Павел Загребельный - Изгнание из рая
Хорошо, говорю хлопцам, идите и будьте спокойны. И, значит, пулемет спрятал в солому, лодку прикрыл камышом, а кобылу запряг в санки - и айда в район! Уже из села выскакивал и наверняка долетел бы и вызволил копитана Иванова, потому что кобыла бежит - в снег не проваливается, будто на крыльях, будто это и не кобыла, а вертолет. И тут вдруг кто-то - то ли из Щусей, то ли из Самусей, то ли леший его знает кто, из-за тына меня чем-то острым в колено - штрык! Я - в сугроб, кобыла хвост на бок и наутек, а меня в больницу, как раненого, и гестапо вокруг так и шипит!
- А в сорок шестом ты приходил в сельсовет и жаловался, что тебя Щусев Полкан за ногу укусил? - прервал этот гармонический рассказ дядька Вновьизбрать.
- Это для маскировки, - не растерялся дед Утюжок. - Потому что война закончилась, а у меня шрам. Думаю: увидят, начнут приставать, допытываться, чтобы я свое геройство раскрыл, а я человек простой. Зачем оно мне все? Теперь же, когда прошло столько годов, могу и раскрыть. Срок давности прошел? Это вам и районный прокурор скажет, что прошел. Копитана Иванова я тогда не спас из-за своего ранения. Забрал его проклятый фашист, и теперь доблестный копитан в раю. А я пока выбрался из больницы, уже и конец войне наступил. Не было бы конца, я бы им показал! Пулемет какой у меня был? В танк ударишь - одни лишь брызги остаются. По рельсам секанешь - вдребезги! А лодка какая! По Днепру от Киева до Херсона если бы промчался, все мосты снесла бы! И никто бы меня не увидел и не услышал! А уж кобыла! Хвастают теперь: ракеты, ракеты! Куда тем ракетам до партизанской кобылы!
- Где же она? - спросил кто-то из молодых и неопытных.
- А я подарил ее. Для нашего маршала. Как проходили через село наши части, позвал я адъютанта, говорю ему: так, мол, и так. Бери и веди через все дороги, переправы и фронты и говори: кобыла для маршала! И все будет расступаться перед тобой, как сон перед травой!
- Может, и на Параде Победы эта кобыла была? - снова спросил кто-то из молодых.
- Могла быть! Телевизора у меня тогда еще не было, не видел я, но думаю, что действительно она! Жаль, не успел я к кобыле еще воза прицепить. Тут вот бегают молодые следопыты, все интересуются, расскажи им да покажи. А я им и говорю: а слыхали вы, что возле нашего села есть Мазепин яр? Не слыхали и не знают. Потому что в яру лисицы водятся, туда никто и ногой. Ну, а что мне лисицы после моего геройского прошлого? Я туда, пошел, побродил, а в кустах, весь уже мохом оброс - деревянный Мазепин воз! Все деревянное, никакой тебе железяки, а попытался я сдвинуть его с места - стоит как вкопанный! Я тут тревогу, приехали товарищи из области - не могут сдвинуть с места! Даем телеграмму в столицу, приезжают оттуда, берут технику, туда-сюда, - и что ж вы думаете? Мазепин воз весь деревянный, а втулки в колесах - из чистого золота! И дышло золотое, и розворы* тоже золотые! Три тонны золота - слыхали такое?
______________
* Розвора - шест для удлинения воза.
Дед Утюжок брехал бы и дальше, но тут появился Петро Беззаботный, весь в засохшем роголистнике и водорослях, прошел к теплой печке, которую ради такого ответственного случая щедро натопил дядька Обелиск, - и все сразу обратили внимание на него, потому что еще не забыли про козоэпопею, а теперь Петро, в особенности для веселоярской молодежи, стал словно бы воплощением атлантидности.
Тут придется сделать отступление, чтобы объяснить, что такое атлантидность в Веселоярске.
Во всем мире ученые поднимают шум, будто, начиная с шестидесятых годов нашего столетия, на земном шаре наступает похолодание. Неизвестно, где оно там наступает, а в Веселоярске вот уже лет двенадцать печет как на сковороде. Все сохнет и пересыхает, трескается и рассыпается в прах, а в Днепре воду словно бы выпивает какой-то исполинский вол. Да что там вол? Тупое, примитивное животное, которым невозможно ни гордиться, ни величаться перед историей и потомками. Воду же выпивает наша индустрия. Так что - на здоровьице! Но от этого ежегодного выпивания в окружающей среде происходили странные, не предвиденные нашими многомудрыми учеными институтами изменения, которые можно бы назвать - гм, гм! - тоже непредвиденными. В печальной тишине исчезали воды, расплесканные на безбрежных бывших приднепровских плавнях, на извечных человеческих поселениях, в садах и дубравах, и снова появились на свет божий бывшие села, будто воскресшие украинские антлантиды, давние шляхи, тропинки, несмытые холмы, незаболоченные буераки. Люди не знали - удивляться или возмущаться. Одни отплевывались, как от нечистой силы, другие открещивались, третьи молча вздыхали, иные слонялись среди обломков прежней жизни, что-то искали.
