Вадим Кожинов - Россия. Век XX-й (1939-1964)
В силу недостаточной осведомленности и под воздействием тенденциозных мнений многие авторы и сегодня истолковывают ситуацию в послевоенной Восточной Европе явно неправильно: СССР преподносится в качестве носителя революционно-коммунистической тенденции, а та же Югославия — либерально-демократической. Между тем не так давно были изучены сохранившиеся в архиве отчеты о состоявшемся в конце сентября 1947 года совещании Коминформа, из которых стало очевидным следующее:
«Особенно активно выступали югославы. М. Джилас дал целый обзор ошибок руководства компартии Франции, начиная еще с войны, критика носила резкий характер… Югославский представитель обвинил французов в либерализме, фетишизации парламентских методов борьбы, в постоянных уступках буржуазии. Он утверждал, что во Франции и Италии имелись условия для полного захвата власти, осудил в связи с этим роспуск и разоружение по инициативе компартии партизанских отрядов. Выступление Э. Карделя (также один из высших тогдашних правителей Югославии. — В.К.) было посвящено в основном критике итальянских коммунистов: „Не могут долго сидеть вместе в одном и том же правительстве коммунисты, представители революционного рабочего класса, антиимпериалистических сил и социализма и представители финансового капитала и империализма или их лакеи, начиная с социал-демократии…“ Кардель даже ставил вопрос шире, говоря о появлении в международном коммунистическом движении во время войны и после тенденции, обозначающей некоторый уклон от революционной теории марксизма-ленинизма… Эта тенденция заключалась в признании некоторыми компартиями возможностей мирного парламентского развития империализма, а не… дальнейшего обострения его внутренних противоречий и классовой борьбы…»[253]
Перешедший впоследствии на антикоммунистические позиции (такого рода «метаморфозы» вообще типичны для наиболее «радикально» настроенных людей), Джилас в своих воспоминаниях старался умолчать о собственной коммунистической агрессивности 1940-х годов. Но он все же «проговорился» об одном своем «столкновении» со Сталиным в ходе совещания в Москве в феврале 1948 года. Обсуждался текст заключенного незадолго до того югославско-болгарского договора, в котором договаривающиеся стороны обязывались «поддерживать всякую инициативу, направленную… против всех очагов агрессии…» Сталин вмешивается: «Нет, это превентивная война — самый обыкновенный комсомольский выпад! Крикливая фраза…» (Джилас, цит. соч., с. 129). В тех же воспоминаниях, кстати сказать, Джилас удостоверяет, что Сталин был категорически против развязывания какой-либо войны; но об этом мы еще будем говорить.
И последовавший вскоре разрыв Югославии с СССР осознавался тогда в Белграде как итог конфликта между «революционностью» югославских коммунистов и «реакционностью» Сталина и его окружения. В 1960 году автор этого сочинения побывал в Белграде, и даже в то время все югославы, с которыми довелось общаться, истолковывали конфликт 1940-х годов именно так!
Впоследствии — скажем, во время волнений в Чехословакии в 1968 году — конфликт с СССР осознавался уже по-иному — как противостояние «демократической» и «тоталитарной», или хотя бы «авторитарной» идеологии, и это было уже существенным приближением к осознанию геополитической несовместимости «европейского» и «евразийского». Но в 1948 году противоречие между той же Югославией и СССР толковалось в ней как противоречие подлинного марксизма, социализма, революционности и нарастающих в СССР консерватизма, традиционности, даже отказа от социализма. Разрыв Москвы и Белграда совершился после того, как Сталин познакомился с изложением речей на «закрытом» заседании Политбюро ЦК КПЮ 1 марта 1948 года (изложение это опубликовано в книге Ю.С. Гиренко «Сталин — Тито». — М., 1991, с. 349, 350):
«Восстановление русских традиций — это проявление великодержавного шовинизма. Празднование 800-летия Москвы (в сентябре 1947-го. — В.К.) отражает эту линию… Недавнее постановление ЦК ВКП(б) о музыке (10 февраля 1948-го. — В.К.) — это возврат только к русскому классицизму… Такая политика Советского Союза говорит о глубоких изменениях, происходящих в стране. Об этом говорил Кардель, особенно Джилас и другие… Гошняк даже сказал так, что политика СССР — это препятствие к развитию международной революции. Тито ответил на это репликой: „Точно“… Кардель заявил: „Нам навязывается понятие новой демократии, а мы — народная демократия. Это — принципиально новое, и это в Советском Союзе не могут понять…“ Кидрич в свою очередь ответил Карделю: „Они будут противиться строительству социализма, поскольку в СССР происходит перерождение…“ Кидрич относится к Советскому Союзу исключительно высокомерно, считая, что в Советском Союзе существует малокультурье…» Последнее уже ближе к истинной сути проблемы…
* * *Итак, великая Победа породила в сознании Сталина, как и множества людей СССР, своего рода эйфорию: казалось, что мощь социалистической Державы, разгромившей гигантскую военную машину, способна целиком и полностью переделать по своему образу и подобию более чем 100-миллионное население Восточной Европы, включая советскую зону оккупации Германии, превращенную в 1949 году в ГДР.
