Лилия Кузнецова - Петербургские ювелиры XIX века. Дней Александровых прекрасное начало
На следующий год – новое несчастье. В конце августа в Бельгии вспыхнула революция, Николай I из-за интриг французов и англичан ничем не смог помочь любимой сестре, и свекор русской великом княгини потерял самую, пожалуй, лакомую часть своего королевства. Столицей нового независимого государства стал столь любимый ранее Брюссель, куда 21 июля 1831 года торжественно въехал на белом коне бельгийский конституционный монарх Леопольд Саксен-Кобургский, избранный на вакантный престол Национальным конгрессом.
Но вот наступил 1840 год. Король Вильгельм I, овдовевший три года назад, настолько страстно влюбился в графиню Генриетту д’Ултремон де Вегмонт, красавицу-фламандку, что пожелал соединиться с избранницей узами брака. Однако официальный союз, пока король занимал трон Нидерландов, был невозможен, а морганатический расшатывал бы устои монархии. К тому же могли обостриться и так напряженные отношения, существовавшие между бельгийцами и голландцами. Старый монарх предпочел отречься в пользу старшего сына, уже несколько лет исполнявшего обязанности регента. Великая княгиня Анна Павловна, принцесса Оранская, не могла допустить, чтобы ее муж, следуя примеру августейшего отца, взошел бы на престол без пышной церемонии коронации. Она, не колеблясь, пожертвовала лучшие свои бриллианты, чтобы ювелиры смогли бы выполнить достойные, дотоле отсутствовавшие инсигнии королевской власти.
Вильгельм II торжественно короновался в Амстердаме под сводами Новой кирхи. Главу его увенчала блистающая драгоценными каменьями корона, а затем новому властелину поднесли не менее великолепные скипетр и державу. Но даже эти роскошные регалии, ставшие отныне вплоть до нашего времени атрибутами нидерландских монархов, не могли затмить наряд супруги короля, которую подданные обычно называли Анной Русской. Голландская королева, что так поразило ее подданных, была одета в пышное, сверкавшее многочисленными самоцветами русское платье с длинными рукавами, а на ее прическе громоздилась корона, напоминавшая кокошник[313].
Судьба фирмы «Братья Дюваль» при Филиппене Дюваль
Августейшие особы не забывали обременять Филиппена Дюваля своими пожеланиями и заказами, ибо изделия курируемой им мастерской, хотя объем ее работ и сократился, по-прежнему славились. Для великой княгини Марии Павловны ювелир исполнил помимо перстней с аметистами какое-то украшение в 15 тысяч рублей, отосланное к ней в Веймар[314].
При обручении в 1823 году принцессы Шарлотты Вюртембергской, получившей при переходе в православие имя Елены Павловны, с ее избранником, великим князем Михаилом Павловичем, новоиспеченной великой княгине пожаловали бриллиантовый убор с изумрудами и медальон с портретом порфирородного нареченного, закрепленный на роскошной алмазной цепи. В честь же бракосочетания с младшим братом самодержца новая невестка получила усыпанные бриллиантами склаваж и серьги рубиновой парюры, а также диадему и склаваж сапфирового гарнитура. Все эти драгоценные, стоившие почти полмиллиона рублей, вещи вышли из стен фирмы «Братья Дюваль»[315].
Филиппен Дюваль должен был непрестанно заботиться о хорошем состоянии драгоценностей августейшей патронессы. Ладно, когда она посылала ему образец понравившихся серег, чтобы тот сделал точное их повторение[316]. Но вдовствующая императрица подчас озадачивала своего ювелира, как в свое время и Франсуа Дюваля, не совсем обычными поручениями, ибо вполне могла попросить его купить в модном магазине какую-либо вещь для украшения интерьера[317], а однажды даже пожелала увидеть сложную, состоявшую из множества деталей модель ажурного железного моста, присланную братьями Филиппена Дюваля в Женеву, вероятно, из Англии[318].
К концу своей жизни вдова Павла I стала составлять духовную, чтобы оставить родным и близким на память всевозможные вещи. Вилламов записал в своем дневнике 28 февраля 1826 года, что понедельник оказался тяжелым: «Я провел день во дворце за проверкой с Пильниковым и Дювалем в бриллиантовой комнате подарков, предназначенных по завещанию императрицы, что продолжалось за 9 часов вечера», да и на следующий день «императрица стала сама пересматривать эти подарки и завещанное имущество, в которых она сделала многие изменения, что вызвало новую проверку»[319].