Петро Беззаботный вот уже третье лето на бывшем колхозном дворе ковырял кнутовищем затвердевший ил, сплевывал разозленно: "Шкворень где-то здесь потерял, не успел тогда выхватить, а теперь роюсь, а оно, считай, как черти его проглотили!" - "Да он уже заржавел в воде!" - говорили ему дядьки. "Такое скажешь! Мне его Артемон Власенко выковал, в конской моче закалил, считай, на тысячу лет хватит! Сизый шкворень, как баклажаны у Гайдука, теперь, считай, такого нигде не найдешь!"
Сегодня, услышав, что должны что-то искать, Петро решил, что речь идет о его шкворне, поэтому пришел в той одежде, в которой нырял за шкворнем, и появился в здании сельсовета чуть ли не первым.
Хотя Гриша никому не жаловался на ту беду, которая свалилась на него, но по Веселоярску уже поползли слухи о паршивой овце, заведшейся в селе, и теперь все тихо переговаривались, но переговоры эти были, можно сказать, предварительно-неофициальные, или, как говорят дипломаты, прелиминарные, поэтому автор, который успел все же прибыть на это совещание своевременно, не мог к ним прислушиваться, а терпеливо ждал разговора открытого.
Молчал и дед Левенец, видно ошеломленный тем, что происходит с его внуком. Сам он чуть ли не с возникновения колхоза был членом ревизионной комиссии, знал, что такое народный контроль, верил в его необходимость и, если хотите, высокую святость, но чтобы вот так порочить благородное дело, как это делает какой-то аноним-псевдоним, этого дед Левенец не мог ни понять, ни простить! А может, он уже так состарился, что был не в состоянии улавливать ни полезных перемен, ни вредных явлений! Разве не постарел вот и дед Утюжок, и Вновьизбрать, и Самусь (а старый Щусь и вовсе умер!), все состарились, мир сельский состарился, здания новые, техника новая, обычаи новые, дух новый, а люди старые. Вот какая-то нечисть и находит щелочки. Так вода, находя щель в камне, заливает ее, а потом замерзает в ней и раскалывает даже самый крепкий камень.
Зинька Федоровна выделялась среди всех присутствующих своими габаритами. Автор невольно любовался ею и думал: какой у нее может быть муж? Такой женщине надо выходить замуж разве что за энергонасыщенный трактор или за бульдозер. За ее телесной неподвижностью угадывалось такое душевное желание динамизма, движения, преобразований, что, наверное, слово "механизатор" звучало для нее так, как когда-то для верующих Георгий-Победоносец и Николай-чудотворец.
И, наверное, сожалела она, что отпустила Гришу Левенца из механизаторов, потому что не повезло ему на высоком посту, ох как не повезло! А может, он вообще не пригоден занимать административные должности, потому что не умеет различать серьезное и смешное?
Молодежь смеялась в углу, дед Утюжок начал было еще какую-то смешную побасенку, и тогда Свиридон Карпович, убедившись, что собрались все уважаемые веселоярцы, откашлялся и по праву сельского комитета народного контроля первым взял слово.
- Тут, говорится-молвится, - сказал он, - не до смеха! Тут хоть ты махни рукою и плюнь.
- Зажмурься и убегай! - крикнул кто-то.
- Э нет, кажется-видится, зажмуриваться не будем и убегать тоже!
Свиридон Карпович рассказал о деятельности народных контролеров Веселоярска, напомнил о ленинских заветах относительно рабоче-крестьянской инспекции, обрисовал значение контроля в совершенствовании нового этапа развития нашего общества.
- Но, дорогие товарищи, - перешел он к самому больному. - Появился тут у нас какой-то субъект, или субчик, который топчет саму идею народного контроля по существу. Можем ли мы допустить, чтобы к такому благородному делу примазывался какой-то кляузник, ябедник, доносчик, пасквилянт, аноним-псевдоним, какое-то шпугутькало?
- Интересно, были ли в истории украинского народа пасквилянты? - вслух подумал директор школы.
- А чем мы хуже других? - пожала пышными плечами Зинька Федоровна. - У нас все было.
- Было-то было, а теперь ставится вопрос так, чтобы осталось только прогрессивное и полезное, - заявил Свиридон Карпович.
Он рассказал о всех заявлениях Шпугутькало и о проверках этих клеветнических заявлений, дошел и до самой последней проверки.
- А это уже дописался и до нашего колеса для аистов, кажется-видится. В Карповом Яре у нас было столько аистов, что мы могли бы всю Голландию за пояс заткнуть, а из нового села они почему-то исчезли. Наверное, шифер им не нравится. Вот механизаторы и поставили возле чайной на бетонном столбе старое колесо от "Беларуси", чтобы загнездились на нем аисты. Аистов еще нет, а Шпугутькало уже туда вскочил и описал и столб, и колесо, и нас всех!
