И. Василевский - Романовы
Елизавета непрерывно веселится и развлекается и все же не может заглушить постоянной тревоги. Ее напуганному воображению все время мерещатся заговоры. В 1742 году все чины придворной охраны наказаны кнутом за какую-то бочку с порохом, будто бы подложенную под спальню императрицы. В следующем году раскрывается заговор Ивинского, заговор Ботты.
Императрица целый ряд ночей вовсе не ложится спать. Бессонные ночи, постоянные кутежи с обилием любовных приключений разрушают здоровье Елизаветы, но это ее не беспокоит. Ее страшит только то, как эти бессонные ночи отражаются на наружности. Чем ближе подступает старость, тем упорнее и настойчивее неослабная борьба Елизаветы с каждой морщинкой.
Что ей до того, что идут кровопролитные войны, ею затеянные? Что ей до тревожных, сплошь и рядом почти трагических докладов о том, что казна пуста, что все новые и новые волнения потрясают ее царство? Ей не до того. Ее не интересуют даже ни вчерашний, ни сегодняшний ее возлюбленные. На ее гребне снова оказалось два седых волоска!
Глава II
Как произошел переворот, в результате которого Елизавета оказалась на русском престоле?
Переворот готовили давно, но произвели его внезапно, экспромтом. Близкий Елизавете Лесток, ее возлюбленный, получил сведения о том, что Елизавете снова грозит заточение в монастырь, от которого ее при Анне Иоанновне спас Бирон, что те планы, которые она исподволь готовила в гвардейских казармах, стали известны Анне Леопольдовне.
Переворот готовили уже давно. Главной задержкой был финансовый вопрос. Без того, чтобы напоить солдат гвардии, без того, чтобы подкупить караул, приступить к делу было нельзя. Денег у Елизаветы не было, она очень нуждалась в этот период после смерти влюбленного в нее Петра II. Все, что она могла сделать, чтобы задобрить мало-мальски влиятельных гвардейцев, она делала. И даже более того. Но кроме взяток натурой нужны были все же еще и крупные средства.
Их добывали из разных источников. Один из любовников Елизаветы, французский посол де Шетарди, добыл средства от своего двора путем обещания военной помощи, которая будет оказана Елизавете после ее воцарения. Другой любовник, Лесток, добыл деньги в Швеции, которой Елизавета обещала за помощь вернуть после восшествия на престол побережье Балтийского моря, завоеванное Петром Великим.
Как известно, Елизавета и не подумала выполнить этих обещаний. Вместо возвращения Балтийского побережья она предпочла завоевать и присоединить еще и Финляндию. «То, что обещано просто принцессой, не может быть обязательным для императрицы», — гордо заявляла она в ответ на упреки.
Внезапность переворота сказалась, между прочим, и в том, что, уже вступив на престол, Елизавета не знает, как себя вести. Она не решила даже, хочет ли она объявить себя регентшей при малолетнем Иоанне VI или же провозгласить себя императрицей и заменить его на престоле.
В первом манифесте она еще не называет себя императрицей и говорит только о том, что «волнения, происходившие ввиду несовершеннолетия государя, побудили всех верноподданных, духовных, мирян и особенно гвардию» просить ее занять престол.
В первый день, выходя к народу, обступившему дворец, она появляется на балконе с маленьким Иоанном в руках. В это время она, очевидно, считает себя еще только регентшей.
Но уже завтра утром она объявляет де Шетарди, что народ требует, чтобы она объявила себя не регентшей, а императрицей, и, как верного друга, спрашивает у него совета, что делать с маленьким императором? Галантный француз отвечает, что следует позаботиться о том, чтобы исчезли всякие следы царствования Иоанна VI. Он советует на всякий случай задержать курьеров, которые должны были быть отправлены ко дворам Западной Европы с сообщением о восшествии на престол Елизаветы Петровны.
Елизавета решает уничтожить не только следы царствования Иоанна VI, но и самого Иоанна. В новом манифесте заявляется, что «принц Иоанн Брауншвейгский и вся его семья будут отосланы в Германию со всеми подобающими почестями». Эти «почести» в конце концов свелись к каземату, но в первые дни своего царствования Елизавета еще ничего не решила.
Эта нерешительность на всю жизнь останется характерной чертой императрицы. Легкомысленная, бесхарактерная, через минуту забывающая о принятом решении, любящая только удовольствия, именно свою нерешительность она делает главным законом жизни России на целые двадцать лет.