После кончины императрицы Марии Феодоровны, специально оговорившей в завещании: «Особенно прошу детей моих не лишать своего покровительства семейство Дюваль, как людей в полном смысле прекрасных»[320], Филиппен Дюваль, поскольку уже стало трудно конкурировать с молодыми и талантливыми соперниками, потихоньку сворачивает просуществовавшую без малого век фамильную ювелирную мастерскую. Теперь становится выгоднее открыть банк на паях с другим кузеном, представляющим интересы петербургской семьи Сеген. Новому делу помогали значительные связи с зарубежными финансистами, что помогало исполнять немаловажные поручения русского Двора. Не случайно в апреле 1831 года именно у торгового дома Дюваля-Сегена и Кo императорским Кабинетом выписывается вексель на братьев Шиклер в Берлине, чтобы те заплатили тамошнему живописцу Францу Крюгеру за написанную по заказу самого Николая I картину «Парад в Берлине»[321].
Да и впоследствии многочисленные племянники, внуки и правнуки разветвленной династии потомков Луи Дюваля и Розы Энгель, приезжая в Петербург, четверть века обеспечивали процветание банкирскому дому Дюваль-Сеген, продлившееся вплоть до Крымской войны 1853–1856 годов[322].
Члены семьи Дюваль оставили по себе хорошую память, а поэтому заезжавшие в Женеву русские путешественники, с удовольствием виделись с любезными и образованными бывшими придворными ювелирами, ставшими уважаемыми швейцарскими гражданами. Недаром граф Михаил Юрьевич Виельгорский, гофмейстер Высочайшего Двора, писал в 1839 году оттуда знаменитому поэту и воспитателю престолонаследника Василию Андреевичу Жуковскому: «Доселе никого из здешних Русских не встречали кроме Мятлева… Здесь Дюваля нашел и Остермана»[323], ставя теперешнего жителя Гельвеции в один ряд не только с автором забавных и полных юмора стихов, но и с прославленным героем Кульма.
«Бриллиантщик» Вильгельм-Готтлиб (Георг-Готтлиб) Классен
Вскоре после отъезда Франсуа Дюваля на родину, в бумагах императрицы Марии Феодоровны стала часто упоминаться фамилия Классена. Этот ювелир, которого звали Вильгельм-Готтлиб, приехал в Северную Пальмиру из Дерпта в 1805 году и через пять лет вступил в иностранный цех. Правда, в церковных книгах русской столицы Вильгельма Классена именовали Георгом-Готтлибом[324].
Мастер был достаточно состоятелен, чтобы завести себе дачу под Стрельной, недалеко от Троице-Сергиевой обители, однако предусмотрительно застраховал свое имущество. И когда дача сгорела, он тут же на полученные от страховой конторы средства выстроил новую. Та в мае 1829 года также выгорела до основания на глазах владельца, «который преравнодушно стоял тут и смотрел на пожар», и публики, изумлявшейся столь непривычному, однако легко объясняемому наличием страховки хладнокровию[325].
Однако сей «бриллиантщик» больше исполнял «галантерейные» вещи, украшенные драгоценными каменьями: разнообразные табакерки с шифрами, перстни, часы. Многие подобные изделия работы Классена использовали для подарков при путешествии по России и по странам Европы младших великих князей, Николая и Михаила Павловичей.
Вещественная августейшая благодарность Ивану Фёдоровичу Паскевичу
В конце июля 1817 года к Ивану Фёдоровичу Паскевичу, командующему дивизией в Смоленске, примчался фельдъегерь с высочайшим повелением срочно явиться в столицу, чтобы по просьбе императрицы Марии Феодоровны сопровождать в поездке по России великого князя Михаила Павловича. Вдовствующая царица помнила заслуженного генерал-лейтенанта еще совсем юным, когда тот в 18 лет, уже будучи лейб-пажом, по желанию Павла I, стал флигель-адъютантом самодержца. Что же касается Александра I, то монарху не один раз представлялись случаи оценить ум и мудрость военачальника. Ведь именно по доводам и настоянию Паскевича русская армия устроила французам кровопролитное побоище не под Смоленском, а в самом городе, и сами полководцы Барклай де-Толли и Багратион благодарили молодого стратега. Отлично проявил себя Иван Фёдорович и в порученном ему Александром I в 1816 году расследовании так называемого Липецкого дела, когда удельных крестьян в Смоленской губернии, отказывавшихся от уплаты недоимок за 1814 год из-за лихоимства чиновников и бурмистра, продавшего на корню весь хлеб, неправедные судейские, не пожалев даже восьмидесятилетних стариков, приговорили было к наказанию плетьми через палача. Пока приговор шел по инстанциям для утверждения, Паскевич проведя свое энергичное следствие, успел донести государю, что хотя удельные чиновники и облекли свои бессовестные деяния в форму закона, но по совести именно они преступны и «всякому беспорядку они одни настоящая причина». В результате обвиняемых крестьян не только освободили от наказания, но и назначили им денежное пособие, «потому что пример человечности и сострадания до сих пор никогда еще не был вредным».
