Сергей Куличкин - Душа и слава Порт-Артура
25 июля японцы, сосредоточив на северо-восточном фронте крепости осадную артиллерию, впервые стали обстреливать укрепления и город. Был воскресный день. На Базарной площади еще с утра собралось немногочисленное население осажденной крепости, подходили строем войска, моряки Квантунского экипажа. С прибытием Стесселя, Смирнова, Кондратенко, других генералов начался торжественный молебен об избавлении крепости «от труса, потопа, огня, меча и иноплеменной брани». Гром выстрелов, визг и разрывы снарядов по случайности совпали с пением молитв и звуками «Коль славен».
Впечатление было настолько сильным, что, несмотря на черные султаны разрывов, присутствующие замерли в восторженном благоговении. Только крики и стоны раненых вывели людей из оцепенения. Они бросились в разные стороны. Смешались картузы мастеровых, бескозырки и фуражки военных, женские платки и шляпки. Через несколько минут площадь опустела. Японцы продолжали методический обстрел. Снаряды рвались, не давая поднять с земли раненых. Через некоторое время огонь в городе несколько стих. Хотя на внутреннем рейде и особенно по периметру рубежей обороны возникали всполохи разрывов, спокойствие постепенно возвращалось в осажденную крепость. Засуетились санитары, быстро строились во взводные колонны солдаты и прямо в праздничном обмундировании уходили на крепостные верки.
В парадной форме прибыл в штаб и генерал Кондратенко.
— Как дела на укреплениях? — был первый его вопрос к Науменко.
— Везде огонь, но, как мы и предполагали, особенно бьют по передовым, только не в центре, а на Дагушане.
Одновременно с бомбардировкой города японцы открыли сильный огонь по Дагушаню и Сяогушаню. Эти горные массивы с крутыми, обрывистыми скатами, казалось, самой природой предназначались стать неприступными редутами. Кондратенко знал, что с гор хорошо просматривается тыл японской армии, что именно поэтому там установлены наблюдательные посты для корректировки стрельбы корабельной и крепостной артиллерии. Но знал он и то, что укрепления на горах успели возвести только полевого типа. А против артиллерийского огня траншеи с проволочными заграждениями — зашита слабая. Главное же, так и не успели закрыть шесть орудий на Дагушане и два на Сяогушане. Вот эти-то орудия теперь на открытых позициях подвергались безжалостному расстрелу.
Оставалась слабая надежда на пехоту. Точнее — на те резервы, которые можно будет в критический момент подвезти на передовые позиции, ибо рассчитывать на длительное сопротивление восьми дагушанских и шести сяогушанских рот не приходилось. Слишком велико было преимущество японцев: уже из первых разведданных стало ясно, что против трех русских батальонов Ноги бросил всю 11-ю дивизию.
«Сразу ехать за резервами, пожалуй, не стоит, — думал Роман Исидорович, вглядываясь в изученную до последней черточки карту сухопутного фронта. — Рано. Еще не прояснилась обстановка. Да и откажет Стессель. Сейчас вся надежда на сибиряков…»
И сибиряки не подвели. Когда в седьмом часу вечера первые цепи японцев поднялись в атаку, вдруг ожили, казалось, окончательно разрушенные блиндажи и траншеи Дагушаня, загрохотал Сяогушань. Поредевшие гарнизоны мужественно встретили врага, обрушив на него град пуль, а то и просто камней. Японцы, неся большие потери, с трудом заняли передовую траншею, но, поражаемые в упор, не выдержали и побежали. Наступившая ночь прекратила бой.
С получением первых известий о прекращении огня Кондратенко поспешил за резервами. Однако в штабе крепости никто не хотел об этом и слышать. Стессель, напуганный дневной бомбардировкой, сославшись на недомогание, уехал домой. А взявший бразды правления Смирнов обрушился на Романа Исидоровича с упреками в нерешительности. С трудом удалось уговорить его обратиться к морякам за огневой поддержкой на случай будущих атак.
26 июля бомбардировка города, порта, передовых позиций возобновилась. Положение на горах становилось угрожающим. К счастью, к 11 часам в бухту Тахэ вошел крейсер «Новик» в сопровождении канонерок «Бобр» и «Гремящий», а также семи миноносцев. Сначала они своим огнем разметали японцев, находящихся на скатах Дагушаня и Сяогушаня. Затем перенесли его на батареи противника. Атака захлебнулась и не возобновлялась до тех пор, пока появившиеся японские броненосец и четыре крейсера не вынудили русские корабли отступить. В который раз пошла в атаку японская пехота, в который раз откатилась назад и вновь начала наступление. Сибирякам стало казаться, что в строй встают мертвые, настолько быстро вместо разбитых японских рот подходили новые.
