Михаил Вострышев - Повседневная жизнь России в заседаниях мирового суда и ревтрибунала. 1860-1920-е годы
Верховный революционный трибунал при ВЦИКе, образованный 29 мая 1918 года, (многие губернские ревтрибуналы были образованы раньше), рассматривал «особо важные контрреволюционные дела», как, например, мятеж левых эсеров или деятельность организации «Тактический центр». Его приговоры, согласно декрету от 11 июня 1918 года, «обжалованию и кассации не подлежат». Но еще до утверждения этого главного государственного судилища во всех губернских и во многих уездных городах были созданы местные ревтрибуналы, разбиравшие не столь громкие дела.
В российских государственных архивах хранится множество документов городских и губернских ревтрибуналов за 1918–1920-е годы. Доносы, протоколы допросов, изъятая переписка, заявления, постановления… И за каждым из десятков тысяч этих следственных дел — судьбы людей, живших в России в первое десятилетие после Октябрьской революции. Среди них есть довольно крупные судебные процессы, как, например, по обвинению знаменитой эсерки Марии Спиридоновой в контрреволюционной агитации, членов Церковного Собора 1917–1918 годов А. Самарина и Н. Кузнецова в создании «Совета объединенных приходов», группы бандитов в связи с убийством писателя С. Семенова. Но бо́льшая часть следственных материалов и стенограмм судебных разбирательств — это типичные дела, сотнями ежемесячно проходившие через ревтрибуналы. Подследственные, затем зачастую становившиеся подсудимыми и осужденными, чаще всего — городские и сельские обыватели, волею случая зачисленные в преступники. Они попадали в тюрьмы за злое слово о советской власти (особенно, если это касалось личности Ленина), за защиту от поругания своей приходской церкви или близлежащего монастыря, за укрывательство бывших офицеров, нежелание служить в Красной Армии. Их проступки перед новой властью обозначались одним и тем же словосочетанием: контрреволюционная деятельность.
Встречаются, конечно, в фондах ревтрибуналов и другие дела: спекуляция мясом или валютой, взяточничество, незаконное получение продуктов, призыв к забастовке, должностные преступления…
В приговорах почти нет расстрелов. Заседали местные ревтрибуналы, кроме особых случаев, без привлечения в зал судебного разбирательства толп революционно настроенных красноармейцев; проходили они буднично, незаметно. Но в каждом из этих судебных разбирательств — дыхание эпохи, быт России, вступившей в новую смутную пору.
Начало новой эпохи
Отец Иоанн вошел в Москву через Калужскую Заставу. В последний раз он посетил Первопрестольную четыре года назад, еще при живой матушке-супружнице, когда ничто не предвещало кровавой бойни с германцем. Батюшка обивал пороги консистории, выпрашивая иконописца и денег подновить обветшалый иконостас. Москва тогда утомила его: суета, грязь, бестолковые разговоры о падении нравов, деспотии епископов, умножении ересей. Но отрада — московские православные святыни укрепляли душу религиозным умилением, верой, что, как ни гнети дерево, оно все вверх растет.
Когда пробил час великих испытаний и Россия вступила в беспримерную по числу жертв войну, когда после каждой литургии совершались молебны о даровании победы русскому оружию, когда в село стали возвращаться увечные и больные, — отца Иоанна неудержимо вновь потянуло в Москву. Он мечтал поклониться кремлевским соборам, увидеть чистый свет, исходящий одг чудотворной Казанской иконы Пресвятой Богородицы, отстоять службу в любимой с детских лет церкви Неопалимой Купины в Зубове. Но матушка Анна тяжело болела, да и в церкви его некем было заменить.
— Вот когда удосужился, прости, Господи, — горестно вздохнул отец Иоанн, крестясь на маковки Донского монастыря.
Ныне батюшку мучил страшный вопрос: а крепка ли его вера? Ни полвека назад, когда учился в духовной семинарии, ни в какой из дней долгой пастырской службы этого вопроса не существовало. Первый удар был нанесен восемь месяцев назад, когда в Страстную пятницу государь император — Божий помазанник! — добровольно отрекся от престола за себя и за сына. Отец Иоанн был смущен: можно ли поминать за службой отрекшегося? Не подложный ли, как уверяли крестьяне, напечатали в газетах манифест? Отец дьякон посоветовал, по примеру соседнего села, возглашать «многие ле́та благоверному Временному правительству».
— Не греши, отец дьякон, — не согласился батюшка. — Эдак, Сатана придет к власти — и ему «многие ле́та»?
— Народное правительство воцарилось, сказывают. В городах повсеместное ликование.
— А мы все же повременим.
