Наталья Петрова - Скопин-Шуйский
Занятые грабежом поляки были застигнуты врасплох. Они явно не ожидали такой расторопности от воевод и не смогли вовремя дать отпор атакующим. Царское войско гнало тушинцев аж 15 верст, до самого их лагеря, да так успешно, что только переправившись через речку Химку, недавние победители смогли опомниться. «В таком страхе добежали мы до обоза», — признался в дневнике Н. Мархоцкий.
Известно: самый лучший учитель на поле боя — это умелый противник, он заставит долго помнить о допущенных ошибках и промахах, быстро научит не повторять их в будущем и делать выводы из них. Уроки калужского сидения явно пошли воеводе Скопину на пользу, он помнил, как вдвоем с Истомой Пашковым они остановили бегущих и тем самым сумели обеспечить отход основных сил. Сейчас же его полк хоть и бежал поначалу от внезапно напавшего врага, но заставил и поляков показать хребет.
Получил после Ходынки Михайло Васильевич и еще один урок: не стоит доверчиво относиться к обещаниям политиков, даже если они ведут переговоры о заключении мира. Тешивший себя надеждой на быстрое и бескровное завершение войны царь Василий в очередной раз продемонстрировал свою близорукость. Но и Скопин-Шуйский проявил не позволительные для командующего тысячным войском простоту и нерадение, которые обернулись невозвратными потерями. Что ж, 22-летнему воеводе Скопину еще предстояло обрести верное чутье в боях с опытным и ловким врагом, коим, безусловно, являлось польское воинство.
Пока поляки делили между собой награбленное из царского обоза, москвичи с плачем погребали своих близких, убитых на Ходынке. Погибших было так много, что в Москве даже не нашлось сразу столько гробов для погребения. Царь выделил средства, чтобы «с честию погребсти» воинов, погибших за «православную христианскую веру и за него, государя», а патриарх Гермоген отпел их[320].
Хоть и смогли царские воеводы отогнать противника от стен Москвы, но, похоже, Ходынка стала для Василия Шуйского пирровой победой. Именно после этого боя начали перебегать от него к самозванцу те, кто еще недавно служил ему верой и правдой: «учели с Москвы в Тушино отъезжати столники и стряпчие и дворяне московские и жильцы и городовые дворяне и дети боярские и подьячие и всякие люди»[321]. Царь, видя повальную измену, явно пал духом, что не могли не заметить в его окружении, и лишь патриарх Гермоген молитвой и беседой поддерживал его, убеждая забыть уныние и малодушие, недопустимые для правителя в столь ответственный момент.
Далеко не все разделяли заботы патриарха, защищавшего неудачливого правителя. В феврале 1609 года в Москве была предпринята попытка свержения царя Василия с престола. На площади у Лобного места собралась толпа, и перед ней зачинщики мятежа зачитали грамоту, в которой обвиняли царя в самовольном избрании на престол, напрасном пролитии крови своих подданных и тайных пытках в застенках — «в воду сажает братию нашу дворян, и детей боярских, и жены их, и дети в тайне, и тех де побитых с две тысячи»[322]. Зная, что патриарх неизменно поддерживал царя, инициаторы свержения, забыв стыд и совесть, ворвались в Успенский собор и прямо посреди богослужения потребовали от Гермогена, чтобы он отрекся от Шуйского. Повторялась история сведения патриарха Иова с престола. Озверевшие люди толкали в грудь восьмидесятилетнего старца, бросали песком и сором в лицо, дергали за облачение, стремясь напугать его и заставить действовать в своих интересах.
Подробности дальнейших событий мы узнаем от самого патриарха, о них он поведал в разосланном по городам послании. Патриарх не только устоял против злобы восставших, но опроверг все возводимые на Шуйского обвинения, потому что ни доказательств пыток и мучений, ни имен сажаемых в воду дворян и детей боярских мятежники назвать не сумели. Скопин-Шуйский слушал слова патриаршего послания уже в Новгороде: «А что вы говорите его для государя кровь льется и земля не умирится — и то делается волею Божиею… Морове, и глади, и колебание земли было чего для? Тогда на царствующих не вставали и в том на них не порицали, а ныне язык нашествие, и междуусобныя брани, и кровем пролитие Божиею же волею совершается, а не царя нашего хотением, рече бо Господь: „Едина от малых птиц не умрет без воли Отца Небесного“ (Мф. 10, 29)»[323].
