Фердинанд Грегоровиус - История города Рима в Средние века
Стоящие по обеим сторонам две таинственные пальмы склоняют свои стройные ветви на головы изображенных на картине фигур; на одной ветви, справа от Христа, сидит сказочная птица феникс, и на ее голове сверкает звезда: прекрасное изображение бессмертия и один из лучших символов в искусстве; христиане заимствовали его у язычников, так как феникс со звездой изображался на монетах уже со времени Адриана. Затем, внизу, изображена река Иордан и еще ниже 12 ягнят, представляющих 12 апостолов, направляющихся из Иерусалима и Вифлеема к Христу, который здесь представлен опять в виде агнца, но уже стоящего на пышно убранном престоле; у агнца вокруг головы сияние. Сделанная большими буквами надпись и вызолоченные мозаичные арабески красиво окаймляют все это живописное украшение трибуны.
И вот эта-то церковь на Via Sacra создана была для прославления двух арабов с дальнего Востока, удостоенных таким образом той почести, которая до сих пор оказывалась исключительно только римским мученикам. Как мы видели, почитание первоначально распространялось только на местных святителей; но затем к римским святителям стали причисляться и те, которые принадлежали провинциям империи. Начало универсальности, на которую притязала римская церковь, сказалось и в этом причислении восточных святителей к тем, которым поклонялся город. Только возникшие позднее враждебные отношения между Римом и Византией и, наконец, отделение первого от последней положили пределы почитанию греческих святителей в Риме. Мотивы, которые могли побудить Феликса IV отличить двух восточных святителей, заслуживают некоторого внимания и обсуждения. Думал ли папа достигнуть этим путем сближения с Византией, видя в ней оплот против готов? Или это было дипломатическим актом, свидетельствовавшим о преданности тому ортодоксальному императору, с которым в то время римская церковь жила в дружеском единении? Братья-близнецы, одна молитва которых была действеннее лекарств и которые некогда спасли императора Карина от смертельной болезни, славились тогда как чудотворцы. Возможно также, что римляне находились в то время под страхом приближавшейся чумы; мозаичная надпись вполне ясно называет обоих мучеников «целителями, ниспосылающими народу спасение». Для церкви их имени было выбрано это место на форуме потому, что здесь уже в древности имели обыкновение собираться врачи. Знаменитый Гален жил, как предполагают, также здесь. При Юстиниане оба врача-чудотворца. как новые эскулапы, почитались в Кире на Евфрате и погребены там; им были воздвигнуты церкви также в Памфилии и Византии. Восток, родина чумы, дал много святых исцелителей. Это — Кир, Иоанн, Пантелеймон, Ермолай, Сампсон, Диомед, Фотий и другие, исцелявшие и воскрешавшие животных и людей, были взяты на небо, как Эмпедокл, живыми.
2 Бонифаций II, папа, 530 г. — Раскол между ним и Диоскором. — Иоанн II. — Осуждение сенатом Симонии. — Воспитание и смерть Аталариха. — Теодат делается соправителем. — Судьба королевы Амалазунты. — Планы и замыслы Юстиниана. — Прекращение западного консульства в 535 г.
Желая еще при жизни обеспечить себе преемника, Феликс IV заручился согласием части духовенства и назначил таковым архидиакона Бонифация, но римский сенат восстал против подобного, еще неслыханного избрания папы и издал декрет, в силу которого каждый, пытавшийся избрать преемника папе при жизни последнего, наказывался изгнанием. Когда в сентябре 530 г. Феликс умер, возник раскол: приверженцы умершего избрали 22 сентября и посвятили в папы в латеранской базилике Бонифация, многочисленные же противники Феликса в это же самое время, в латеранской ауле, называвшейся basilica Julii, избрали папой грека Диоскора, весьма уважаемого человека. Первый избранник принадлежал к готской партии, второй — к византийской. По счастью для римской церкви, Диоскор умер 14 октября 530 г., и таким образом был положен конец расколу. Пресвитеры, принадлежавшие к противной партии, признали теперь над собой власть Бонифация и вместе с тем осудили Диоскора.
Честолюбивый Бонифаций II был первым папой германского происхождения. Его отец назывался Зигибольдом, и это имя не было новым в Риме, так как уже в 437 г. вместе с Аэцием был консулом некий Зигибольд. Новый папа принадлежал к древнему роду могущественных германцев, служивших Риму во время его упадка. Бонифаций с самых юных лет воспитывался церковью, был затем произведен в архидиаконы и стал доверенным лицом Феликса IV Возможно, что готский двор покровительствовал ему; в сенате же он, вероятно, не находил поддержки. Однако, по-видимому, он не оправдал ожиданий правительства Амалазунты. Пререкания при выборе папы и желание устранить всякое влияние арианских королей на этот выбор побудили Бонифация повторить то, что сделал его предшественник: на первом своем соборе он сам назначил себе преемника, диакона Вигилия. Акт, удостоверяющий избрание, был легкомысленно подписан членами собора и положен у гробницы св. Петра, но ни Амалазунта, ни сенат не могли согласиться на такое самовластие, которым, раз оно стало бы законом, в существе изменялась вся церковная иерархия, и на втором соборе Бонифаций принужден был торжественно отменить свой декрет.
