Михаил Садовяну - Никоарэ Подкова
- Они взяли с собой Болдея, пес поднимет им перепелов...
Болдей, собачка с вывороченными передними лапами, приучена отыскивать дичь в чаще густых зарослей. Когда вспархивает перепел, охотники останавливаются и выпускают сокола. Один из всадников спешивается и бежит к тому месту, где опустилась птица.
Это охотятся Младыш и Алекса Тотырнак. То один, то другой, соскочив с коня, поспешает по густой траве на звон соколиного колокольчика; сокола не видно на таком расстоянии, но Никоарэ и дед представляют себе каждую подробность охотничьей утехи и долго стоят, устремив в ту сторону взгляд...
Среди камней обрывистого берега скачет в гору, ища спасения, заяц. Должно быть, лиса поблизости - тоже вышла на охоту; но косой - мудрый, опытный заяц и знает, что враг его боится людей. Он петляет между кустами и прячется.
Внезапно Никоарэ чувствует себя сродни и этому ветру, и воздуху, и мирным этим просторам... Поет в груди его радость жизни, как не запоет никогда боле.
У каждого человека бывает, может быть один-единственный раз в жизни, такая минута, когда мысль, червь нашей плоти, замирает, а все существо наполняется небывалой, доселе не испытанной нами силой, память о которой остается навсегда - на мимолетное, убогое наше человеческое "всегда"!..
Никоарэ и дед Петря оторвали глаза от несравненной красоты; в саду царило глубокое спокойствие, явственно слышалось какое-то дремотное пчелиное жужжание. Дед Симеон Бугский поджидал в тени яблони вылета запоздалого роя и держал наготове дымарь, веничек из листьев мелиссы и роевню, намереваясь соединить этот рой с другим, таким же запоздалым.
- Великий ты искусник, брат Симеон, - проговорил Петря. - Лови, лови своих пчелок, а я вытащу сюда старую бурку, да и отправлюсь к пану Храповицкому. Растелю я ее для сонной надобности где-нибудь тут на припеке, да и растянусь спиной кверху - пусть красное солнышко пронизывает мне поясницу калеными стрелами. Ноют старые мои кости, брат Симеон.
- Что ж, и витязей настигает такая беда, капитан Петря. Только не поддавайся, твое время еще не пришло.
- Время-то, может, и пришло, да надобно еще сразить кое-кого.
Смолкли голоса в саду. Гетман Никоарэ сидит в своей горенке за столом близ открытого окна и разглаживает свитки чудесной повести Гелиодора Эмессийского, которую начал он читать, да не закончил в те дни, когда отправлялся на Запад, на убыточный промысел.
Легкий порыв полуденного ветра, точно дыхание бескрайних просторов, надувает порою занавеску на окне, принося с собою тонкий и горький аромат полыни.
Много времени спустя на другом конце двора послышался голос Младыша, возвестившего двум вдовым козачкам, что он голоден.
Вскоре он вошел в комнату, не развеселившись на охоте, как ожидал Никоарэ, а недовольный: собачка не рыскала как следует, в наши дни не стало уж и порядочных охотничьих собак.
- Все портится... все оскудевает...
- Что портится и что оскудевает, Александру? - улыбнулся Никоарэ.
- Все, батяня! Так уж водится, когда человеку не по себе.
- Нетрудно понять, отчего нашему королевичу не по себе. Но тут только одно лекарство поможет: терпение.
- Противно мне такое лекарство, батяня. Очень уж горькое.
И, поморщившись, Младыш сел в кресло. Сокол, сидевший на его плече, покачался, взмахнул крыльями и легко вылетел в окно, точно преследовал что-то - может быть, счастливое мгновение, смягчившее в то утро сердце гетмана.
- Батяня, я должен исповедаться тебе... - тихо сказал Александру.
Никоарэ поворотился на своем стуле.
- Говори, мальчик. Я только теперь заметил, что ты осунулся, ослабел, и глаза у тебя усталые...
- Да, батяня...
- Что, видно, оставил сердце в залог близ берегов Молдовы?
- Верно говоришь, батяня Никоарэ. Полюбилась мне красна девица. А кто - ты сам знаешь.
- Хорошо умел выбрать добрый молодец. Но ведь сказки учат нас, что к ненаглядным красным девицам не воротишься, не свершив положенных подвигов. Надо доброму молодцу перешагнуть заказанные рубежи, дойти до того места, где гора с горою бьется, и срубить все семь голов свирепому чудищу Змею Горынычу.
- Долгая разлука - тяжкая мука, батяня. Каждую ночь прилетает ко мне жар-птица, стучит клювом в висок и нашептывает: "Не запаздывай, жизнь проходит; молодость только раз человеку дается. Спеши - тебя ждет счастье".
- Александру, и в сказках добрые молодцы не добиваются счастья без борьбы и без жертв.
