Олег Хлевнюк - Хозяин. Сталин и утверждение сталинской диктатуры
В целом, даже существенно сокращенные планы ссылки выполнены не были. Согласно статистике Гулага, в спецссылку за 1933 г. прибыли 268 091 новых поселенца. Однако на 1 января 1934 г. из них остались в ссылке всего 116 653 человека, т. е. меньше половины. Остальные умерли, бежали, были переведены в лагеря. В результате в целом население трудпоселений (как назывались теперь все, и старые, и новые поселки) уменьшилось с 1 января 1933 до 1 января 1934 г. со 1 142 084 до 1 072 546 человек[427]. Одновременно в гораздо большей мере, чем предполагалось первоначально, выросли лагеря: с 1 января 1933 по 1 января 1934 г. с 334,3 до 510,3 тыс. человек (без находящихся в переброске между лагерями). Таким образом, контингенты лагерей, несмотря на огромную смертность, росли быстрее, чем за какой-либо из предшествующих годов. Лагеря, вопреки проектам, бродившим в головах чекистского руководства в начале 1933 г., окончательно превратились в главную структуру сталинской карательной системы.
Свою роль в формировании нового курса сыграли внешнеполитические обстоятельства — угроза, исходившая от фашистской Германии и стремление к заключению антифашистских соглашений с Францией и ее союзниками. 19 декабря 1933 г. Политбюро приняло особо секретное постановление (под грифом «особая папка») о возможности вступления СССР в Лигу Наций и заключении регионального соглашения с рядом западных стран (в число которых обязательно должны были входить Франция и Польша) о взаимной защите от агрессии со стороны Германии[428]. Новые ориентиры внешней политики диктовали необходимость некоторого смягчения «генеральной линии». Союзы с западными демократиями или умеренными диктатурами требовали реальных, а не декларативных подтверждений разницы между фашизмом и сталинизмом.
Степень воздействия перечисленных «умеренных» факторов трудно измерить в каких-либо количественных показателях. Однако в целом сочетание репрессивных мер и уступок позволили стабилизировать ситуацию в стране. Основой этой стабилизации был также исключительно хороший урожай. По оптимистическим оценкам Наркомата земледелия, сделанным в сентябре 1933 г., урожай должен был составить примерно 5,4 млрд пудов (около 88 млн тонн), что несколько превышало предвоенный рекордный урожай 1913 г. и рекордный послереволюционный урожай 1930 г.[429] На самом деле в силу неэффективности колхозного производства, вызывавшей большие потери, сбор хлеба по оценкам современных специалистов составлял от 70 до 77 млн тонн. Это примерно соответствовало уровню рекордного 1930 г. и значительно превосходило сбор 1932 г. (55–60 млн тонн). Государственный заготовки из этого урожая составляли 22,7 млн тонн по сравнению с 18,5 млн в 1932 г. Однако в деревне осталось намного больше хлеба — от 47 до 54 млн тонн по сравнению с 36–41 млн тонн в 1932 г.[430] Хотя информация о вспышках голода и голодных смертей приходила и в 1934 г.[431], массовый голод был преодолен.
Первые признаки нормализации вызвали вздох облегчения в партии. Высшее руководство, не собиравшее съезды партии весь период кризиса, с середины 1930 г., поспешило исправить это нарушение устава — съезды должны были собираться раз в два года. XVII съезд ВКП(б), состоявшийся в начале 1934 г., назвали «съездом победителей». Скорее всего, многие партийные функционеры действительно верили тогда, что самое страшное позади. Выстояв в пятилетнем противоборстве с обществом, закрепив бесповоротность коллективизации и индустриального скачка, разгромив все сколько-нибудь организованные оппозиционные группировки в партии, сталинская команда, казалось, и сама пойдет на некоторые уступки. Внешне ход съезда свидетельствовал именно об этом. Во втором пятилетнем плане, утвержденном на съезде, была окончательно закреплена относительно сбалансированная экономическая политика: по сравнению с первой пятилеткой значительно снижены темпы прироста промышленной продукции, официально признана необходимость приоритетного развития отраслей группы «Б». Одновременно на съезде проявились некоторые новые тенденции в политической сфере. При чтении стенограммы съезда невозможно не заметить, что от всякого рода собраний, проходивших на рубеже пятилеток, XVII съезд отличался прежде всего относительным миролюбием, сравнительной сдержанностью формулировок, меньшей ориентированностью на обострение классовой борьбы. Стыдливо, можно сказать, полунамеками, но все же были осуждены недавние эксцессы в деревне, приведшие к голоду во многих районах страны. «Надо прямо и совершенно определенно сказать, что репрессии были в эти прорывные годы решающим методом “руководства” многих партийных организаций Украины […], — говорил, например, второй секретарь ЦК КП(б)У П. П. Постышев. — А ведь враг этим методом “руководства” пользовался, и очень широко пользовался, для того чтобы восстанавливать отдельные группы колхозников и единоличников против колхозного строительства, против партии и советской власти»[432].