Наконец в середине дня японцы поднялись на вершину горы и ворвались на артиллерийские позиции. Здесь они в полной мере познали, что такое русская штыковая атака. Бросившиеся на выручку артиллеристам стрелки буквально смахнули с вершины японцев. В рукопашную поднялись и оставшиеся в тылу у японцев солдаты охотничьей команды. Но и потери русских были немалые. К вечеру на Дагушане осталось чуть больше роты стрелков да кучка артиллеристов. Люди были настолько утомлены непрерывными боями, что засыпали среди неубранных тел врагов и своих погибших товарищей.
Кондратенко дважды просил у коменданта крепости подкреплений. И дважды получал отказ. Ночью японцы еще два раза пытались атаковать позиции на Дагушане, но дневные неудачи настолько сломили их, что попытки эти были очень робкими. В два часа ночи, так и не получив подкреплений, русские войска ушли с Дагушаня.
На Сяогушане положение было не лучше. Однако здесь японцам так и не удалось подняться выше первых окопов.
Наступил третий день боев. Все свои силы японцы сосредоточили на Сяогушане. Положение оборонявшихся осложнилось еще тем, что японцы с дагушанских позиций стали обстреливать их из полевой артиллерии. Но все-таки русские войска продержались до ночи.
За время нескольких дней этих боев Кондратенко постарел на годы. Второй раз в своей жизни он видел, как теряется инициатива, как гибнут люди только из-за того, что старший начальник отвергает его просьбу подтянуть резервы. «Или добьюсь у Стесселя полного контроля над резервами, или откажусь от командования сухопутным фронтом, — думал он, получив очередное донесение с передовой. — Но тогда назначат Фока или Смирнова. Первый через месяц сдаст крепость. Второй, несмотря на свои две академии, недалеко ушел от Стесселя… Ладно, потерплю. Дальше видно будет, а пока надо спасать людей».
Через час к Смирнову пришла депеша, в которой Кондратенко писал:
«Дагушань сильно обстреляна нашей артиллерией, но обратно занять ее вряд ли возможно, ввиду большого скопления японцев в деревнях около Дагушаня. Сяогушань занята тремя ротами. Одно орудие лопнуло, у другого нет снарядов; подвоз снарядов невозможен, так как дорога обстреливается со стороны побережья, куда уже подобрались японцы и таким образом массами окружили Сяогушань. Полагал бы до рассвета увести роты в крепость, чтобы их сохранить».
Ответ пришел незамедлительно, но лучше бы его не было. Смирнов приказывал не только обороняться, но утром следующего дня отбить Дагушань. Это попахивало авантюрой. Кто знает, что из нее вышло бы, но около часа ночи японцы опередили события и пошли на решительный штурм. Под натиском превосходящих сил русские отступили в крепость. За три дня боев артурцы потеряли 450 солдат и офицеров, потери японцев составили около 1500 человек.
Бомбардировки последних дней подтолкнули наконец к действию артурскую эскадру.
Офицеры, жаждавшие активных действий, открыто говорили в Морском собрании: «Небось теперь поймут, что артурский бассейн — это могила эскадры… Могила — еще ничего. А вот если преждевременная смерть, а затем воскресение под японским флагом? Вот это уже хуже…»
Со времени последнего выхода, 16 июня, прошло более месяца, а на флоте ничего не изменилось. Продолжался обмен телеграммами между наместником и командующим эскадрой. Алексеев не переставал приказывать при первой же возможности выходить в море и прорываться во Владивосток, Витгефт под различными предлогами выход откладывал, а в одной из телеграмм прямо написал: «Не считаю себя способным флотоводцем, командую лишь в силу случая и необходимости по мере разумения и совести до прибытия командующего флотом…»
После этого Алексееву стало окончательно ясно, что без категорического приказа Витгефт так и не решится на прорыв. Флот же следовало спасать. 18 июля он потребовал: «…Принимая во внимание, что поддержка Артуру может быть оказана не ранее сентября и что Балтийская эскадра может прибыть сюда только в декабре, для артурской эскадры не может быть другого решения, как напрячь все усилия и энергию и, очистив себе проход через неприятельские препятствия, выйти в открытое море и проложить себе путь во Владивосток, избегая боя, если позволят обстоятельства».
