Тур Хейердал - Фату-Хива
Несколько человек, одетые в одни только пестрые пареу, вооружились острогами и нырнули в бушующее море, чтобы поохотиться на рыб и лангустов. Остальные поднялись на пропеченный солнцем склон: белый, сухой, стерильный песок, мелкие камни, голые плиты... И ослепительно яркий свет, словно на коралловом пляже. Тут и там торчали сухие кустики с толстыми кожистыми листьями. И вся растительность. Ни дерева, ни травинки, солнце без помех жгло не защищенную древесными кронами землю. Кругом простиралась подлинная пустыня. Изредка попадались мертвые белые стволы без коры, без листвы, будто выгоревшие кости. Голые сучья призрачными пальцами тянулись к голубому небу.
И всюду валялись побеленные солнцем кости, кривые рога, черепа животных. Куда ни повернись, одна картина: источенные ветром камни, сухой кустарник, скрюченные овечьи скелеты. На мертвом дереве сидел и кукарекал одичавший петух, издалека ему откликался другой.
Когда-то здесь жили люди. Нам встречались старые полинезийские фундаменты паэпаэ, искусно сложенные из валунов. На Маркизских островах строители всегда заботились о том, чтобы пол дома был поднят достаточно высоко над сырой лесной почвой. Сырой почвой... На Мотане от нее не осталось и следа. Нигде ни капли влаги, сплошь сухой песок. Правда, в ложбинах и ущельях мы увидели высохшие русла с глубокими заводями. От этой картины полного безводья сразу стало как-то сухо во рту... А соленый душ, которым нас обдали разбивающиеся о камни волны на наветренной стороне острова, заставил еще острее ощутить нехватку питьевой воды.
Мы шли без провожатого, да он и не был нужен, чтобы ориентироваться на этом голом клочке земли и разобраться, что тут произошло. Остров Мотане представлял собой поле битвы, на котором современный человек одолел природу. На других островах архипелага дебри победили. Здесь - нет. Там, где победили дебри, человек вполне мог обосноваться вновь. Здесь - нет. На Фату-Хиве и на Хива-Оа мы видели последствия стараний белого человека утвердиться и улучшить условия для себя и полинезийских хозяев. Он ввел свой образ жизни, привез своих домашних животных - и нарушил баланс природной среды. И когда его попытки "помочь" островитянам потерпели крах, он отступил, испугавшись собственной тени. А дебри шли за ним по пятам, местами до самого берега, и вернули всю потерянную территорию.
На Мотане получилось иначе. Остров был мал, чересчур мал, чтобы выстоять в неравном бою. Со времени прихода первых европейцев на Маркизских островах шла непрерывная жестокая борьба за существование, и борьба эта потребовала немалых жертв. В 1773 году, по подсчетам капитана Кука, на Маркизских островах жило 100 тысяч человек. Следом за ним явились европейские поселенцы, китобои, миссионеры, и началась трагедия. Сто лет спустя, в 1883 году, перепись населения дала цифру 4 865 жителей. Этнолог Ральф Линтон в 1920 году насчитал около трех тысяч, из которых многие были китайцами или метисами; на Тахуате ему сообщили, что смертность чуть не в сто раз превышает рождаемость. Возможно, какие-то из этих цифр преувеличены, но все равно потери в борьбе против привезенных европейцами инфекций и нового образа жизни достигали потрясающих размеров. На Мотане вообще не осталось никого, кто мог бы рассказать о прошлом этого острова призраков.
Поднявшись повыше, мы впервые увидели какуюто живность. Две-три овцы с ягнятами, испуганно блея, бросились наутек в сухой кустарник. Маленькие, тощие, облезлые... Трое босых матросов с "Моаны" ринулись вдогонку и легко настигли изможденную скотинку. Охотники попросту хватали овец руками и несли к берегу, взвалив добычу себе на плечи. Мы с Лив молча смотрели на это печальное зрелище. Повернувшись к нам, замыкающий с торжествующим смехом сказал, что мы можем подождать здесь, они еще вернутся, чтобы продолжать охоту. Овечки костлявые, мяса на них маловато.
Ослепительное солнце показалось мне луной, озаряющей заброшенное кладбище. Призрачно-белые деревья среди костей и черепов - словно памятники над разоренными могилами. Полдень сменился полночью.
Вот еще один каменный фундамент, древний паэпаэ. Некогда на нем стоял дом. И была дверь, через которую сновали детишки и входили, пригнувшись, мужчины с острогами в руках. А в доме женщины их ждали с ароматным пои-пои и печеными хлебными плодами. Может быть, как раз вот эти голые ветви иссохшего дерева некогда гнулись под тяжестью плодов.
