Лев Полушкин - Орлы императрицы
Не мудрено, что очень скоро обладавшая задорной, веселой натурой, широким кругом увлечений Марья Семеновна бросила старика и поселилась по соседству с А. Орловым у Б. Калужской улицы. По некоторым данным там был у нее свой дом, однако в «Указателе Москвы…» 1793 г. ни за фамилией Бахметевых, ни за Львовыми в этом районе домов не показано. Можно, однако, заметить, что Малый Калужский переулок, выходивший как раз к Нескучному дворцу, возможно, и назывался ранее Бахметьевским по фамилии кого-то из владельцев стоявшего там дома.
Но, скорее всего, Мария Семеновна поселилась сразу в одном из многочисленных домов Алексея Орлова на правах дочери. Позже, во время недолгой размолвки с Марией Семеновной, Алексей объяснялся с В. В. Шереметевым-«Заокорецким» следующим образом: «Во время разлуки вашей своячени с мужем, я с тех пор взял на себя попечение не оставлять, сказав, желаю быть вторым отцом, от чего и не отпираюсь… У нас же с самого начала нашего знакомства положено было на слове, что можем разойтись, когда кому не понравится, а я расположен был и всю мою жизнь вместе препроводить, но что же делать, когда так случилось».
А. Орлов был не одинок в желании «удочерить» приглянувшуюся молодую женщину. Известны и другие примеры. Иван Иванович Бецкой (1704–1795), действительный статский советник, генерал-поручик, президент Академии художеств «и прочая», известный своей благотворительностью, основал в Смольном монастыре первое женское учебное учреждение для девочек из элитных семей. Будучи уже в 75-летнем возрасте, он воспылал неуемной страстью к одной из его выпускниц, семнадцатилетней Г. И. Алымовой, по признанию которой, «было время, когда влияние его на меня походило на очарование. Исполненная уважения к его почтенному возрасту, я не только была стыдлива перед ним, но даже, застенчива посреди постоянных любезностей, внимания, ласк, нежных забот, которые околдовали меня». Она могла стать женою Бецкого, но предпочла удочерение и после окончания Смольного института поселилась в его доме.
Нечто похожее происходило и во взаимоотношениях А. Орлова с М. Бахметевой. Живая и веселая, изменчивая в настроениях, пребывающая в постоянно меняющихся увлечениях: вышивании, приготовлении сыров, рисовании, покупках для родных и пересылке им кисеи, шалей и т. д., может быть, именно этим чудесным разнообразием чувств и настроений она и пленила испытанного сложной жизнью графа. «Отец» был с ней «в нраве хорош», порой «побранивал», иногда шокировал дикими манерами. Вот один из рассказов Анны Семеновны Львовой: «На прошлой неделе у меня была сестра и, поехавши от меня, в Москве встретила на Крымском броду своего сокола, тот закричал только: „Ба! Ба!“ и она так испугалась, что и теперь не может оправиться».
Были периоды, когда Мария Семеновна вставала «до свету», а потом «зачинала долго спать», а вставши, испытывала лень («ни за что приняться не хочется»), и тогда предавалась праздности и чтению романов. Вдруг происходила резкая перемена, и она скакала по гостям «нарядна и весела» и уверяла при этом, что вела себя «тихо и благопристойно; по деревам не лазила и через ножку не прыгала». К неудовольствию родителей временами отдавалась лихой скачке на лошадях.
В 28 лет Мария Семеновна считала, что «поздно переменять правила — доживать век так, как Бог велит…Что касается до неудовольствиев, то они кончились», «стараюсь всеми силами быть aimable [любезной], по целому дню резвиться и говорить вздор; не знаю, не скучу ли, становлюсь стара!». А через некоторое время вдруг: «все нашли, что я удивительно помолодела, вот какова телятина! Дел у меня пропасть, и ничего не делаю, живу, как на ветру; вы знаете мой манер, что все спешу».
В доме А. Орлова Мария Семеновна всем пришлась по нраву. Дочь Анна составляла «сестричке» (так она ее звала) компанию в танцах и скачках на лошадях, молодая невеста сына Александра Чесменского, Анна Николаевна Пиотровская, звала ее «маминькой». Словом, жилось «так весело и покойно, что не хочется и за Калужские ворота выехать».
Встречи А. Г. Орлова и Екатерины II в последние годы ее жизни
Несмотря на возникавшие иногда трения в отношениях императрицы с Алексеем Григорьевичем, Екатерина до последних дней жизни считала его своим другом. А. Грибовский, призванный с 1792 г. вести дела последнего фаворита Екатерины П. А. Зубова, а с 1795 г. занимавший должность статс-секретаря императрицы по делам прошений, оставил рассказ об одном из приемов императрицей А. Орлова в Таврическом дворце, принадлежавшем Г. Потемкину, умершему за несколько месяцев до того. Сюда переезжала императрица на весеннее время.
