Екатерина Брешко-Брешковская - Скрытые корни русской революции. Отречение великой революционерки. 1873–1920
С первых же дней возвращения в Россию мне приходилось вести подпольную жизнь – в первые два года время от времени, а потом и постоянно, так как мой интерес к делам деревни казался полиции очень подозрительным. С целью реорганизовать партию «Народная воля», которая к тому времени получила известность как Партия социалистов-революционеров, мне пришлось посетить много губерний, чтобы узнать, кого из интеллигенции и крестьян можно привлечь к нашей работе. В некоторых городах я нашла остатки старой партии – опытных и бывалых людей, которые отбыли свой срок в тюрьме и ссылке, а теперь работали в сельских и городских учебных заведениях. Суровые испытания оставили на них свой след, но в их душах тлел старый огонь, готовый вспыхнуть пламенем при первом дуновении свежего воздуха. Воинствующая пропаганда марксизма порождала у них опасения, но те забывались за перспективой снова наладить связь с массами. Эти опытные работники оказались для нас очень полезны. Они стали ядром местных партийных организаций и вождями губернских и уездных комитетов. Вокруг них собиралась молодежь и крестьянские вожди.
В первые семь лет своей подпольной жизни (с 1896-го по 1903 г.) я посетила много губерний, выступая в роли организатора. Я посещала их в следующем порядке (вернее сказать, в «беспорядке», так как мой маршрут определяли многие случайные факторы; я должны была действовать крайне осторожно): Пермская, Московская, Черниговская, Минская, Петербургская, Херсонская, Симферопольская, Екатеринославская, Харьковская, Полтавская, Курская, Орловская, Смоленская и Тульская. В Поволжье я побывала в Саратове, Самаре, Симбирске, Нижнем Новгороде и в Казани. Кроме того, я ездила в Вятку, Вологду, Пензу, Тамбов, Киев и Варшаву. Кажется, все. Нередко приходилось повторять визиты несколько раз, особенно в поволжских губерниях. В каждом из этих мест я жила от двух недель до месяца. Из-за моего немолодого возраста и скромной одежды крестьяне говорили со мной откровенно. Я поняла, что их социальное положение за прошедшее время ничуть не улучшилось. Немногочисленные, нехотя проведенные реформы не соответствовали растущим нуждам. Горожане обращались к марксизму, потому что нуждались в четком учении, чтобы возлагать на него свои надежды. За исключением скромных разночинцев – школьных учителей и мелких служащих – и немногих представителей нашей группы, сумевших избежать ареста, среди образованных людей не было никого, кто хоть в малейшей степени интересовался проблемами народа. Если помещики давали крестьянам через земства несколько крошек со своего стола, верховные власти тут же выражали неудовольствие. Николай II на докладе, в котором упоминалась некая сумма, выделенная на сельские школы, написал памятные слова: «Поменьше усилий в этом направлении».
Крестьяне страстно желали дать своим детям образование, так как понимали, что это единственный путь избежать того рабства, в котором жили они сами. В деревнях я порой встречала полуобразованных крестьян, знакомых с научными трудами таких авторов, как Бокль, Дрэпер и Дарвин. Контраст между интеллектуальным развитием таких людей и их окружением был ошеломляющим. Домом им служила четырехстенная изба с земляным полом. Обстановка избы состояла из печи, которая занимала четверть ее пространства, деревянного чурбака вместо стула и плотницкого верстака вместо стола. Я нередко заставала хозяина избы за работой на этом верстаке, в то время как его жена и дочери прилежно пряли. Когда первое смущение проходило, он доставал из-под верстака ящик и показывал мне свое богатство – книги. У меня было много разговоров с такими людьми, касавшихся всевозможных проблем подлунного мира, и я обнаружила, что они прекрасно разбираются во многих вопросах и сожалеют, что не могут достать книг по наиболее интересным темам. У подобных людей одно желание преобладало над всеми прочими – дать своим детям университетское образование.
Естественно, подобные типажи попадались нечасто, но среди крестьян наблюдалось общее стремление к знаниям. Школы могли принять лишь каждого десятого из тех, кто хотел учиться. Когда наша партия начала печатать воззвания к народу на гектографах и мимеографах, крестьяне выучились этому ремеслу и стали сами размножать наши листовки. Порой они даже сами их писали, печатали и отправляли к нам в комитет для распространения.