- Скажи, батяня, что надобно делать, - взмолился Младыш, - и не будем тут задерживаться.
Подкова встал. Александру словно ниже опустился в своем кресле.
- Нет, лучше ты скажи мне, хлопче: может, ты позабыл, что произошло летом семьдесят четвертого года?
- Не позабыл.
- Может, позабыл ты бейлербея Ахмета, Чигалу и бояр, продавших своего господаря?
- Не позабыл. Чтоб покарать кое-кого, мы и вернулись туда тому два месяца. Чуть было не сложили голов. Что еще можно сделать?
- Александру, витязей мчат бури на крылатых своих конях. Порою они ошибаются. Наша ошибка могла оказаться последней перед смертью. Но вышли мы невредимы. Так не будем больше ошибаться. Позаимствуем у черепахи неторопливость, у змия - мудрость, у звезд узнаем урочный час. И когда мы сызнова поднимемся, пусть месть наша свершится неотвратимо, как роковое "ананке" богов в поверьях древних греков. Так могут покарать иногда и люди, если не собьет их с пути недостойная слабость: чревоугодье, хмельное зелье и любострастье.
- Как это ты говоришь, батяня! Словно кинжалом пронзаешь. А ведь, батяня, слабости эти в природе человека.
- Я вижу, ты все позабыл!
- Не позабыл я, батяня, но люба мне Илинка.
- Я бы мог тебе ответить, что и мне она была люба.
Младыш закрыл глаза ладонями.
Никоарэ шагнул к нему и, взяв за подбородок, резко приподнял его голову и заглянул ему в лицо, в заплаканные глаза.
- Скажи мне теперь, помнишь ли ты свой долг и клятву, связавшую нас? Коли не помнишь - ты свободен. Иди!
Младыш рухнул на колени.
- Прости меня, батяня Никоарэ! Поступлю, как ты велишь.
Гетман провел рукой по каштановым его кудрям, затем отвернулся и принялся шагать от стола, на котором разложены были свитки Гелиодора Эмессийского, до высокой изразцовой печи, где в нише лежал пучок сушеницы, бессмертного цветка днепровских утесов.
Гетман остановился рядом с меньшим братом, смиренно стоявшим на коленях.
- Александру, - проговорил он, - хорошенько обдумай свои слова.
- Батяня Никоарэ, - воскликнул Младыш, устремив на него горящий взгляд. - Да погибну я тут на месте, коли не послушаюсь твоего повеления.
- Повеление не мое, добрый молодец.
- Верно, батяня, - простонал Александру, схватив руку брата, и коснулся губами перстня Иона Водэ.
В это самое мгновение ветер, посланец днепровских водоворотов, рванул занавески открытого окна.
- Меняется погода, - послышался на дворе голос Симеона Бугского, пчелки домой спешат, нечего мне рой сторожить.
- Кыш! Кыш! - вопили богомольные вдовицы, отгоняя коршуна, который, распластавшись в небе, плыл над двором, похожий на серый крест из двух дощечек.
Гетман опустил раму и вышел на заднее крыльцо, обращенное на запад. Дед Петря сердито тащил по траве бурку, остановился на дворе и посмотрел вверх. Из-за Днепра быстро надвигались черные тучи.
Бурка волочилась за стариком Петрей, словно какой-то зверь, преследовавший его по пятам. Старик обогнул дом и вышел к отвесному обрыву. По степи с востока к скалам Черной Стены несся смерч, рождающийся в полуденный зной среди поемных лугов; он был похож на воронку с широко открытой к небу чашей и с хоботом, нащупывавшим то воду, то пыль. Змий этот, извергавший через верхний край воронки то, что он втягивал снизу, мчался к Черной Стене, но вдруг, изменив свой извилистый путь, двинулся вверх по Днепру и, сбросив у берега потоки воды и грязи, затих.
Обе старицы-вдовицы испуганно крестились и громко читали молитвы об избавлении мира от подобного бедствия. Но черные тучи, что громоздились горой и неслись по следам змия, не посчитались ни с молитвами, ни с крестным знамением, ни с восковыми свечами, затепленными перед киотом. Они боднули небесную твердь громадными рогами, закрыли солнце, и, посыпались из них вместе с коротким ливнем градины величиной с голубиное яйцо. Потом град прекратился, как будто еще не наступил для него урочный час, и на жаждущие поля обрушился ливень. Поначалу с неба низверглись бурные потоки, а затем остановились ветры и полил чистый дождь, по которому тосковали гречиха, бобы и ячмень.
- Жаль, что недолго быть дождю, - тонкими голосами заверещали вдовые старухи-козачки. - Что же, после обеда можно на реке белье полоскать.
- Рой-то я уж завтра словлю, - сказал дед Симеон Бугский. - После обеда пойду бобы собирать.
- А я? - рассмеялся дед Петря. - Столько у меня забот, что просто ума не приложу, с чего начать и где кончать.
