Иван Солоневич - Великая фальшивка февраля
Санкт-Петербург как истерическая баба. Трибуна Государственной Думы стала тем же, чем сейчас для товарища Молотова служит трибуна всех конференций: не для организации мира, а для разжигания революции. Милюков гремел: «Что это – глупость или измена?» Военная цензура запрещала публикацию его речей – они в миллионах оттисков расходились по всей стране. Я никак не думаю, чтобы они действовали на всю страну. Но на Петербург они действовали. Возьмите в руки Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона – т. 65, стр. 270. Там сказано: «Инородческое население живет около столицы, окружая ее плотным кольцом и достигая 90 % общего числа населения. По переписи 1891 года – 85 % (восемьдесят пять процентов) указали русский язык в качестве НЕ родного языка».
Но даже и Санкт-Петербург – город с тремя именами, чужой город на чужом болоте был только одним из симптомов. Уже в Смутное время семибоярщина советовала полякам вырвать царский престол из Москвы и унести его куда-нибудь подальше. Этот проект и был реализован при Петре – один из вариантов европейского разгрома русской государственной традиции. Страна в истерике не билась. Но в Петербурге, куда всякие милюковцы собрались «на ловлю счастья и чинов», денег и власти, – все равно каких денег и какой власти, – в Петербурге была истерика. В марте 1917 года толпы шатались по городу («с красным знаменем вперед – обалделый прет народ») и орали «ура» – своим собственным виселицам, голоду, подвалам и чрезвычайкам.
Итак: лозунг был найден. Патриотический и даже антимонархический, что и было нужно. Царь – дурак, пьяница и тряпка. У него под носом его жена изменяет с изменником Распутиным, он ничего не видит, царя нужно менять.
Напомню о том, что классической формой русского народного представительства были Соборы. То есть деловое представительство, а не партийное. Напомню и еще об одном обстоятельстве: англо-американский парламентаризм есть внепартийный парламентаризм. По закону и традиции в парламент попадает тот, кто получил хотя бы относительное большинство голосов – это создает систему двух партий, из которых ни одна не имеет никакой программы. Работа партии м-ра Эттли – это первый в истории Великобритании опыт превращения отсталого английского острова в передовую европейскую страну. До этого ни тори, ни виги, ни консерваторы, ни либералы не имели никаких программ. Не имеют их ни республиканцы, ни демократы в США. Не имели программ и русские Соборы. В первую же Государственную Думу хлынули десятки партий и революционных программ. Дума пришла – и положила ноги на стол. Ее разогнали – без всякого ущерба для кого бы то ни было. Но не было использовано предостережение нашего единственного теоретика монархии – бывшего террориста Льва Тихомирова. Он писал, что в положении о Государственной Думе «национальная идея отсутствует, так же как и социальная», – нет органической связи с жизнью страны. До Тихомирова – после манифеста 1861 года – Ю. Самарин писал: «Народной конституции у нас пока быть не может, а конституция не народная, то есть господство меньшинства, есть ложь и обман». Так наша Дума и оказалась: ложью и обманом.
Монархия без народного представительства работать не может. Это было ясно Алексею Михайловичу и Николаю Александровичу. Но Николай Александрович поддался теориям государственного права и допустил перенос на русскую точку зрения западноевропейского парламентаризма, который и у себя на родине, в Западной Европе, успел к этому времени продемонстрировать свою полную неспособность наладить нормальный государственный быт. Лев Тихомиров предлагал народное представительство по старомосковскому образцу: церковь, земство, купечество, наука, профессиональные союзы, кооперация промысла и прочее. То есть представительство, органически связанное с органически выросшими общественными организациями. Вместо этого мы получили монопольное представительство интеллигенции, начисто оторванной от народа, «беспочвенной», книжной, философски блудливой и революционно неистовой. В Государственную Думу первого созыва так и попали наследники «Бесов» и Нечаева, сотоварищи Азефа и Савинкова, поклонники Гегеля и Маркса. Никому из них до реальной России не было никакого дела. Они были наполнены программами, теориями, утопиями и галлюцинациями – и больше всего жаждой власти во имя программ и галлюцинаций. А может быть, и еще проще: жаждой власти во имя власти. Сегодняшнее НКВД с изумительной степенью точности воспроизводит на практике теоретическое построение Михайловского и Лаврова – художественно отраженное в «Бесах». Я более или менее знаю личный состав НКВД. Только окончательный идиот может предполагать, что у всех этих расстрельщиков есть какая бы то ни было «идея».
