Матей Казаку - Дракула
Развитие системы наказаний из простой фазы (виновный — жертва) в фазу комплексную и более современную (виновный — жертва — правосудие), проиллюстрированное здесь валашским князем, выразилось несколько лет спустя в «Судебнике», сборнике московских законов от 1497 года, в создании которого Фёдор Курицын участвовал самым непосредственным образом. Все специалисты, изучавшие «Судебник», были поражены его суровостью по сравнению с предыдущими правилами: сейчас за провинность серьёзно наказывали или калечили, а раньше брали штрафы. Кроме того, князь и судебная власть не принимали во внимание мнения местных властей: судить и жестоко наказывать провинившихся было во власти центра. Гражданские суды не могли судить религиозные дела, даже если «Судебник» предусматривал наказание за кощунство. Только епископ мог судить монахов и рассматривать все дела, касающиеся монастырей. Иван III не во всём следовал примеру Дракулы…
Рассматривая отношения Влада и турок, мы можем лишь удивиться их сходству с политикой Ивана III по отношению к татарам Золотой Орды.
После смерти крымского хана Хаджи Гирея в 1466 году политики Восточной Европы изменили тактику. Король Казимир IV Польский, победивший рыцарей Тевтонского ордена в тринадцатилетней войне, сблизился с Золотой Ордой, пойдя навстречу хану Ахмету по Волге против Москвы, которая пыталась союзничать с новым крымским ханом Менжли Гиреем. После падения Каффы под натиском Баязета II и побега Менжли Гирея в Стамбул хан Ахмет обратился к Москве. 11 июля 1476 года его посланники приказали московскому князю лично привезти хану дань в Сарай на Волге. Иван III отказался исполнять их приказ, отправив татарских послов назад живыми и здоровыми, сопровождаемыми его доверенным Матвеем Бестужевым, и стал выжидать.
По нашему мнению, именно поэтому Фёдор Курицын включил в свой рассказ эпизод о том, как Дракула обращался с дерзкими послами и их требованиями унизительной для князя дани (эпизоды номер 1 и 3, также возможно 11 и 12). Вне сомнения, турки играли здесь роль татар Золотой Орды перед лицом Москвы. Церемония, с какой принимались в Москве татары, показывала, по мнению польского историка Матея Стрийковского, ещё более унизительное положение для князя и его бояр: они на коленях слушали чтение письма хана, а к ногам послов клали прекрасный соболий мех. Этот мех тут же забирали себе посланцы татар, которые, помимо этого, получали от русских и другие подарки.
Союз между Менжли Гиреем и Иваном III совершился к 1479–1480 годам, нанёс достойный удар Золотой Орде и Литве весной 1480 года. Татарская армия, которую вёл лично хан Ахмет, стояла на юге реки Оки лицом к войску Ивана III. Никто из сторон не решался перейти на другую сторону, в конце концов великий князь отправился в Боровск. Несмотря на то что в русском лагере началась паника, Ахмет не нападал: он ждал ещё подкрепления из Польши. Укрывшись в Боровске, Иван III приступил к переговорам с татарами, ненадолго вернулся в Москву, отправил к татарскому хану подарки, сравнимые с данью. В ноябре 1480 года хан Ахмет приказал отступить, прождав понапрасну подкрепления от Польши. Иван III вернулся в Москву, где был принят как победитель. Такое нерешительное поведение князя многим не нравилось, и Фёдор Курицын не был исключением. Кампания Мехмеда IV в Валахии в 1462 году могла бы стать интересной параллелью для ситуации в Москве в 1480 году, сравнение отнюдь не в пользу русского князя. Иван III обязался платить татарам дань, но 6 января 1481 года смерть Ахмета избавила его от этого унижения. Позже Золотая Орда раздробилась, а князь Московский был провозглашён освободителем от татарского ига. В 1481 году он осторожно заключил договоры с другими русскими князьями, по которым Москва признавалась единственным плательщиком дани татарам, которую он хотел удержать у себя, что в конце концов сделает его фактически единственным властителем всей Руси.
Другое занятие Курицына найдёт отражение в рассказе о Дракуле. Отсутствуя в немецких рассказах, он повествует о церемонии принятия послов при валашском дворе. Эта история фигурирует в эпизодах номер 1, 11 и особенно в 12-м:
Таков обычай имеаше Дракула: отколе к нему прихождаше посол от царя или от короля неизящен и не умеаше против кознем его отвещати, то на кол его всажаше, глаголя: «Не аз повинен твоей смерти — иль государь твой, иль ты сам. На мене ничто же рци зла. Аще государь твой, ведая тебе малоумна и не научена, послал тя есть ко мне, к великоумну государю, то государь твой убил тя есть; аще ль сам дерзнул еси, не научився, то сам убил еси себя». Тако поклисарю учиняше кол высок и позлащен весь, и на него всаждаше, и государю его те речи отписоваше с прочими, да не шлет к великоумну государю малоумна и ненаучена мужа в посольство.
