Павел Федоров - Агафон с Большой Волги
- Поди, и невесту приглядел? - с тихой в голосе иронией спросила Агафья Нестеровна.
- За этим дело не станет, - самоуверенно ответил Федя и, накинув пиджак на плечи, тихо, вразвалочку, как заправский жених, пошел к двери.
- Погоди! - крикнула тетка. - Тебе в этом году в армию, дурачок.
- Мало ли что!
Федор захлопнул дверь перед самым теткиным носом. Не зная, что делать с неожиданно взбунтовавшимся парнем, она устало и потерянно села на кухонную скамью.
С высоких ковыльных косогоров в предпраздничную Дрожжевку, пропахшую из конца в конец цветом крушины и сдобными пирогами, вползали прохладные горные сумерки. Федя медленно прошелся мимо дома Соколовых, украдкой косясь на раскрытые окна, задернутые белеющими на рамах занавесками. В самом крайнем окошке, в черноте проема, мелькнул улыбающийся лик Даши и быстро исчез. Любимым местом их тайных свиданий была старая заколоченная кузня, служившая надежным прикрытием от посторонних глаз. Она стояла далеко на отшибе, заросла густой и мягкой ковыльной щеткой, молодыми березками и дикой вишней, на которой уже висели твердые краснобокие ягодки. Федя поднялся туда по пригорку от реки, а Даша спустилась по заросшей давней тропинке, протоптанной казачьими конями.
Разлученные на много дней, истомленные тревожным и нетерпеливым ожиданием, увидев друг друга, они стремительно обнялись, безотчетно поддаваясь обоюдному влечению. Потом, не разнимая сплетенных рук, присели рядышком на свалившийся с плеч Федькин новый пиджак, продолжали целоваться, но уже совсем не по-детски, как это было раньше.
Лунный свет падал на их сближенные лица и радостно терялся в сумеречной темноте вишенника, выхватывая лениво кружившихся ночных бабочек. От кузни угарно пахло старым, перегоревшим углем, коноплей, буйно растущей вокруг стен, и сочными вениками от стыдливо поникших берез.
Положив беспокойную руку на ее крепкое горячее плечо, он рассказал о своей стычке с теткой - правда, намеренно умолчав о щекотливых и не совсем обдуманных планах по поводу женитьбы.
- И хорошо сделаешь, Федюня, если уйдешь от этой злюки!
Даша еще плотнее прижалась к нему всем телом, охотно подставляя теплые расслабленные губы и все больше покоряясь его опасной нетерпеливости.
- А куда уходить? В общежитие, да? - шепотом спросил он.
- Вот еще! Ты секретарь, ударник. Тебе должны дать комнату в сборном доме, - деловито заметила она.
- Ты думаешь, так это просто? У нас семейные чабаны в землянках живут, - возразил Федя.
- Женись, и ты станешь семейным, - с наивной практичностью ответила Даша.
- На ком? На тебе, да? Ты как...
Она не дала ему договорить, прильнула губами, без робости падая на мягкий густой ковылек, с тихим и радостным удивлением ответила:
- А на ком же еще? Ты давно мой!
Бледно-розовый осколок луны, повисшей над кузней, заслонила набежавшая из-за гор тучка и прикрыла шелестящие березки легкой, дрожащей на свету тенью. Неожиданно смолк верещавший на речке коростель. Налетел горный ветерок и качнул верхушки высокой конопли.
Если бы у них спросить в те минуты, как все это произошло, то они вряд ли смогли бы ответить что-либо вразумительное.
- Ты что со мной сотворил? Я все матери расскажу, все... А если ты на мне не женишься, утоплюсь в Чебакле, так и знай! - опустив поникшую голову, шепотом проговорила она.
- О чем вопрос, Дашок! Я же давно решил, глупая... - Он попытался взять ее за руку, но она резко отдернула ее и протестующе продолжала: - Не смей меня трогать, уходи сейчас же! Я глупая, а ты...
- Ну, что я? Ну, виноват! - бормотал он, словно побитый.
Она всхлипнула.
У Федьки сжалось сердце горячим комочком, он осторожно обнял ее, а она, притихшая, вялая, не отстранилась и позволила ласкать себя, при этом категорически потребовала - завтра же прийти к матери и заявить, что они поженятся.
- И все, все расскажем? - в ужасе спросил он, представляя себе, как грозно вспыхнет гордый Михаил Лукьянович.
- Там видно будет, - ответила Даша и судорожно вздохнула.
Наутро, не сговариваясь, встретились на речке. Спрятавшись за кустами, разделись неподалеку друг от друга, а в воде сошлись, ныряли вместе, плескались и снова, забыв обо всем на свете, сидели рядышком и целовались еще горячее, чем накануне. Когда оделись, Даша ушла первой, взяв с него слово, что он придет следом за ней и скажет отцу с матерью об их помыслах и намерениях. Мать она еще утром посвятила в свои задумки, но о том, что случилось вчера ночью, не обмолвилась ни единым словечком.
Анна Сергеевна, зная, как ей казалось, мягкий и причудливый характер дочери, приняла ее заявление как очередную шалость, навеянную необычно теплой, цветущей весной и клубными танцульками; рассмеявшись, сказала:
- А я уж давно мечтаю, как бы нам поскорее сбыть нашу толстушку.
