Томас Карлейль - Французская революция, Конституция
Тем не менее у нас есть и дарования, особенно наделенные даром красноречия и логики. Мы имеем красноречивого Верньо, самого медоточивого, но и самого страстного из публичных ораторов, родом из местности, называемой Жирондой, на Гаронне; к несчастью, это человек, страдающий леностью: он будет играть с детьми в то время, когда должен строить планы и говорить. Горячий, подвижный Гюаде, серьезный, рассудительный Жансонне, милый, искрящийся веселостью молодой Дюко[98], осужденный на печальный конец Валазе все они также из Жиронды или из окрестностей Бордо; все - пламенные конституционалисты, талантливые, владеют строгой логикой и, несомненно, достойные люди; они желают установить царство свободы, но не иначе как гуманными средствами. Вокруг них соберутся другие, с такими же склонностями, и вся эта партия получит известность, на удивление и горесть мира, под именем жирондистов[99]. Из этой же компании отметим Кондорсе, маркиза и философа, потрудившегося над парижской муниципальной конституцией и над дифференциальным исчислением, сотрудника газеты "Chronique de Paris", автора биографий, философских сочинений, заседающего теперь в двухгодичном парламенте. Этот известный Кондорсе с лицом римского стоика и пламенным сердцем - "вулкан, скрытый под снегом", на непочтительном языке прозванный также mouton enrage, - самое мирное животное, впавшее в бешенство! Отметим в заключение Жана Пьера Бриссо, которого судьба долго и шумно трепала и швырнула сюда как бы для того, чтобы покончить с ним. И он также сенатор на два года, даже в настоящее время король сенаторов. Неутомимый составитель проектов, графоман Бриссо, назвавший себя де Варвилль, ни одному геральдику неизвестно почему, - может быть, потому, что его отец был искусным кулинаром и опытным виноделом в деревне Варвилль. Этот человек подобен ветряной мельнице, постоянно мелющей и вертящейся по ветру во все стороны.
Все эти люди наделены талантами, способностью действовать, и они будут действовать и творить даже не без результата, хотя, увы, не из мрамора, а из зыбкого песка! Но самого способного из всех них мы еще не назвали, или, вернее, ему предстоит развиться в человека, имя которого останется в истории. Это капитан Ипполит Карно, присланный сюда из Па-де-Кале, - человек с холодным математическим умом, с молчаливой, упорной волей. Это железный Карно, строящий планы на далекое будущее, непоколебимый, непобедимый, который окажется на своем месте в час испытаний. Волосы его еще черны, но поседеют под влиянием разнообразных колебаний фортуны, то благосклонной к нему, то суровой, хотя человек этот встретит все с непоколебимым видом.
В Собрании имеются и Cote Droit, и группа друзей короля; в их числе Воблан, Дюма, почетный кавалер Жокур, которые любят свободу, но под эгидой монархии и безбоязненно высказываются в этом смысле, однако бурно надвигающиеся ураганы сметут их прочь. Наряду с ними следует назвать еще нового, Теодора Ламета, военного, хотя бы только ради двоих его братьев, которые одобрительно смотрят на него сверху, с галереи старой Конституанты. С пеной у рта проповедующие Пасторе[100], медоточиво-примирительные Ламуреты[101] и бессловесные, безымянные субъекты во множестве сидят в умеренном центре. Налицо и Cote Gauche, крайняя левая; она сидит на верхних скамьях, как на воздухе или горе, которая превратится в настоящую огнедышащую гору и прославит и ославит, название Горы[102] на все времена и страны.
Не почет ожидает эту Гору, но пока еще и не громкий позор. Она не может похвалиться ни талантами, ни даром слова или мысли; единственный дар ее твердая вера, смелость, которая дерзнет тягаться с небом и землей. Впереди сидят три кордельера: пылкий Мерлей из Тионвиля, пылкий Базир, оба адвокаты, и Шабо, искушенный в ажиотаже, бывший капуцин. Присяжный поверенный Лакруа, некогда носивший эполеты младшего офицера, наделен могучими легкими и алчным сердцем. Здесь также и Кутон, мало задумывающийся над тем, кто он такой; из-за несчастной случайности у него парализованы нижние конечности. По-видимому, он однажды просидел целую ночь в холодной тине вместо теплой комнатки своей возлюбленной, выгнанный от нее, так как по закону она принадлежала другому7; и вот теперь и до конца своих дней принужден ходить на костылях. Здесь и Камбон, в котором дремлет еще не развившийся великий финансовый талант к печатанию ассигнаций, отец бумажных денег; в грозный час он произнесет веское слово: "Война - замкам, мир хижинам" (Guerre aux chateaux, paix aux chaumieres). Здесь же и неустрашимый обойщик из Версаля Лекуэнтр, желанное лицо, известное со времени банкета в Опере и восстания женщин. А вот и Тюрио[103], избиратель Тюрио, стоявший у бойницы Бастилии и видевший, как Сент-Антуан поднялся всею массой; многое придется ему еще увидеть. Как последнего и самого жестокого из всех отметим старого Рюля[104] с его коричневым, мрачным лицом и длинными белыми волосами; он родом эльзасец и лютеранин. Это человек, которого годы и книжная ученость ничему не. научили, который, обращаясь с речью к старшинам Реймса, назовет священный сосуд (дар небес, из которого были помазаны Хлодвиг и все короли) ничего не стоящей бутылкой с маслом и разобьет ее вдребезги о мостовую. Увы, он разобьет вдребезги многое и в заключение свою собственную дикую голову пистолетным выстрелом и так кончит свою жизнь.
