Виктор Губарев - Лихое братство Тортуги и Ямайки
Мы нашли себя обладателями различных товаров, множества жемчуга и камней, значительного количества прекрасных серебряных чаш, не меньше семидесяти тысяч пиастров, хотя могли взять три миллиона; но, пока мы были заняты взятием фортов, они использовали это время для того, чтобы спасти их по реке вместе с большой партией того, что имело наибольшую ценность. Когда наши каноэ пришли на якорную стоянку к городу, мы отправили четыре вдогонку за лодками, которые увозили эти богатства, но было слишком поздно; они захватили только одну серебряную пушку стоимостью двадцать две тысячи пиастров и орла из позолоченного серебра, который служил дарохранительницей в какой-то церкви, имел вес шестьдесят восемь фунтов и был так красиво сделан, что два больших изумруда заменяли ему глаза. В порту находилось четырнадцать барок вместе с баркалоной, против которой мы сражались в Пуэбло-Нуэво, а на верфях — два корабля короля Испании, постройка которых была почти завершена Вечером мы условились с губернатором о размере выкупа за его людей, город, форт, пушки и корабли, оцененных в один миллион пиастров в золоте и четыреста пакетов муки; и для обеспечения доставки этого выкупа, который должен был прибыть из юрода Кито, лежащего на расстоянии 80 лье, он просил нас отпустить его генерального викария, который пользовался среди них большим авторитетом и доверием.
Мы нашли дом этого губернатора столь богато украшенным и обставленным такой чудесной мебелью, какую не увидишь даже в Европе. Женщины города были весьма прекрасны, но многие духовные отцы, или монахи, жили здесь в великой распущенности и сексуальной свободе… Эти отцы вызвали у нас очень сильную ненависть тем, что они убеждали женщин, которые никогда не видели флибустьеров, будто все мы не похожи на них, что мы вообще не похожи на людей, и что мы съедим их и их маленьких детей, и это вселило в них такой ужас и отвращение к нам, что они были поражены, когда узнали нас лучше…»
Равено де Люссан обходит молчанием насилия, которые пираты чинили над пленниками. Между тем дон Хуан писал, что захватчики «с самого начала предались жестокостям и тиранству, к которым они были привычны, и показывали, что способны на большее; они угрожали нам и женщинам смертью, если мы не отдадим им триста тысяч песо. И с самого начала применяя по отношению к нашему генералу свою жестокость, грубые слова и действия, они нанесли ему удары саблей в спину и потащили за волосы в церковь, угрожая застрелить его. Наконец, они прекратили колоть его и выбросили за ворота церкви, а с ним — всех священников и семь или восемь знатных горожан, в том числе дона Лоренсо де Сотомайора, которому они снова стали грозить, требуя отдать им деньги, на что он ответил им, что у него их нет, что они забрали их, когда застали его в его жилище; тогда они выстрелили в него из пистолета и убили, после чего оттащили его тело на берег реки и бросили там. Сделав так, они велели нам вернуться в церковь и обещали оставить в живых, если мы дадим им деньги. На другой день, в понедельник, они снова стали угрожать нам и вели переговоры о выкупе. Сначала они требовали вышеупомянутые триста тысяч песо, затем, передумав, сошлись на ста тысячах песо, которые следовало найти в провинции Кито, на что они давали нам двенадцать дней. Они послали за ними лиценсиата дона Антонио Мигеса, кюре и викария этого города и отца-проповедника Роке де Молину, монахов ордена Святого Франциска».
Вернемся, однако, к воспоминаниям Равено де Люссана;
«[В понедельник] 21-го, после того как один из наших людей весь день жег огонь в одном из домов в городе, а потом, не погасив огонь, вернулся вечером в караульное помещение, ночью огонь охватил этот дом; и, опасаясь, как бы он не достиг нашего караульного помещения, в котором находились весь порох и часть товаров и богатств этого города, мы были вынуждены погрузить всё на борт судов, что стояли в городском порту, и отвели всех наших пленных в форт. Затем мы старались преградить дорогу огню, который тем временем охватил треть города, несмотря на все старания, которые мы прилагали, дабы его затушить».
По данным дона Хуана, пираты «сожгли большую часть города, в том числе монастырь Святого Августина».
«[Во вторник] 22-го утром, — продолжает свой рассказ французский флибустьер, — мы снова пришли в наше караульное помещение и стали думать, что предпринять, чтобы испанцы не отказались уплатить выкуп за город из-за этого инцидента, поскольку мы обещали по нашему договору не сжигать его; и мы сделали вид, будто уверены, что это случилось по их вине, и отправили им письмо, каковым извещали их, что весьма удивлены происшедшим, что после нашей сделки они ночью подожгли товары и муку, которая была нам так нужна… Что если они нам не заплатят за то, что уничтожил огонь, мы им отправим пятьдесят голов пленников. Они принесли нам извинения и сказали, что это какая-то каналья нанесла сей удар, и что они нас полностью удовлетворят.