Вот – от всего этого нас всех и пытался защищать Николай Второй. Ему не удалось. Он наделал много ошибок. Сейчас, тридцать лет спустя, они кажутся нам довольно очевидными – тридцать лет тому назад они такими очевидными не казались. Но нужно сказать и другое: история возложила на Николая Второго задачу сверхчеловеческой трудности: нужно было бороться и с остатками дворянских привилегий, и со всей или почти со всей интеллигенцией. Имея в тылу интендантов и интеллигентов, нужно было бороться и с Японией, и с Германией. И между «царем и народом» существовала только одна, одна-единственная связь – чисто моральная. Даже и Церковь, подорванная реформами Никона и синодом Петра, Церковь, давно растерявшая свой морально-общественный авторитет, давным-давно потеряла и свой собственный голос. Сейчас она служит панихиды. Тогда она не шевельнула ни одним пальцем. Никто, впрочем, не шевельнул. Так был убит первый человек России. За Ним последовали и вторые, и десятые: до сих пор в общем миллионов пятьдесят. Но и это еще не конец…
Проблема русской монархии и Николая Второго, в частности, – это вовсе не проблема «реформы правления». Для России это есть вопрос о «быть или не быть». Ибо это есть вопрос морального порядка, а все то свое, что Россия давала или пыталась дать миру и самой себе, – все то, на чем реально строилась наша история и наша национальная личность, было основано не на принципе насилия и не на принципе выгоды, а на чисто моральных исходных точках. Отказ от них – это отказ от самого себя. Отказ от монархии есть отказ от тысячи лет нашей истории».
Если рассматривать вещи с точки зрения, допустим, А. Ф. Керенского, то эта тысяча лет была сплошной ошибкой. Сплошным насилием над «волей народа русского», выраженной в философии Лейбница, Руссо, Сен-Симона, Фурье, Гегеля, Канта, Шеллинга, Ницше, Маркса и бог знает кого еще. Разумеется, всякий Лейбниц понимал «волю русского народа» лучше, чем понимал это сам русский народ. Если мы «станем на такую точку зрения, то тогда нужно поставить крест не только надо всем прошлым, но также и надо всем будущим России: если одиннадцать веков были сплошной ошибкой и сплошным насилием, то какой Лейбниц сможет гарантировать нам всем, родства не помнящим, что в двенадцатом веке будет мало-мальски лучше – даже и в том невероятном случае, если рецепты Лейбница будут применены без конкуренции со стороны других рецептов, рожденных органами усидчивости других властителей дум. Если за одиннадцать веков своего существования нация не смогла придумать ничего путного, то какое основание предполагать, что в двенадцатом или пятнадцатом она найдет что-то путное в картотеке очередного аспиранта на кафедру философской пропедевтики?
Русская история, при всей ее огромности, в сущности, очень проста. И если мы будем рассматривать ее не с философской, а с научной точки зрения – даже и отбрасывая в сторону какие бы то ни было «эмоции», то на протяжении одиннадцати веков мы можем установить такую связь явлений:
Чем было больше «самодержавия», тем больше росла и крепла страна.
Чем меньше было «самодержавия», тем стране было хуже. Ликвидация самодержавия всегда влекла за собою катастрофу. Вспомним самые элементарные вещи.
Расцвет Киевский Руси закончился ее почти феодальным «удельным» разделом, то есть ликвидацией самодержавной власти – Киевскую Русь кочевники смели с лица Земли.
После смерти Всеволода Большое Гнездо самодержавие никнет опять и Россия попадает под татарский разгром.
Прекращение династии Грозного вызывает Смутное время.
Период безвластных императриц организует дворянское крепостное право.
Свержение Николая Второго вызывает рождение колхозного крепостного права.
Итак: в течение одиннадцати веков лозунг «Долой самодержавие!» был реализован пять раз. И ни одного разу дело не обошлось без катастрофы.
Это, может быть, и не совсем «наука». Но есть все-таки факт. Целая цепь фактов, из которых при некотором напряжении нормальных умственных способностей можно было бы извлечь и некоторые политические уроки. Я очень боюсь, что русская интеллигенция этих уроков не извлекла. Между ней и действительностью висит этакий бумажный занавес, разрисованный всякими небылицами. И всякая небылица кажется ей реальностью. И всякая мода – законом природы.