Вот какая раскаленная лава клокочет в недрах этой Горы, неведомая миру и самой себе! Пока это еще совсем обыкновенная гора, отличающаяся от равнины главным образом своей большей бесплодностью и пустынным видом; все, что может заметить внимательный наблюдатель, так это то, что она курится. Пока, как мы сказали, все еще так прочно, так мирно, что кажется, будто и время ничего не может изменить. Разве не все любят свободу и конституцию? Конечно, все, хотя и в разной степени. Некоторые, как кавалер Жокур и его правая сторона, любят свободу меньше, чем короля, если бы пришлось сделать выбор; другие, как Бриссо и его левая сторона, любят свободу больше, чем короля. Из последних иные любят свободу даже больше, чем самый закон, другие же - не больше. Партии будут развиваться, но как - это еще никому не известно. Силы действуют в этих людях и вне их; несогласия переходят в оппозицию, которая все более разрастается и превращается в непримиримую борьбу не на жизнь, а на смерть, пока сильный не будет уничтожен более сильным, а тот в свою очередь - сильнейшим. Кто может предотвратить это? Жокур и его монархисты, фейяны или умеренные; Бриссо и его бриссотинцы, якобинцы или жирондисты все они, подобно трио кордельеров и всем вообще людям, должны делать то, что им предопределено, и на предопределенном пути.
И как подумаешь, какая судьба ожидает этих злополучных семьсот сорок пять совершенно непредвидимо для них самих! Найдется ли хотя бы одно столь жестокое сердце, которое не пожалело бы их? Их сокровенным желанием было жить и действовать в качестве первого французского парламента и ввести конституцию в действие. Разве не прошли они тотчас после избрания через самые трогательные конституционные церемонии, почти исторгавшие у них слезы? Двенадцать старейших из них были посланы торжественно принести саму конституцию, печатную Книгу Закона. Архивариус Камю, бывший член Учредительного собрания, и двенадцать старейших входят с военной помпой и музыкой, неся божественную книгу; и председатель, и все сенаторы Законодательного собрания, положив на нее руку, по очереди приносят присягу под приветственные возгласы и сердечные излияния, сопровождаемые всеобщим троекратным ура. Так начинают они свои заседания. Несчастные люди! В тот же самый день король довольно сухо принял их депутацию; она обижена выказанным ей пренебрежением и не может не сетовать на это, вследствие чего наш только что ликовавший и присягавший первый парламент на следующее же утро считает себя обязанным реагировать на обиду и принимает антикоролевское решение относительно того, как он, со своей стороны, примет Его Величество. Решают, что они не должны называть его более Sire (государь) по долгу, а только когда сами захотят так величать его. Но на следующий же день это решение берется обратно, как слишком опрометчивая пустая болтовня, хотя и вызванная поведением короля.
Бурное, но благонамеренное Собрание, только слишком легко оно воспламеняется, в нем постоянно летают искры. Вся его история есть череда вспышек и ссор при искреннем желании выполнить свою миссию и роковой невозможности сделать это. Оговоры, порицания министрам короля, воображаемым и истинным изменникам; пылкая злоба и громы против отвечающих громам эмигрантов; страх перед австрийским императором, перед "австрийским комитетом" в самом Тюильри; ярость и непрестанный страх, опрометчивость, сомнения и смутная растерянность! Опрометчивость, говорим мы, и, однако, конституция приняла меры против нее. Ни один закон не может пройти, пока не будет напечатан и прочитан три раза с промежутками в восемь дней, "за исключением тех случаев, когда Собрание наперед решает, что дело спешное". И оно строго соблюдает конституцию, никогда не забывая сказать: принимая во внимание одно и принимая во внимание другое, а также и на основании третьего Собрание постановляет ("qu'il y a urgence"); a решив, что данный случай "не терпит отлагательства", оно вправе постановить неотложное принятие любой безрассудной меры. В течение одиннадцати месяцев принято, как высчитали, более двух тысяч резолюций. Находили, что Учредительное собрание работало слишком поспешно, но эти спешат втрое больше. Правда, само время летит с утроенной быстротой, а они должны идти с ним в ногу. Несчастные 745 избранников! Они истинные патриоты, но из слишком горючего материала; посаженные в огонь, они и брызжут огнем: это сенат, состоящий из трута и ракет, в мире бурь, где постоянно летают гонимые ветром искры.