Елизавета Петровна дала обет не прибегать к смертной казни. Этот обет свой она выполняла, когда дело шло о политических преступлениях. В делах, касавшихся церкви, она со вздохом говорила, что не вправе миловать, поскольку здесь обижен сам господь Бог. И казни совершались исправно.
Доброта Елизаветы вообще несколько своеобразна.
Когда в 1753 году ей доложили, что ввиду неутверждения ею смертных приговоров в тюрьмах скопилось около четырех тысяч человек, и спросили, что с ними делать, она «милостиво» отвечает: «Вырезать им ноздри и отрубить правую руку».
На этот раз и самые жестокие сенаторы недовольны и торгуются: ведь отрубить руку — это убыточно, человек не сможет работать. Чем их кормить? Расходы будут.
Елизавета соглашается уступить. Сторговались на отрезании ноздрей, клеймении, наказании кнутом и пожизненной каторге.
Елизавета Петровна всегда подчеркивает, что она человек добрый, жалостливый.
Когда, например, она узнала, что в Лиссабоне землетрясение, то сразу заявила, что на своей счет отстроит целый квартал в городе, и только полное отсутствие средств в казне помешало ей осуществить этот богоугодный план.
Но эта жалость проявляется редко. Елизавета, например, не только не имеет ничего против пыток и истязаний, которые применяются в застенке Ушаковым и его преемником Шуваловым, но даже и по собственному почину охотно и широко прибегает к этому средству. Когда придворный шут Аксенов, кстати сказать, последний представитель это почтенной профессии при русском дворе, вздумал преподнести ей в подарок только что пойманного им ежа, Елизавета пронзительно завизжала и упала в обморок. А бедного шута послали в застенок и подвергли пытке за то, что неуместной шуткой напугал ее величество.
Елизавета Петровна, конечно, очень добра. Когда ей приносят на подпись «Уложение о наказаниях», она категорически отказывается:
— Не могу, этот устав написан кровью.
Но когда при расследовании так называемого «заговора Ботты» (никакого заговора не было и в помине, а были только непочтительные выражения о наружности и поведении императрицы) среди направленных к допросу под пытками оказывается Анна Лилиенфельд, беременная, — Елизавету это не пугает. Анна Лилиенфельд, правда, сама ни в каких преступлениях не виновата, она только не донесла о недоброжелательных замечаниях по адресу императрицы. Даже Ушаков считает нужным запросить, можно ли пытать, растягивать на дыбе и полосовать кнутом женщину, ожидающую ребенка. Елизавета отвечает утвердительно:
— Конечно, можно. Она не хотела беречь мое здоровье, мне нет надобности беречь ее.
Скрытая занавеской, Елизавета и в этом процессе присутствует во время допросов, но просит начинать пытки до ее прибытия и продолжать их только после ее отъезда. Ах, у нее очень слабые нервы! Поберегите императрицу!
Эти слабые нервы не помешали ей воспользоваться случаем и свести счеты с Лопухиной и Бестужевой в связи с делом Ботты. Императрица в бешенстве. Как? Кто-то осмелился непочтительно говорить о ее характере, о ее образе жизни, даже о ее наружности? О, она сумеет проучить дерзновенных!
Кроме обычных дыбы и кнута пущены в ход все разновидности пыток. Специальное судилище из членов сената и представителей духовенства приговаривает к обезглавливанию целую толпу виновных и соучастников.
Как всегда в делах политических, Елизавета заменяет смертную казнь. Вернувшись с бала, она составляет список: кому вырвать язык, кого отправить в каземат, кого в ссылку.
Публичная расправа назначена на 31 августа 1743 года. Среди приговоренных к истязаниям Лопухина и Бестужева оказались рядом. Государыня еще с вечера уехала в Ораниенбаум. У нее слабые нервы.
Обе жертвы уже раздеты рукой палача. Толпа гогочет, любуясь раздетыми красавицами: «Ну-тка, ну-тка! Пущай и они попробуют!»
Бестужева успела, пока палач раздевал ее, сунуть ему в руку свой украшенный бриллиантами крестик и отделалась сравнительно легко. Палач не усердствовал при наказании кнутом. Лопухина вела себя иначе. Когда палач сорвал с нее платье, она пришла в ярость, стала отбиваться и даже укусила палача за руку. О, палачи умеют мстить! Палач схватил ее за горло, добыл свои щипцы — и вот в руке его уже кусок окровавленного мяса. Кому язык Лопухиной? А теперь, красавица, кнута попробуй. Будешь помнить!
