Ирина Карацуба - Выбирая свою историю."Развилки" на пути России: от Рюриковичей до олигархов
Урожденная принцесса Анхальт-Цербстская София Фредерика Августа, получившая в православном крещении имя Екатерины Алексеевны, пришла к власти 28 июня 1762 г. в результате очередного дворцового переворота. Свергнутый супруг, император Петр III, убитый вскоре после переворота, в манифесте от 6 июля 1762 г. обвинялся в проведении антиправославной и антинациональной политики. Новая государыня провозгласила, что «самовластие, не обузданное добрыми человеколюбивыми качествами в государе, есть зло», и пообещала ввести «государственные установления», «чтобы каждое государственное место имело свои пределы и законы к соблюдению доброго во всем порядка».
Составить проект преобразования высшего звена государственного аппарата было поручено воспитателю наследника и одному из главных действующих лиц переворота графу Никите Панину. Тот вновь выдвинул — после 30-летнего забвения — идею правового регулирования самодержавной власти. Активно участвовавшая в подготовке переворота Екатерина Дашкова вспоминала, что Панин «...стоял за соблюдение законности и за содействие Сената».
Проектируемый Паниным Императорский совет — новое высшее законодательное учреждение — должен был состоять из шести-восьми сановников, назначаемых императрицей и работавших под ее непосредственным руководством. Четыре статс-секретаря возглавили бы государственные департаменты Совета — военный, морской, иностранных дел и внутренних дел. Все постановления и указы следовало утверждать не только подписью императрицы, но также подписью статс-секретаря, ответственного за данную сферу деятельности. Это было новое и важное положение об ответственности министров-советников не только перед монархом, но и перед «публикой» (хотя под «публикой» Панин понимал довольно узкий круг «генералитета»).
Прямого покушения на самодержавие в документе нет: монарху принадлежит «последняя резолюция» по всем вопросам, а заключительный 11-й параграф еще раз подтверждает, что из Совета не могут исходить никакие указы «инако, как за собственноручным монаршим подписанием». Однако некоторое ограничение есть: Совет во главе с монархом как высший законодательный орган тесно взаимодействовал и в определенной степени зависел от Сената как высшего исполнительного органа.
Сенат получал право представления (т. е. возражения) на решения монарха и Совета в случае, если их исполнение может «касаться или утеснять... государственные законы или народа благосостояние». Сенат должен был быть разделен на шесть департаментов с постоянным кругом вопросов, а решение дел в них предполагалось сделать единогласным. В случае невозможности его достичь дело передавалось на рассмотрение общего собрания Сената, где оно решалось большинством голосов. Обнаружение пробела в законодательстве влекло за собой обращение к императрице, что автоматически означало вступление в действие Императорского совета.
Историки давно спорят о смысле и возможных перспективах этого проекта. Однако, как бы их не оценивать, несомненно, что проект отчасти ограничивал самодержавную власть, разграничивал законодательные и исполнительные функции, способствовал внедрению в высший правительственный аппарат правовых механизмов. Это, кстати, сразу почувствовали современники. Так, критик проекта генерал-фельдцейхмейстер А. Вильбоа в своем отзыве предупреждал, что «Императорский совет слишком приблизит подданного к государю, и у подданного может явиться желание поделить власть с государем». Отсюда, по его мнению, «могут произойти вредные следствия». Разумеется, речь шла о совсем немногих подданных — в основном вельможном дворянстве, участвовавшем в перевороте 28 июня и ожидавшем «фундаментальных законов» для защиты собственной чести, безопасности, имущества от произвола самодержца или его фаворитов.
Очевидно, такие опасения разделяла и императрица. 28 декабря она подписала манифест об Императорском совете, но отложила обнародование. В январе и начале февраля 1763 г. среди ближайшего окружения Екатерины шли острые споры вокруг проекта (именно тогда высказался и Вильбоа). В конце-концов императрица надорвала свою подпись, сделав манифест недействительным.