23-го [в среду] губернатор дал нам лоцмана побережья, который отправился на одном из наших каноэ искать наши суда (которым мы велели лавировать в заливе), чтобы отвести их на якорную стоянку острова Пуна, куда мы, покинув Гуаякиль, отправились ожидать наш выкуп. [В четверг] 24-го, видя, что часть наших людей заболела по причине инфекции, которая была вызвана мертвыми телами, валявшимися по всему городу в количестве более девятисот, мы отправились демонтировать и заклепать пушки форта, забрав с собой пятьсот главных пленников, коих мы затем отвели на борт судов, на которых [в пятницу] 25-го прибыли на Пуну…
2 мая капитан Гронье умер от раны, полученной в день захвата города, желая не пропустить семьсот испанцев в форт, и в тот же день, 2-го, у нас умерло еще четверо. 4-го мы отправили нашу галеру на остров Ла-Плата, чтобы посмотреть, не пришел ли на рандеву фрегат [Эдварда] Дэвиса 9-го срок уплаты выкупа за Гуаякиль истек, прошло уже четыре дня, и нам эта задержка стала порядком надоедать, когда испанская барка, которая обычно подвозила нам провизию, привезла одного офицера, который сказал нам, чтобы мы потерпели еще и что выкуп вот-вот привезут».
Хотя Равено де Люссан утверждает, что флибустьеры перевезли на Пуну 500 пленников, Хуан Альварес де Авилес приводит в своем письме иные данные. По его информации, пираты отправились на остров Пуна «на восьми пирогах, четырех больших барках с этой реки и одной совершенно новой бригантине, спущенной на воду, и увезли с собой более двухсот пятидесяти человек, среди которых находились наиболее знатные мужи и дамы этого города с их детьми, и мой коррехидор генерал дон Фернандо Понсе с женой и всем семейством тоже оставался пленником врага во время посадки на судно…
На Пуне пираты провели целый месяц. «К ним подвозили ежедневно из Гуаякиля не только свежие припасы, но и всевозможные предметы наслаждения, — пишет Архенгольц в своей «Истории флибустьеров». — Весь день раздавалась разнообразная музыка, дни и ночи проводили в беспрерывных плясках. Все заботы были забыты с обеих сторон, ибо условие было заключено, и победители показывали себя столь же учтивыми, сколь и веселыми. Это расположение духа перешло, наконец, и на пленных женщин, которые имели здесь больше свободы, чем дома; они принимали участие в пирах, плясках и пении и притом не оказывались слишком жестокосердными, забавляя победителей и более чувственным образом.
Но сцена скоро переменилась. Срок внесению выкупа истек, а уплаты не последовало. Флибустьеры согласились на отсрочку, но вместо денег прислали офицера, который уговаривал пиратов ждать терпеливо. Флибустьеры убедились, что испанцы обманывают их и хотят только выиграть время, чтобы приступить к враждебным действиям, а потому нужно было внушить им страх. Пленные должны были бросить жребий, и четырем из них немедленно отрубили головы и отдали в ответ испанскому офицеру, добавив, что если через четыре дня не будет внесен выкуп, то отрубят головы всем остальным.
На другой день подозрения флибустьеров оправдались: они перехватили курьера, отправленного временным губернатором Гуаякиля к вице-королю Лимы; в бумагах его обозначались дальнейшие меры к истреблению пиратов. В них, между прочим, уведомляли о четырех присланных в город головах казненных испанцев, обещали время от времени посылать флибустьерам по несколько тысяч пиастров и тем задержать их до прибытия помощи. «Если они, — было сказано в письме, — пришлют даже полсотни голов, то эта потеря с лихвой вознаградится истреблением всех пиратов».
Это известие привело пленников в неописуемый ужас. Пленный губернатор отправил в город одного всеми уважаемого монаха с полномочием, несмотря на действия вице-губернатора, употребить все меры к скорейшей доставке выкупа. Следствием этого было прибытие на Пуну барки с 24 мешками муки и 20 000 пиастров золотом, причем просили ждать остальной суммы еще три дня. Флибустьеры согласились на эту отсрочку, но с угрозой, что по истечении ее они снова явятся в Гуаякиль. На другой же день город объявил решительно, что не заплатит более 22 000 пиастров, впрочем, у него наготове 5000 войска, чтобы прилично принять пиратов. Это известие привело флибустьеров в ярость. Одни требовали немедленной казни испанцев, другие же доказывали бесполезность этой меры, тем более что и так собирались оставить Южный океан. При сильном подкреплении, присланном испанцам, нельзя было предвидеть, чем кончатся враждебные действия, и потому большинство решилось принять предлагаемую сумму. Деньги были присланы и за них отпущены пленники, за исключением пятидесяти знатнейших жителей, между которыми находился и губернатор».