Но в голубом заливе за рощей бросил якорь большой европейский парусник. Люди в треуголках и странных одеждах, с грохочущим огнестрельным оружием сошли на берег, требуя воды, плодов, поросят, женщин. С собой они привезли странных животных с длинными зубами на голове, привезли ром и рецепты напитков, куда более крепких, чем невинная местная каза, привезли свои обычаи и нравы, привезли заразные болезни. Островитяне все принимали с восхищением и благодарностью. Пришел конец дикости в Полинезии. Заодно пришел конец полинезийской культуре. А на Мотане всему пришел конец. Может быть, последний житель острова испустил дух на панданусовой циновке. Как раз на этом паэпаэ, где мы присели отдохнуть. Может быть, последняя семья, отчаявшись, села на лодку и бежала на Хива-Оа, чьи вершины можно было различить на горизонте в ясную погоду. Может быть, последним жителем острова был ребенок, одиноко бродивший среди деревьев и животных. Нам остается только догадываться.
Но мы точно знаем, что брошенный людьми остров одичал. Самыми живучими оказались овцы. Те самые овцы, которые, по мысли белого человека, должны были стать последним добавлением к тому, чем сама природа облагодетельствовала островок. На материке хищники помогли бы поддерживать естественное равновесие, позаботились бы о том, чтобы от каждой одичавшей пары в среднем оставалось не больше двух ягнят. Но на Мотане с исчезновением человека ничто не мешало овцам размножаться сверх всякой меры. Многочисленные стада поедали траву, листья, выгрызали корешки, обгладывали кору, так что деревья зачахли и остров превратился в пустыню. Без деревьев, прикрывающих землю от жгучих лучей солнца, без корней, удерживающих влагу, каждая капля дождя уходила в глубь грунта. Без питания высохли ручейки и речушки, не осталось никакого намека на влагу. Биологические часы Мотане не просто остановились - они пошли назад, и теперь стрелки показывали случайному гостю, как примерно выглядела наша планета до того, как из моря на сушу пришла жизнь. Если матросам "Моаны" удастся выловить последних тощих овец, этот миниатюрный мирок уподобится планете Земля той поры, когда только океан и воздух были освоены живыми организмами. Той далекой поры, когда время точило камень, превращая его в песок, когда песок и вода с помощью солнца наполнили сперва моря, потом воздух тварями, которые плавали и летали вдоль безжизненных берегов. Сколько миллионов лет пришлось бы нам просидеть на паэпаэ, дожидаясь, когда выброшенные на берег водоросли снова обратятся в траву и деревья? Когда рыбы снова выберутся на сушу и обзаведутся легкими, конечностями, мехом? Наверно, предки маленькой рыбешки, которую мы видели на Фату-Хиве, сотни тысяч лет резвились на приморских скалах, однако ни одна из них не сделала даже первого шага на долгом пути к превращению в кенгуру или обезьяну.
Нет уж, лучше поберечь тот мир, который нам достался. Очень много времени понадобится, чтобы образовался новый...
Мы успели задремать, сидя на паэпаэ, когда матросы наконец прекратили охоту и пришло время возвращаться на "Моану". Чистые воды вокруг островка кишели морской живностью. Среди богатого улова, добытого ныряльщиками, было много жирных мурен. Сваренные в кокосовом соку из захваченных с ХиваОа зеленых орехов, эти чудовища оказались куда вкуснее, чем рагу из тощих овечек.
Еще до захода солнца остров песка и костей скрылся за горизонтом. Мы словно путешествовали в космосе. Словно покинули мир, который был то ли намного моложе, то ли намного древнее нашего. Кутаясь в одеяло и втискиваясь между Лив и смешливыми вахинами, я мечтал поскорее вернуться в маленький зеленый мирок с журчащими ручьями и щебечущими птицами. Я безумно соскучился по нашей хижине на Фату-Хиве!
Да, только так называемый белый человек, одержимый страстью к переменам, к прогрессу, мог погубить райский островок, с которым так называемые туземцы обращались очень бережно.
А впрочем, верно ли это? Тогда я не подозревал, что голый остров Пасхи в прошлом тоже был покрыт пальмами и деревьями, но люди свели их. Причем это были те самые люди, которые задолго до прихода европейцев расставили по всему острову огромные статуи. Древние скульпторы рубили и жгли лес и кусты, пока - совсем, как на Мотане, - не высох последний ручей. Затем явился белый человек и стал разводить овец на оголенном острове. Но на Пасхе между камнями росла трава, рос папоротник; ведь как ни поредело коренное население от привезенных болезней, оставшихся жителей было достаточно, чтобы не дать овцам размножиться сверх меры.