И продолжал поминать государя императора, как поминали самодержцев и век, и два назад.
Тогда, в марте 1917-го, отец Иоанн впервые испугался, что лишился благочестия. Его не отпускала мысль, что, если так легко государь оставил данный ему Богом престол, не воссядет ли на российский трон Антихрист?..
Летом-то все и началось. Однажды после молебна крестьяне не разошлись по работам, а устроили сход, злобно кричали о земле, поминая соседнее село. Наконец гуртом повалили к помещику, выгнали его со двора, а все добро — не только скот и зерно, но и книги, стулья, окна, двери — растащили по своим домам. Одинокие старухи серчали, что по слабосилию не могут тоже пограбить. И началось: вырубали казенный лес, дрались с соседями из-за спорных земель.
А потом повалили дезертиры. Шли они назад в родной дом, как каторжники: в рванье, грязные, без денег и даже без краюхи хлеба. Принимали беглых с фронта в семьях с опаской — помнили, как лихо за такие дела раньше наказывали. Никто не был рад «победителям».
— Что, воин, — поддевали старики, — видать, здорово тебе всыпал немец, что ты без порток домой завалился?
— Не скажи, сват, он еще герой — дырявые сапоги не растерял дорогой.
— Так это ж не свои: уворовал, когда драпал. А может, немец наградил, когда наш герой задом к нему оборотился.
— Нет, немец за службу шапку бы хорошую дал. А сапоги палачу полагаются.
Но шли дни, дезертиров прибавилось до дюжины, и они осмелели, стали навроде урядника в селе. Верховодил «победителями» Яшка-бобыль, мобилизованный полгода назад, когда отец Иоанн прогнал его за нерадивость и пьянство из псаломщиков. Теперь Яшка ходил гордо, в пиджаке поверх черной рубахи, с красной тряпкой в петлице, и повсюду — в своей курной избенке, куда по вечерам набивалась молодежь, в трактире, где толковали степенные мужики, на лавочке промеж баб — повсюду поучал односельчан.
— Господа граждане и товарищи! — звенел его молодой голос. — Работать теперь будем самую малость, зато всего будет вдоволь!
Крестьяне не верили: с чего это вдруг разбогатеем?
— Эксплуататоров не будет, — пояснял Яшка, — все, что сработал, твое!
Мудреных слов не понимали.
— Вилы берите — и в бок! И вся недолга!
Удивлялись: на кого же поднимать вилы?
— На всю власть: на царей, помещиков и попов. Да здравствует Учредительное собрание!
Мало, кто серьезно воспринимал слова Яшки-бобыля. Но слушали — повсюду творилось неладное, и хотелось знать: надолго ли? Странным казалось многое. Чужого добра пограбили да сожгли — не счесть, а волость молчит, стражников не присылает. Царя, сказывают, в тюрьму упекли вместе с детишками. Видать, власть-то старая проворовалась, а то и вовсе германцу продалась, а новая еще не вошла в силу… Но детишки-то тут при чем?
Яшка, уверившись в себе, как «в трудящемся, скинувшем оковы царизма», решил, что настала пора строить на селе новую жизнь. Особенно он мечтал поквитаться с отцом Иоанном, из-за которого пришлось «вшей в окопе кормить». Поразмыслив, Яшка решил нанести первый удар по религии, «опиуму народа», как не однажды слышал от ораторов, которых слушал, маясь скукой в тыловом батальоне. Сговорившись с такими же, как он, революционерами и смотавшись за инструкциями в волостной штаб социал-демократов, где у него верховодил дружок, он решил «дать последний и решительный бой попу».
После воскресной литургии революционеры с красным флагом встретили выходивший из церкви народ, и Яшка, молодцевато взбежав на паперть, произнес речь:
— Граждане и товарищи! У нас на фронте уже давно ликование, нет ни одного приверженца рухнувшего кровавого самодержавия. Мы не чаяли добраться до родных мест и увидеть здесь победу угнетенного народа над мировым капиталом. И что же? Вы, как и прежде, послушно терпите, как ваш насквозь буржуазный поп поет молебны бывшему царю Николашке. Пока мы гнили в окопах, надеясь, что у вас со старой властью навсегда покончено, здесь каждый день распевались капиталистические псалмы в защиту жадного кровопийцы народа. Пока мы проливали свою солдатскую кровушку в бессмысленной войне, вы здесь решили восстановить власть князей и баронов. Не выйдет! Граждане и товарищи! Сбросим груз с нашей трудовой шеи, освободимся от матерого церковника! Мы в батальоне, только когда взяли офицеров на штыки, почувствовали воздух свободы. Не попы дадут вам землю, а мы — враги капиталистов и помещиков…