Итак, мятеж не удался, и благодаря стойкости и выдержке патриарха Шуйский остался на престоле. Как писал сам патриарх: «И те речи были у нас на Лобном месте, в суботу сырную, да и розъехались; иные в город, иные по домам поехали, потому что враждующим поборников не было и в совет их к ним не приставал никто; а которые и были немолодые люди — и оне им не потакали ж; и так совет их вскоре разрушился…» Мятеж, по словам Гермогена, «удариша бо ся, яко волны о камень, и разсыпашася». А сам патриарх и предстал тем камнем, о который разбились волны уже не один год штормящего российского моря.
…И, озлобленные боем,
Как на приступ роковой,
Снова волны лезут с воем
На гранит громадный твой.
Но, о камень неизменный
Бурный натиск преломив,
Вал отбрызнул сокрушенный,
И струится мутной пеной
Обессиленный порыв…[324]
Но военные неудачи все более колебали уверенность горожан и воинов в способности царя прогнать самозванца из страны. Если тот обосновался у стен столицы, что же ждет остальные города?..
«…И наполнилась чаша горечи полынной»
Пока события сосредоточивались вокруг Москвы, катастрофа еще не произошла: Москва — это не вся Россия. Пока жива провинция, есть на кого опереться. Как и прежде, города и земли посылали столице на помощь вооруженные отряды, продовольствие, порох. Но когда Тушинский вор начал рассылать по стране отряды «собирать дань», связь между городами и столицей прервалась.
Чтобы прокормить свое быстро растущее войско — а из Польши под Москву приходили всё новые отряды, — самозванец разрешил наемникам собирать дань с тех земель, которые присягнули ему, ну а с тех, которые еще не присягнули, — выбивать силой. Кто-то, приехав в Россию нищим, сколотил здесь за годы Смуты приличное состояние, а тот, кому посчастливилось вернуться на родину, еще долго с удовольствием вспоминал кампанию в России и мечтал о новой. «Это была удачная война», — признавались сами поляки[325].
Впрочем, наиболее дальновидные из наемников предупреждали рвение комиссаров самозванца: чрезмерными притеснениями можно настроить русских против себя и породить в стране недовольство «царем Дмитрием» и даже бунт против него. Но корысть и алчность «рыцарей удачи» трудно было направить в разумное русло, поэтому вскоре подтвердились самые худшие опасения прозорливцев: «Когда люди узнали, что надо платить такую дань, сборщиков перебили, утопили, замучили. Все заволжские края восстали…»[326]
Столицу в тот момент уже не воспринимали как сердце страны, всяк город стал промышлять сам о себе. Вот тогда-то приближение катастрофы почувствовали по всей стране: от Астрахани до Архангельска и от Ивангорода до Вятки. Войско перестало выполнять приказы царя, после проигранного в сентябре боя под Рахманцевом ратники самочинно разъезжались по домам. «А царь их Василей унимал, и оне не послушали, нашим де домам от литвы и от русских воров быть разоренным. Казанские и мещерские татаровя и чюваша и черемиса поехали по домам же»[327]. Ни уговоры, ни угрозы царя не помогли: если власть не способна защитить семьи служилых, пока они воюют, им придется делать это самим. Стремление любого человека защитить свой дом, особенно если ему угрожает опасность, естественно, но возобладание принципа: «мой дом — моя крепость» рождает философию отчуждения, разобщенности, по сути ведет к распаду страны…
Скопин-Шуйский с горечью наблюдал, как разбегалось по городам и весям царское войско, как уже открыто отказывались воевать на стороне царя. Нет, на бунт никто не решался, помнили слова патриарха: «Кий ответ дадите Богу в день Страшного Суда Его?»[328] Но и собрать войско, заставить его выйти в бой против самозванца тоже не представлялось возможным. Многие предпочли отсидеться дома и выждать, чем закончится противостояние царя и «царика».
Успехи тушинцев между тем красноречиво свидетельствовали о их нарастающей силе. Из Тушина один отряд ушел под Коломну воевать Рязанскую землю, другой отряд под командованием Сапеги и Лисовского был отправлен осаждать Троицкий монастырь. Монастырь привлекал тушинцев своим богатством и важным стратегическим положением; для России же Троицкая обитель была духовным оплотом, святым местом, где покоились мощи преподобного Сергия, поэтому так важно было отстоять монастырь, собрать военные силы, чтобы защитить его.
