущество правительство обращало теперь не на защиту христианской веры, а на обеспечение собственных нужд, а также потребностей многочисленных временщиков и фаворитов, кормящихся у трона. И делало это за счет эксплуатации порабощенного народа. Прежде в союзе с государством церковь служила интересам православия, а теперь такой союз был направлен исключительно на обслуживание самого режима.
Еще преподобный Иосиф Волоцкий, предвидя возможные отступления монарха с пути благочестия, которые не раз случались в мировой христианской истории, предложил, в строгом соответствии с православными канонами и писаниями святых отцов, способ защиты церкви от возможных покушений на ее духовную независимость со стороны государства. Он учил, что подчинение правителю необходимо, но при условии его православности и только в том, что относится к компетенции светской власти. Преподобный писал в книге «Просветитель»: «Если же некий царь царствует над людьми, но над ним самим царствуют скверные страсти и грехи: сребролюбие и гнев, лукавство и неправда, гордость и ярость, злее же всего — неверие и хула, — такой царь не Божий слуга, но дьяволов, и не царь, но мучитель. Такого царя, за его лукавство, Господь наш Исус Христос называет не царем, а лисицей: “Пойдите, — говорит Он, — скажите этой лисице”. (Лк. 13: 32.). И пророк говорит: “Царь надменный погибнет, потому что пути его темпы”. (Ср.: Иез. 28: 17 — 19; Дан. 5: 20.,). И три отрока не только не покорились повелению царя Навуходоносора, но и назвали его врагом беззаконным, ненавистным отступником и царем злейшим на всей земле (Дан. 3:32.). И ты не слушай царя или князя, склоняющего тебя к нечестию или лукавству, даже если он будет мучить тебя или угрожать смертью. Этому учат нас пророки, апостолы и все мученики, убиенные нечестивыми царями, но не покорившиеся их повелению»{127}.
