Эрнест Лависс - Том 2. Время Наполеона. Часть вторая. 1800-1815
Масса населения оставалась христианской, православного исповедания. Выше этой жалкой райи находилось два класса военных мусульман. К первому принадлежал сипахи (преемник былого сербского помещика), хозяин деревень, пожалованных ему Портой, обязанный отбывать военную службу, уполномоченный сверх того поддерживать порядок среди подданных, которых он разорял всевозможными поборами феодального характера и требованием выполнения барщины во всех ее видах. Известно, что в славянских странах многие из этих сипахи были потомками старинной местной аристократии, перешедшей в ислам, чтобы удержать за собой свои имения и подданных. Это имело место в большинстве случаев в Боснии, Хорватии, Герцеговине; зато в самой Сербии по мере исчезновения исконного военного класса его место занимали сипахи, происходившие по большей части из мусульман Боснии и Албании. Другим военным классом были янычары, стоявшие гарнизонами по городам; они набирались тем же способом и совершали те же злоупотребления, что и янычары константинопольские. Подчинялись они не столько поставленному Портою паше, сколько своим агам, или дагиям (слово, соответствующее алжирскому дею). Их одинаково ненавидели и христиане, которых они притесняли, и сипахи, чьи поместьй они грабили, и турки. В сущности, был еще третий привилегированный класс: собственно турки — свободные земледельцы в деревнях, торговцы и ремесленники в городах; в руках этих городских турок была монополизирована вся промышленность и торговля страны. Уделом сербов-христиан, казалось, было только пахать землю, разрабатывать лесные угодья и особенно разводить свиней, которые паслись огромными стадами в дубовых лесах. Если существовала еще христианская аристократия, то ее представителями были свиноводы; они были преемниками героев с золотыми султанами, павших на Коссовом поле; таковы были Кара-Георгий и Милош Обренович — освободители своего народа и родоначальники князей и королей.
Наряду с устройством, навязанным ему турками, сербский народ сохранил остатки древнего национального своего уклада, носившего общинный и патриархальный характер. В каждой деревне были свои кометы (от латинского comites) и свои князья, выбранные жителями; в их руках находилось управление; они же и судили, если стороны соглашались удовольствоваться их приговором и не обращаться к кади; они ходатайствовали, часто рискуя жизнью, перед турецкими властями об освобождении своих, несправедливо арестованных сограждан; иногда они выдавали этим властям преступников и бунтовщиков. Во главе каждой нахии, или кнежины, стоял главный князь, избранный деревнями, но снабженный бератом.
Епископы покупали свое назначение у Порты, которая ставила почти только одних греков. Они представляли собою лишь разновидность иноземных эксплоататоров и притеснителей — совершенно таких же, как паша или кади. Они грабили священников и паству; выезжали только верхом, вооруженные саблей и булавой, со свитой из солдат-мусульман. Священники сербского происхождения мало чем отличались от крестьян, живя скудными случайными доходами, подвергаясь основательному грабежу со стороны своего епископа, который держал их в страхе тюрьмой и палочными ударами и в случае смерти священника брал себе лучшую часть оставшегося после него имущества. Церкви в сербских деревнях были так же бедны, как их священники и прихожане; турки брали плату за разрешение подновлять или перестраивать их; они запретили колокольный звон и не позволяли открыто выставлять крест.
В противоположность этому монахи исторических монастырей, уцелевших в Сербии — в Ипеке, в Раванице, в При-зрене, внушали всем уважение своей прочной организацией, многочисленностью, крепкими стенами, вооружением, наконец, фирманами, полученными от султанов. Они были хранителями могил древних королей и патриархов и поддерживали национальные традиции и надежды. Они же вместе с последними остатками национальной культуры поддерживали и школы, предназначенные для подготовки немногих священников, не столь невежественных, как все остальные. Вдобавок монастыри являлись, вроде бретонских монастырей во Франции, местами паломничеств. Во время этих паломничеств, наряду с церковными службами, имели место всякого рода развлечения, пляски, пение бродячих певцов, торговля хлебом и скотом, заключались браки, обсуждались частные и общественные дела. Здесь, слушая песни, прославлявшие подвиги предков и былую славу Сербии, люди забывали те унижения, которые ожидали крестьянина в деревне, горожанина в городе, где приходилось подчиняться всякому требованию угнетателей, уступать дорогу каждому встречному турку, безропотно переносить поборы, а главное — под страхом самых ужасных наказаний не сметь надевать чалмы, которая была предметом зависти сербов, как головной убор, присвоенный знати.