Бонифаций умер в 532 г., и затем папой был избран римлянин Иоанн II Меркурий, сын Проекта, с холма Целия. Уже издавна установился обычай, что претенденты на римское епископство получали сан папы симонией, т. е. приобретали его за деньги. Претенденты эти подкупали денежными подарками самых влиятельных сенаторов и придворных чиновников, для покрытия же таких расходов не стеснялись продавать даже принадлежавшие церквям имения и утварь. В виду такого рода злоупотреблений сенат еще при Феликсе IV издал закон, которым запрещалось давать деньги за получение папского сана. Это постановление римского сената — последнее, известное нам, — было подтверждено королем Аталарихом после избрания Иоанна II. Аталарих приказал префекту города Сальвантию высечь этот запретительный декрет на мрамор ной доске и доску эту повесить перед притвором церкви Св. Петра. Уже один этот достопамятный декрет показывает, каким большим влиянием обычно пользовался сенат при выборе папы, а также и то, что в то время сенат имел даже возможность издавать законы, которым церковь должна была следовать в своих дисциплинарных делах. Таким образом сенат все еще сохранял очень большую власть; короли готов считались с ней, римские же епископы старались быть в добрых отношениях с сенатом, так как он руководил выборами пап, и даже решения соборов подлежали его суждению. Как представитель мирян или римского народа, эта высшая светская власть предъявляла свои права на решающий голос в делах церкви наряду с духовенством. В таких-то актах проявлялась еще мнимая жизнь великих римских установлений, когда-то господствовавших над миром, пока, наконец, и эта жизнь не угасла совсем.
Сам римский народ уже не обнаруживал признаков жизни. Он был далек от глаз правителя; по-прежнему провинции кормили Рим, но уже более скудно. Только иногда, с вздорожанием жизни, народ в страхе пробуждался от своей летаргии; тогда он мог нашуметь и дать повод заподозрить его в склонности к возмущению. Такой случай был, по-видимому, однажды в правлении Аталариха, так как папа Иоанн жалуется, что римлян подолгу держат в тюрьме из-за одного только подозрения.
В недолгом времени городу, однако, предстояло перейти из этого спокойного, но бесславного благополучия под владычеством готов к тяжким испытаниям войны. Одна из самых тяжелых по своим последствиям катастроф должна была постигнуть город, и затем его история была надолго окутана мраком. Но прежде чем изложить все это, мы должны вкратце проследить судьбу дома Теодориха, с которой была связана и судьба Рима.
Дом великого короля пал жертвой столкновения готского национального чувства с римской цивилизацией; Амалазунта тщетно пыталась быть посредницей постепенного слияния того и другого начала. Воспитывая своего юного сына Аталариха, она включила в его образование знакомство с свободными римскими искусствами, и это возбудило против нее подозрение готских воинов, по мнению которых, отчасти справедливому, римская культура исключала всякую мужественность и была враждебна господству их племени. Едва ли когда-либо могли иметь столько значения задачи воспитания, как по отношению к германскому отроку Аталариху. Готские герои вырвали юношу из рук педагогов, которые, как говорили готы, держат его в позорном стеснении, и предоставили его всему простору природы. Они хотели иметь королем не человека, знающего грамматику, а одного из тех героев, какими были предки Аталариха из рода Амалов. С душевной болью мать должна была уступить; это была экзальтированная женщина, которая жила мечтой обо всем римском и была уже глубоко чужда своему собственному народу; среди же последнего все больше приобретала силы партия, которая относилась враждебно к абсолютизму правления Теодориха и к его стремлению привить готам римскую культуру. Готская аристократия чувствовала презрение к правлению женщины, не составлявшему в римской и византийской истории необыкновенного явления, но противоречащему германским нравам и установлениям, и стремилась свергнуть Амалазунту. Последняя ввиду такой угрозы втайне решила искать спасения при византийском дворе. Но когда по приказанию Амалазунты были коварно убиты трое из самых опасных для нее готов, к ней вернулась бодрость: Амалазунта отказалась от предательского плана бежать на Восток, осталась в Равенне и продолжала править государством. Тем не менее она понимала неизбежную гибель царства готов в Италии, в которой северный и к тому же некатолический народ мог бы пустить корни только с величайшим трудом. Собственный сын Амалазунты под влиянием излишеств, которым он был предоставлен, стал немощен. Все это заставило Амалазунту снова вступить в переговоры с императором Юстинианом, и, как сообщает Прокопий, она имела в виду уступить ему Италию, против чего должно было возмутиться сердце каждого гота. В 534 г. Аталарих умер в Равенне на 18-м году своей жизни, и трон Теодориха остался без наследника; государство готов шло к неудержимому распаду. Благородный Кассиодор скоро понял, что вместе с готами падет и римский мир которому он хотел создать опору в лице сынов рода Амалов. Ученый римлянин был для Амалазунты и Аталариха по-прежнему верным министром и не нашел недостойным для себя делом написать историю готов, чтоб оправдать род Амалов и возвысить его в глазах латинян.