Накануне съезда были срочно приняты решения о восстановлении в партии некоторых лидеров бывших оппозиций. 12 декабря 1933 г. Политбюро постановило оформить прием в партию в одном из районов Москвы Г. Е. Зиновьева и Л. Б. Каменева, а 20 декабря — восстановить в ВКП(б) ведущего теоретика троцкистской оппозиции Е. А. Преображенского[433]. Как показали последующие события, эти меры предпринимались с определенной целью: группе оппозиционеров — Каменеву, Зиновьеву, Преображенскому, Ломинадзе, Томскому, Рыкову — разрешили выступить на съезде с покаяниями. Признаваясь в ошибках и обильно пересыпая свои речи безвкусными здравицами в честь вождя, бывшие лидеры оппозиций и «уклонов» демонстрировали победу Сталина и утверждение его единоличного лидерства в партии. Однако сам по себе факт их выхода на трибуну съезда символизировал также новую политику примирения в ВКП(б), которую Сталин назвал «необычайной идейно-политической и организационной сплоченностью рядов нашей партии»[434]. Реабилитация многих высокопоставленных политических противников Сталина воспринималась в партии как первый шаг на пути постепенной реабилитации рядовых оппозиционеров, прекращения репрессий и чисток.
В общем, подводя итоги этим беглым наблюдениям, можно отметить, что в работе XVII съезда партии проявились настроения в пользу «умеренности», смены преимущественно террористической политики предшествующих годов на более сбалансированный и предсказуемый курс. «[…] Основные трудности уже остались позади», — такими словами завершил свое выступление на съезде С. М. Киров[435]
Под ними, несомненно, могли подписаться и многие другие делегаты. Пережив сверхнапряжение кризисов, голода, кадровых перетрясок и неуверенности в завтрашнем дне, партийные чиновники искали стабильности и умиротворения. С этим должно было считаться высшее руководство партии.
Ситуация в стране в последующие месяцы свидетельствовала о том, что проявившиеся на съезде «умеренные» политические настроения не были простой декларацией, а подкреплялись отдельными практическими шагами. После XVII съезда продолжилась реабилитация оппозиционных лидеров. 20 февраля на первом же заседании Политбюро нового созыва по инициативе Сталина ответственным редактором газеты «Известия» был назначен Бухарин[436]. По всем признакам это назначение могло рассматриваться как первый шаг на пути возвращения Бухарина в большую политику. 13 марта 1934 г. Политбюро утвердило решение Комиссии партийного контроля о восстановлении в партии с отменой перерыва в партстаже еще одного лидера «правого уклона», бывшего секретаря ЦК ВКП(б) и первого секретаря Московского комитета партии Н. А. Угланова[437]. Примерно в это же время в Москву по прямому проводу через органы ОГПУ поступила просьба о разрешении приехать из ссылки для подачи заявления о «безоговорочном» разрыве «с контрреволюционным троцкизмом» от одного из известнейших руководителей троцкистской оппозиции X. Г. Раковского. Это заявление поступило на рассмотрение членов Политбюро с резолюцией Сталина: «тт. Молотову, Кагановичу, Ворошилову, Серго, Кирову, Жданову. По-моему, можно разрешить Раковскому приезд в Москву». 18 марта было оформлено соответствующее решение Политбюро о вызове Раковского[438]. 22 апреля, после публикации в «Правде» заявления Раковского, Политбюро постановило поставить перед Комиссией партийного контроля вопрос о его восстановлении в ВКП(б)[439]. В конце апреля — начале мая Политбюро решило также вопрос о трудоустройстве Зиновьева и Каменева. Первый стал членом редакции журнала «Большевик», а второй — директором литературного института[440]. 22 июля 1934 г. было принято постановление Политбюро об освобождении из заключения сына Г. И. Петровского П. Г. Петровского, проходившего в 1932 г. сначала по делу так называемого «союза марксистов-ленин-дев» (делу Рютина), а затем 16 апреля 1933 г. осужденного на три года заключения по делу «бухаринской школы». Стоит отметить, что текст постановления был написан Молотовым. Его же рукой сделана запись: «За — Сталин, Молотов, Ворошилов, Чубарь». Затем были опрошены Рудзутак, Калинин и Микоян, помету о чем на тексте решения поставил технический секретарь[441].