Отвергнув проект Панина, Екатерина II уже больше не возвращалась к идее политических реформ высшей власти. Вполне реальная альтернатива шага по направлению к конституционной, «правовой» монархии была отвергнута. Отвергнута не из одного только властолюбия, императрица отказалась поступиться долей самодержавной власти, находясь под обаянием идеи французских писателей, разделяемой и королем прусским, что самодержавному государю гораздо способнее привести в просвещенное состояние народ и воля его не должна по этой причине ограничиваться волей непросвещенного народа.
Относительно народа как субъекта истории Екатерина вообще придерживалась взглядов довольно скептических, если не сказать цинических. В приватном письме Вольтеру она утверждала: «Хлеб, питающий народ, религия, которая его утешает, — вот весь круг его идей. Они будут всегда так же просты, как его природа; процветание государства, столетия, грядущие поколения — слова, которые не могут его поразить... Из всего громадного пространства, которое называют будущностью, он видит всегда лишь один только наступающий день; он своей нищетой лишен возможности простирать свои интересы в будущее». Кажется, именно о таких взглядах Радищев в оде «Вольность» напишет — «чело надменное вознесши, царь... в народе зрит лишь подлу тварь».
Зато, по мысли самого монарха, в таком огромном государстве, как Россия, только неограниченная власть может и должна позаботиться о процветании и «грядущих поколениях», «действия людей направити к получению самого большего ото всех добра». Это уже слова самого знаменитого политического трактата императрицы — «Наказа», в котором дано четкое определение гражданского общества — оно, «как и всякая вещь, требует известного порядка; надлежит тут быть одним, которые правят и повелевают, а другим, которые повинуются». Итак, «правящая и повелевающая» монархиня решила делать это вполне в предшествующих традициях (по словам Ивана IV, «московские самодержцы издревле сами владеют своим государством, а не бояры и не вельможи»).
«Торжествующая Минерва»
Именно с такой ноты началось новое царствование, которому было суждено стать эпохой в российской истории. Эпоха эта была богата событиями и идеями. В эту эпоху явились в России первое национальное законодательное собрание с открытыми дебатами (Уложенная комиссия) и первые учебные заведения для женщин (Смольный и Екатерининский институты). Воспитательные дома для подкидышей (чтобы остались живы и получили образование) и дворянское самоуправление (губернские и уездные дворянские собрания).
Совершилось завоевание Крыма и утверждение России на Северном Кавказе, повлекшее за собой начало первой «священной войны» горцев — движения под предводительством шейха Мансура. Надолго запомнившаяся дворянам пугачевщина (по Пушкину — «русский бунт, бессмысленный и беспощадный», который, однако, не был ни тем, ни другим) и покупка знаменитых эрмитажных коллекций, положивших начало созданию первоклассного национального музея. Три раздела Речи Посполитой, в результате которых были присоединены литовские, украинские и белорусские земли, а само польское государство исчезло — вместе с остатками доброжелательного отношения Европы к России. Зато Российская империя вобрала в себя массу еврейского и польского населения, чем была заложена мина замедленного действия под этой самой империей. Новаторское законодательство, которое на три четверти не было воплощено в жизнь, а воплощенное оформило в России сословный строй — всего за несколько лет до начала его крушения в Европе в результате Великой французской революции.
В эту эпоху родились полный смелых мыслей, либеральный «Наказ», над которым императрица трудилась несколько лет — и не менее смелая, «ультралиберальная» (по выражению В.О. Ключевского) книга Радищева, за которую он был приговорен Сенатом к казни четвертованием. Запрещение пыток и цензуры (с некоторыми исключениями для наиболее волновавших Екатерину лиц и книг), впервые введенное в законодательство понятие собственности и замена подписи «раб» в официальных документах на «подданный». Расцвет русского просветительства и масонства, появление консервативной и либеральной оппозиции, а под конец царствования — и общественного мнения как серьезной силы, и первых представителей русской интеллигенции (отправившихся, в лице Радищева и Новикова, соответственно — в Сибирь и Шлиссельбургскую крепость,где к тому времени уже сидел шейх Мансур).
Вступившая на русский трон тридцатичетырехлетняя женщина была вполне сложившимся политиком, решительным и целеустремленным. Еще за семь лет до переворота она писала в тайной записке английскому послу — «будьте уверены, что я буду царствовать или погибну».