В 11-м эпизоде Дракула, испытав посла Матиаша Корвина, получил такой ответ:
«Государю, аще достойное смерти соделал буду, твори еже хощеши. Праведный бо еси судия; ты не повинен моей смерти, но аз сам».
Отметим также, что в русском произведении румынский князь себя называет государем, что по-русски обозначает «царь, не находившийся ни у кого в подчинении». Что касается реальной ситуации, то Влад Пронзитель, плательщик дани туркам и вассал венгерского короля, очень тщательно выбирал термины, которые использовал в переписке с королём Ладисласом Постумом и позже с Матиашем Корвином: «наш господин милостивейший» (dominus noster graciosissimus) или «наш милостивый господин» (domine noster graciose). Кроме того, Влад и другие румынские князья никогда не носили титула, соответствующего русскому «государь», но лишь «воевода» и «господарь» (господин), перевод с латинского «dominus» (господин, на румынском domn). Отметим, что валашские князья иногда употребляли титул «самодержавный господин» (domn singar stapanitor), что является переводом с греческого autokrator. Единственным исключением в XV веке был собственно Влад Пронзитель, который никогда не называл себя автократом.
Другой эпизод Курицына рассказывает о приговоре на сожжение лжецов и калек. Немецкие рассказы имеют достаточно простые выводы, а русский содержит оправдание Дракулы, которое стоит того, чтобы его воспроизвести.
И глаголаше к боляром своим: «Да весте, что учиних тако: первое, да не стужают людем и никто ж да не будеть нищь в моей земли, но вси богатии; второе, свободих их, да не стражут никто ж от них на сем свете от нищеты иль от недуга».
В этом оправдании убийства бедных мы видим попытку князя интерпретировать Евангелие лучше, чем понимала его Церковь. Вместо того чтобы подать милостыню, князь убивает презренных, стараясь скорее отправить их к лучшей жизни. На самом же деле здесь идёт речь о мнении самого Курицына, который, таким образом, отвергал мысль, что богатые могли проще получить прощение.
Это стремление к абсолютной монархии, соревнующейся с церковью, очень ярко показано в шестом эпизоде русского рассказа о двух католических монахах, просящих милостыню. Дракула приглашает их к себе, показывает пронзённых им людей и спрашивает, хорошо ли он сделал. В немецком варианте памфлета (изданного в Нюрнберге в 1488 году) ответ монахов был более морализаторским. Первый ответил: «О вас говорят только хорошее, говорят, что вы добропорядочно верующий, говорят, а я повторяю». А второй подумал, что всё равно умрёт, поэтому решил сказать правду: «Вы самый страшный тиран, и я не видел никого, кто хорошо говорил бы, и вы это прекрасно знаете». Дракула оценил честность второго монаха, а лицемерного казнил.
Русский рассказ немного адаптирован Курицыным под политические реалии. Ответ первого монаха показывает реакцию церкви:
«Ни, государю, зло чиниши, без милости казниши; подобает государю милостиву быти. А ти же на кольи мученици суть».
Напротив же, ответ второго соответствует доктрине абсолютной монархии.
«Ты, государь, от бога поставлен еси лихо творящих казнити, а добро творящих жаловати. А ти лихо творили, по своим делом въсприали».
Таким образом, уважение и награда от князя достались монаху, который сказал, что право господина выше права церкви и христианской морали, согласно словам святого Петра:
«Подчиняйтесь Господину вашему, всем человеческим институтам: королю, государю, правителям, посланным наказать провинившихся и наградить сотворивших добро»
(послание первое, 2, 13-14, Иерусалимская Библия).Первому монаху Дракула задаёт такой вопрос в духе Макиавелли:
«Да почто ты из монастыря и ис келии своея ходиши по великим государем, не зная ничто ж? А ныне сам еси глаголал, яко ти мученици суть. Аз и тебе хощу мученика учинити, да и ты с ними будеши мученик».
Немного меняя смысл эпизода, который присутствовал в немецких рассказах, Фёдор Курицын, на наш взгляд, пытался напомнить религиозные основы абсолютизма, высказать своё мнение по поводу возможности участия церкви в делах государства. Очевидно, он не был против, если речь шла о людях, привыкших судить о действиях суверена через призму общественного блага, которое и выражает царь. Эту точку зрения примет Иван Грозный в письмах князю Андрею Курбскому в 1565 году. Очевидно, что послание Курицына, переданное в «Сказании о воеводе Дракуле», нашло отражение и в эпоху Ивана Грозного (1530–1584) — царь-автократ в полном смысле этого слова, основатель Российской империи (провозглашённый таковым Сталиным), а другими воспринимаемый как тиран, ещё более кровавый, чем Дракула. Царь, безусловно, читал рассказы о Дракуле, а несколько эпизодов были воплощены в жизнь: смотр солдат в 1572 году после битвы, чтобы узнать были ли у них ранения в спину — доказательства их трусости в битве (эпизод 2); наказание турецких послов, у которых оставался на голове тюрбан (эпизод 1); сжигание бедняков в Александровой слободе во время голода 1575 года (эпизод 5).