Южная Венгрия с XVII века служила убежищем для сербской эмиграции, все возраставшей. Подобно славянам из австрийской Хорватии и Славонии, сербы входили в состав полков военной границы, организованных принцем Евгением. По целому ряду договоров (Карловицкий 1699 года, По-жаровацкий 1718 года, Белградский 1739 года, Систовский 1791 года) граница между Австрийской и Турецкой империями не переставала изменяться; однако она перемещалась все время в пределах сербской территории, разделяя ее обитателей на подданных Порты и подданных Габсбургской монархии. Таким образом, была Сербия австрийская и Сербия турецкая, Хорватия австрийская и Хорватия турецкая.
Последняя война между Австрией и Турцией всколыхнула Сербию сильнее, чем все предыдущие. Много сербов служило в австрийских войсках; многие дослужились до офицерского чина. Когда после Систовского мира турецкие власти снова появились в Сербии, они заметили, что в стране произошла какая-то перемена. Турецкие комиссары говорили австрийцам: «Соседи, соседи, что вы сделали с нашей райей?» Правда, в Белграде снова появился паша, в округах — кади, в деревнях — сипахи, в городах — янычары. Но могли ли сербские крестьяне, познавшие дни независимости и славы, забыть эти дпи? К тому же Систовский мир обеспечивал им амнистию, т. е. продление австрийского протектората, и право эмигрировать. Все это не позволяло турецкому владычеству принять чересчур невыносимую форму.
Тирания янычар. Только одни янычары не поняли совершившейся в Сербии перемены. Они пытались установить здесь тираническое военное управление во вкусе северо-африкан-ских правительств Марокко, Алжира, Туниса. Они укрепили свою организацию и назначили четырех дагиев, между которыми разделена была Сербия. Один из них, Ахмед Безумный, терроризировал христиан и мусульман. Он убил до пятнадцати сипахи. Новый белградский паша Бекир решил покончить с янычарами. Он созвал в Ниш сипахи, кметов, князей, предписал явиться Ахмеду Безумному и велел его убить на лестнице своего дворца. После этого паша прочел фирман от Порты, объявлявший амнистию янычарам за все прошлое, но изгонявший их из Сербии. За Бекиром последовал ряд пашей, то враждебных, то расположенных к янычарам; кончилось тем, что янычары вернулись в Сербию. В 1795 году вспыхнула война между Пазван-оглу, виддинским нашой, который всюду поддерживал янычар, и белградским пашой Хаджи-Мустафой, который относился к христианам настолько терпимо, что даже разрешил основание нового монастыря в Шабацком округе.
Хаджи-Мустафа вербовал вооруженные отряды сербских крестьян — хайдуков, и среди его помощников было много участников будущей войны за независимость, как, например, Кара-Георгий. Это была борьба сербо-турок с болгаро-турками, весьма способствовавшая привычке к войне у сербов и болгар. Победа при Чупре была чисто сербской победой; головы побежденных отправлены были в Белград. К сожалению, когда Пазван-оглу заключил мир с Портой, одним из условий которого было возвращение янычар в Сербию, Хаджи-Мустафе удалось лишь некоторое время держать их вне Белграда; но как-то ночью несколько янычар проникли в город, спрятавшись в возах с сеном, и убили пашу. После этого военная тирания организовалась еще крепче, чем раньше, на глазах у бессильных пашей, которых эта военщина крепко держала в руках. Для своего усиления янычары сзывали всякого рода проходимцев, бродяг и разбойников со всей страны, лишили кметов и князей всякой власти, задавили крестьян налогами и барщиной, не щадили даже женщин; Салы-ага, которого прозвали «рудникским быком», прославился своим кровожадным сладострастием. Это было настоящее турецкое завоевание — такое, какого не могли да и не хотели осуществить султаны в самый расцвет своего могущества.
Первое восстание сербов; Кара-Георгий. В ответ на тиранию янычар сейчас же обнаружилось другое явление: стали умножаться отряды хайдуков — крестьян, которых отчаяние превращало в разбойников. Одновременно с этим Порту осаждали жалобами со всех сторон: жаловался паша, лишенный своей власти; горожане-турки, изгнанные из городов; сипахи, у которых отняты были их ленные владения; кметы и князья, которые заявляли султану: «Если ты еще наш царь, защити нас». И Селим III, по словам сербов, будто бы отвечал, что он отправит против бунтовщиков-янычар «целое войско, только не турок, а людей другой нации и другой веры, — войско, которое обойдется с ними так, как до сих пор никто с ними не обращался».