- Почему же меня нужно сбывать? - обиженно спросила Даша.
- Думала, что никто не возьмет такую.
- Скажите пожалуйста! По-твоему, я совсем коротышка, да?
- Ну, не совсем, если нашелся женишок. Такая будет несравненная пара...
- А ты не очень смейся, - всерьез проговорила Даша. - Скажи, согласна или нет?
- Да с полным удовольствием, хоть завтра!
Даша бурно расцеловала мать и, схватив полотенце, убежала на речку.
Обеспокоенно поразмыслив, Анна Сергеевна почуяла во всем поведении дочери что-то новое и необычное. Особенно это ощутилось в последних словах, когда она не шутя испрашивала согласия. Не выдержала, бросив распластанное на кухонном столе тесто, пошла в горницу, где сидел у радиоприемника Михаил, сказала полушутя-полусерьезно:
- Ты знаешь, отец, наша Дарья замуж собирается.
- Еще что за новости? Нашла время шутить. Я тут последние известия... - Михаил Лукьянович приглушил звук и махнул жене рукой: иди, мол, и не мешай с такими глупостями.
- Вовсе не шучу! У меня самые свежие новости.
Анна Сергеевна подробно передала разговор с дочерью и неловко спрятала под передник выпачканные в муке руки.
- А ну-ка, позови ее сюда. Я ей, вертушке, покажу, что такое замуж, неделю чесаться будет. Взяла моду до полуночи шляться. - Соколов выключил радио и накинул на плечи пеструю, похожую на матрац, пижаму.
- Ты, может, еще и драться начнешь? Не забывай, что ей почти восемнадцать, - напомнила Анна Сергеевна.
- Пора! Куда там! Ты первая потатчица! Не только замахнуться, но и крикнуть не даешь! - возмущался Михаил Лукьянович.
- Ну, положим, кричать-то ты мастер...
Начались взаимные упреки, кто больше балует детей и портит их характер. Пререкались не менее получаса, разошлись обескураженными и взаимно не примиренными.
Михаил Лукьянович оделся, взволнованно битый час топтался меж огородными грядками, с остервенением пугая наседавших на малинник воробьев; надергал пучок ярко-красных редисок и, подходя к веранде, столкнулся лицом к лицу с Федькой.
- Заходи, жених, - огорошил он смутившегося парня с первых же слов. Значит, с законным браком?
- Вот мы, я и Даша... - По лицу Феди катились капельки пота. Рыжие вихры сникли после воды и золотистыми струйками сползали на конопатый лоб; светлые чистые глаза сконфуженно и виновато опустились вниз.
- Так вы на самом деле не шутите? - плюхаясь на стул, спросил Михаил Лукьянович.
- А как же, дядя Миша! - как нечто само собой разумеющееся, ответил Федя. - Все уж порешили.
- Порешили?! - Соколов всплеснул длинными руками и, оглядев жениха с ног до всклокоченной головы, грозно добавил: - Ах ты, стервец рыжий! Я к тебе вот с таких лет относился, как к родному сыну. А ты без поры, без времени начал девчонку совращать, тихоня чертов! Марш отсюдова, чтобы духу твоего тут не было! Она, дурак, еще только десятый класс кончила! А он своим жениховством морочит голову.
- Да мы же, да я... - растерянно бормотал Федя.
- Ступай вон!
Соколов встал с заскрипевшего стула и отвернулся к стеклянной раме.
Сжимая в руках полотенце, Федька сбежал с крыльца и, не останавливаясь на окрик Анны Сергеевны, исчез за каменным забором.
- Ты не мог с ним полегче? - накинулась она на рассвирепевшего мужа.
- Спасибо скажи, что ремнем не вытянул.
- Только этого и недоставало от героя и партийного секретаря! крикнула через окно Анна Сергеевна.
В этот же день, не глядя на протест и горькие слезы Даши, ее посадили в машину и отвезли в далекую приуральскую станицу к бабушке, у которой она гостила каждое лето.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Наступил июль, на Урале стояла на редкость хорошая погода, позволившая вовремя управиться с сенокосом. Желтели стеной стоявшие хлеба, а усатый ячмень уже побелел и почти совсем созрел для уборки.
В этом году Чебаклинский совхоз вместо оставленного в Сибири комбайна получил новый, с ростовского завода.
Посоветовавшись с главным инженером, Молодцов решил назначить комбайнером Глафиру Соколову, но не было для нее хорошего штурвального. Сначала думали о Мартьяне Голубенкове, но потом порешили прикрепить его к Соколову. Иван Михайлович считал их друзьями и думал, что они будут отличными напарниками. Соколов в то время находился в отпуске и только вчера возвратился с курорта. Перед его приездом сбежала от бабки Даша и решительно отказалась возвращаться обратно. В доме Соколовых из-за этого шла легкая перепалка. Приходила Агафья Нестеровна и поведала, что видела их с Федькой за кузней, сидевших в обнимку. Они даже и не заметили, как она прошла мимо, разыскивая сбежавшего телка.