«Государыне было угодно, — пишет он, — чтоб я вошел в кабинет, где она находилась, не через уборную, а через камер-юнгферскую комнату. Государыня сидела за большим письменным столом в утреннем платье… когда я хотел выйти первым [тем же] путем, то она сказала: „позовите сюда графа Алексея Григорьевича“ и взглянула на противоположную дверь; из кабинета вышел я в уборную, где тогда давно находились уже в собрании все бывшие при собственных ее величества делах, или имевшие для доклада дела… гр. Безбородко, Попов, Трощинский, Турчанинов, и между ними у камина стоял поседевший Чесменский богатырь, с шрамом на щеке, в военном отставном мундире. Все они немало удивились, увидев, что я вышел из кабинета, в который не знали как я вошел. Хотя я никогда не видел гр. Орлова, но не мог ошибиться: по высокому росту и нарочитому в плечах дородству, по шраму на левой щеке я тотчас узнал в нем героя Чесменского; на нем был генеральский мундир без шитья (хотя тогда и отставные шитье могли носить); сверх онаго Андреевская лента, а под ним Георгиевская первой степени. Подойдя к нему, сказал я с большой вежливостью: „Государыня просит ваше сиятельство к себе“. Вдруг лицо его возсияло и он, поклонясь мне очень приветливо, пошел в кабинет. Через некоторое время граф, встретясь со мной во дворце, спросил меня: „Вы обо мне государыне доложили, или сама она изволила приказать вам меня к себе просить?“» Убедившись в том, что императрица и без доклада ждала его и приняла первым, граф еще более был удовлетворен ее приемом и с той поры оказывал Грибовскому «знаки благосклонности».
Далее Грибовский продолжает: «Спустя некоторое время видел я, когда он представил государыне в Зимнем дворце дочь свою, графиню Анну. Отец был в военном аншефском мундире с шитьем, а дочь в белом кисейном платье в бриллиантах. Государыня приласкала ее рукою за подбородок, похвалила и в щечку поцеловала. Когда они вышли, то государыня сказала бывшим тут: „Эта девушка много доброго обещает“. Представление в уборной почиталось знаком особенной милости царской. Граф Алексей Григорьевич, хотя был в отставке и обыкновенно жил в Москве, но находился в особенной милости у государыни; писал к ней письма, в которых называл ее иногда добрым молодцом, и всегда получал собственноручные от нее ответы».
До последних лет своей жизни Екатерина регулярно обменивалась с А. Орловым письмами, подарками, любезностями. В начале 1795 г. она благодарит его в письме за присланный ковер, вытканный руками умелиц из дворовых графа: «в награждение трудившимся в работе онаго посылаю на раздел тысячу рублей» [49, 112]. Через полгода она посылает Орлову табакерку с изображением ростральной колонны, выполненной из цельного уральского мрамора (весом 1950 пудов) в честь победы при Чесме и доставленной из Петербурга в Царское Село на катках. В сопроводительном письме приписка: «Я бы в табакерку насыпала табаку, растущего в Моем саду, иного ныне не нюхаю, но опасалась, что дорогою засохнет».
Алексей Григорьевич, разумеется, не мог ни остаться в долгу, ни побрезговать даже засохшим матушкиным табаком, он тут же предлагает ей лошадей на радость внукам, и спрашивает мнение государыни, каких лошадей для великих князей она предпочитает приобрести. Екатерина выражает удовлетворение по поводу восхищения графа табакеркой и пишет далее: «Касательно лошадей для внуков Моих тебе скажу, что старшему верховая хороших статей да доброезжая весьма приятна может быть, а молодшему — либо таковая ж, либо санник, которым сам править удобно [так в письме], весьма непротивен будет; но Я при том головоломных прошу не присылать, дабы не подать случай к неприятным происшествиям». И к этому письму приписка: «Желаемого табаку, выращенного в Моем саду, банку посылаю» [49, 114].
Желаемые лошади доставлены, ответ государыни от 23 октября 1795 г. гласил: «Два письма ваши, от 4 и 15 октября Я получила и сегодня лошадей, присланных для внуков Моих смотрела: они прекрасные и за оных благодарю именем Моим и внуков Моих. Они оба ими веселиться будут, как ваше желание есть». В приписке: «Книги и планы коннаго рыска Я получила и вижу, что все происходило в лучшем порядке» [49, 114].
Все эти письма написаны императрицей собственноручно, что говорит о се неизменном уважении к старому верному другу.