Правда, в верхнем эшелоне власти СССР нашелся человек, который вскоре после смерти Сталина, в мае 1953 года, предложил не строить социализм в Восточной Германии; это был не кто иной, как Л.П. Берия. И в последние годы появился целый ряд публикаций, авторы которых в сущности восхваляют Берию за эту его инициативу. В одной из таких публикаций говорится, что 27 мая 1953 года[254] на заседании Президиума Совета Министров СССР Берия заявил: «… нам нужна только мирная Германия, а будет там социализм или не будет, нам все равно…» С контрзаявлением выступил Молотов, считавший, что вопрос, по какому пути пойдет страна в самом центре Европы, очень важен. Хоть это и неполная Германия, убеждал он, но от нее многое зависит… отказ от создания социалистического государства в Германии означает дезориентацию… в целом Восточной Европы. А это, в свою очередь, открывает перспективу капитуляции восточноевропейских государств перед американцами. Молотова поддержали Хрущев, Первухин, Сабуров, Каганович и Булганин… Как утверждал потом Хрущев… он убедил Берию «окончательно отказаться от своих предложений…» «Однако, — заключает нынешний толкователь давних событий, — как показало время, прав оказался все-таки „лубянский маршал“. Уже в июле (на деле — в июне. — В.К.) 1953 года в ГДР начались выступления рабочих, студентов, интеллигенции. Их подавили силой». И автор — Борис Старков — выражает своего рода глубокое сожаление: «Прошло более 30 лет, прежде чем Германия воссоединилась»[255].
Итак, Берия предлагал, мол, правильный альтернативный путь, но догматики помешали ему. Этот вывод — как, впрочем, и цитируемое рассуждение в целом, — увы, весьма легковесен. Начать с того, что Германия, строго говоря, не «воссоединилась» до сих пор, ибо принадлежавшая немцам еще с ХIII (!) века Восточная Пруссия находится с 1945 года и по сей день в составе России и Польши…
Далее, упразднение в 1953 году социализма (в широком смысле слова) в ГДР с неизбежностью должно было бы привести к установлению ее многосторонних взаимосвязей с остальной Германией и Западом вообще, — то есть к выходу из-под «контроля» СССР, а в тогдашней ситуации Восточная Германия никак не могла бы при этом быть «нейтральной» и «мирной», поскольку отнюдь не являлись таковыми отношения СССР и Запада в целом.
Наконец, нет сомнения, что выход Восточной Германии из-под контроля СССР послужил бы мощным стимулом для аналогичных устремлений в других восточно-европейских странах…
Правда, как уже сказано, фактическое вовлечение Восточной Германии — как и других стран Восточной Европы — в геополитическое поле России-Евразии было в конечном счете бесперспективно, — как, например, и аналогичное вовлечение в это поле Польши и Финляндии в начале ХIХ века. Стоит добавить, что столь же бесперспективным являлось (в том же конечном счете) присоединение странами Западной Европы огромных территорий на остальных континентах планеты (присоединение, которое было гораздо более длительным и тяжким для так называемых «колоний» Запада).
Но одно дело — дальняя историческая перспектива и совсем иное — конкретный исторический период. Наша Победа не могла не привести к контролю СССР над Восточной Европой (что, в свою очередь, закономерно привело к вовлечению ее в евразийское геополитическое поле); это, повторю, было ее, Победы, неизбежным следствием, — к тому же, так сказать, вторичным следствием, диктуемым общим состоянием мира после 1945 года, — состоянием, в основе которого была тотальная конфронтация США и СССР, обретшего статус второй великой державы.