Разумеется, организация и пропаганда в разных губерниях шла неравномерно. Многое зависело от революционных традиций, сохранявшихся среди населения, а также от той энергии, которую посвящали пропаганде наставники социализма и проповедники революции. Крестьяне Поволжья с готовностью реагировали на нашу пропаганду. Ни местные, ни дальние типографии не могли обеспечить их литературой в достаточном количестве. Крестьяне учились организации собственных комитетов, проведению митингов и установлению связей с отдаленными центрами. Много опытных и способных организаторов, представлявших собой цвет интеллигенции, скопилось в Саратове. Кроме того, не составляло труда поднять Черниговскую, Полтавскую, Харьковскую, Киевскую, Курскую и Воронежскую губернии. Их рвение дало о себе знать в 1902 г., когда вспыхнули так называемые «беспорядки в Полтаве и Харькове».
Зимой 1901/02 г. группа студентов-эсеров работала в Киеве и на обширной территории вокруг этого города. В их прокламациях содержался энергичный протест против политического и финансового притеснения крестьянского населения; особое ударение ставилось на праве крестьян иметь землю. Крестьян ни единым словом не подстрекали к восстанию, но эта пропаганда имела поразительные результаты. Крестьяне центральных губерний особенно страдали от нехватки земли. Население плодородного Черноземья впало в отчаянную нищету. Оно уже теряло терпение и готово было одобрительно выслушивать любых агитаторов.
В Полтавской губернии, в деревне Лисихе, я встретила студента Алексеева,[63] сына помещика. У него имелись образцы листовок и гектограф; он обучал сельскую молодежь, как печатать и распространять материалы, присланные из Киева. Менее чем через месяц такой работы, весной 1901 г., крестьяне Полтавского и соседних уездов начали выгонять помещиков из их владений и делить между собой землю и сельскохозяйственные орудия. Все происходило таким образом: жители деревни отправлялись к помещику и говорили ему, что издан приказ, чтобы он отдал свою землю крестьянам, а сам уезжал в город и поступил на государственную службу; его дом следует превратить в школу, а все прочее раздать крестьянам. После этого крестьяне запрягали лошадей, забирали ключи от всех построек и предлагали помещику и его семье взять с собой все, что те смогут увезти, уехать в город и не возвращаться. Крестьяне не делали ничего грубого и оскорбительного, поскольку искренне верили, что их поступок абсолютно законен. Все происходило так внезапно и в таких масштабах, что полиция не успевала вмешаться. Крестьяне действовали тихо и последовательно. Они были уверены, что наконец-то пришел тот день, когда в мире восторжествует правосудие.
Крестьяне соседних уездов, ободренные такой спокойной уверенностью, точно так же начали выгонять своих помещиков, не боясь ни запретов, ни наказаний. Они не чувствовали гнева к помещикам, так как считали свои действия совершенно законными и были уверены, что помещики не посмеют вернуться. Таким было это движение, официально известное как «беспорядки в Харьковской и Полтавской губерниях».
К несчастью, власти не оценили откровенности, с которой действовали крестьяне, а напротив, воспользовались их миролюбивым настроением, чтобы обрушиться на них со всей жестокостью, на какую были способны. Князь Оболенский, губернатор Харькова, отправил войска, которые вели себя словно в варварской, покоренной стране. Крестьян пороли до полусмерти, а иногда и до смерти. Мужиков заставили вернуть в двойном размере все, что они взяли в поместьях, и заплатить огромные штрафы за нарушение закона и гигантские суммы помещикам как компенсацию за мнимые убытки. Обе губернии были разорены. Знать кричала: «Победа!», но ее триумф был мнимым. Покушение на князя Оболенского, совершенное эсером, привлекло внимание к тем методам, которыми он подавлял крестьянское движение, и возбудило широкую критику. Кроме того, храбрость крестьян произвела большое впечатление в южной и центральной России.
Эти события и последующие судебные процессы широко освещались в печати. «Вы слышали, что произошло в Харькове и Полтаве?» – такой вопрос часто раздавался в железнодорожных вагонах и на сельских дорогах, в трактирах и на рынках. Народ не считал себя побежденным. Он думал лишь об отваге участников движения, считая их образцом для всего крестьянского мира.
Помещики громко жаловались, что не могут совладать с крестьянами. Подрядчики сетовали на то, что стоимость рабочих рук поднялась вдвое и втрое и что крестьяне не желают идти им навстречу. «Крестьяне расселись на рынках с вытянутыми ногами. На подошвах сапог у них написано мелом: „Три рубля в день!“ До переговоров они не снисходят – цена написана, и говорить больше не о чем». В ответ на оскорбления чиновников крестьяне говорили: «Вы забыли, что случилось в Харькове и Полтаве».
