Юрий Безсонов - Двадцать шесть тюрем и побег с Соловков
Мы подходим ближе и ближе… Нас заметили и отдельные фигуры, ловко перепрыгивая с бревна на бревно уходят на другую сторону реки…
Наконец мы подошли вплотную…
На одном берегу "они"… На другом "мы"…
Кричим… Друг друга не понимаем… Не меньше часу шли переговоры… Нас боятся. В результате, с того берега {218} отчалила лодка… Из нее вышли люди… Нам показали финские деньги… Мы вынули затворы и сдали наше оружие…
22-го июня. Утром выступили. Переутомление. Неизвестность. Нежелание идти. Просека. Болото. Отход. Снова выход на просеку. Телефонная линия. Река. Сплав. Люди. Финляндия.
ЗА ГРАНИЦЕЙ
"Финляндия"… Так кончил я свой дневник. Казалось бы конец… Конец похода… Конец какой-то ненормальной, кто ее знает, плохой или хорошей, но во всяком случай какой-то особенной жизни… А главное конец страданиям.
Впереди новая жизнь, широкое, большое и совершенно новое будущее… Впереди свобода, борьба, жизнь… Но свой рассказ вел я по порядку, так и буду продолжать… Что дальше?
— Берег реки. Нам подали лодку… Сели… Два гребца на веслах, мы в середине.
Быстро идем мы вверх по течению. Странное ощущение. — Цель достигнута и инициатива больше не нужна… Нет Борьбы… Нет упора. — Прострация. Стало как-то неловко, даже неприятно, и совершенно непривычно.
Деревня… Пристали к берегу, вылезли, нас окружил народ. Где мы?
Несмотря на показанные нам финские деньги, разницу в постройках, в культуре, где то в глубине все таки таятся сомнения — не у большевиков ли? Просто отвыкли верить…
Наконец здесь, в первый раз, русскими словами мы услышали, что находимся в Финляндии. — Сомнения отлетали навсегда…
Вошли в избу… Ввалился народ… На нас смотрят…
Контраст разителен. — Синие пиджаки, хорошие теплые фуфайки, настоящие непромокаемые сапоги… Нам странно. — Ведь это же простые рабочие…
{219} И мы. — Одежда прожжена, дыры разорваны ветвями, видно голое тело. На ногах опорки… Волосы всклокочены, на лицах 35-ти дневная борода, в складках кожи неотмывающаяся копоть… Словом бродяги. Раньше мне казалось, что показывая бродяг в кинематографе, там утрируют их внешний вид. Нет. Мы были совсем как бродяги из кинематографа.
Сели… Закурили… Через переводчика начали разговор.
Мы находимся в 800-х километрах севернее Петрограда в нескольких километрах от маленького финского местечка Кусома. Оказывается, что последний наш налет, мы произвели уже на Финской территории… Вот почему настроение встретивших нас так неопределенно — Слышатся понятные нам слова. — "Большевик", "коммунист"… Но вместе с тем для нас собирают деньги, кормят обедом и затем предлагают кофе.
Какая вкусная была рисовая каша с киселем!.. Но какой маленькой и бесцельной показалась мне чашечка кофе! Нас обыскивают. Не остается сомнений, что мы приняты как большевики… И затем, под конвоем, отправляют в местечко Кусома.
На утро допрос… Пальцем по карте, мимикой, жестами, коверкая немецкий язык, объясняюсь я с лейтенантом финской службы, начальником местной пограничной стражи…
Оказалось, что перейдя вброд "непроходимую", по словам лейтенанта реку, мы прошли через Советскую пограничную линию. Дальше, в нескольких километрах от нее пересекли официальную границу.
После допроса мы почти реабилитированы. Но только почти… Нас отводят к казарму… И… приставляют часового… И тут начинается!..
Сон и еда… да и сон…
Сколько мы ели! Кашевар с улыбкой приносил бак на целый взвод и от него ничего не оставалось… Через два часа снова хотелось есть.
Финны любят подумать. — Не могли решить, что с нами делать… Думала Кусома. — Мы ели и спали… Запросила Улеаборг. — Он ответил. Нас перевезли туда. Думал Улеаборг. — Мы сидели в тюрьме. Улеаборг связался с {220} Гельсингфорсом, подумал и Гельсингворс. Ответил, и мы в столице Финляндии… Но… опять в тюрьме…
Финские тюрьмы, — не сравнимы с советскими. — Там и порядок, и хорошая да, идеальная чистота, и достаточно вежливое обращение, но уж очень они сухи, как то черствы, впрочем как и сам Запад. Пора бы ему понять, что и в тюрьмах ведь тоже люди.
Так прошел месяц. Из Гельсингфорской тюрьмы я связался с Русской колонией, нашлись приятели, которые удостоверили мою личность, за это время контрразведка установила факт побега, проверила правдивость моих показаний, нам предъявили счет в 1000 марок за хлеб и мыло, взятые на Финской территории и я на свободе!..
Первые впечатления. — Я вышел из тюрьмы… Солнечный день… Дома, автомобили, улицы… Все чисто, гладко…
Спокойные лица, все сыты, обуты, одеты… Кругом человек. Непривычно… Отвык я от этого… Хорошо… Очень хорошо..
Переживания. — Свобода!.. Но в лесу я ощущал ее острие." Вот гнета не было, — это было ново… Как вспомнишь, что ты вне большевиков, так и вздохнешь свободно… Хорошо было…
События. — Они обыкновенны.
Сидя в Гельсингфорской тюрьме, я писал своему товарищу по полку: "….по внешнему виду я бродяга — оборванный, грязный, черный, загорелый и худой. Я вымотан совершенно. Все мои желания сводятся сейчас к литру какао, кило белого хлеба и отдыху на кресле в каком-нибудь санатории или лазарете…"
Но надо было есть… На следующий же день после моего выпуска на волю я встал на работу…
Главное. — Я на свободе… Жизнь впереди,, Все впереди…
ИЗ ПИСЕМ К СЕСТРЕ
Конец, родная… И, кажется, на этот раз действительно конец…
Я кончил прошлое и жаль мне расставаться с ним. — Я жил тогда… Я верил, я любил, надеялся, я знал… Я весь был в будущем… Ну, а теперь?
{221} Мне тяжело… Невыносимо… Очень тяжело…
Но в сторону нытье… Я буду продолжать и расскажу тебе про те переживания, те впечатления и удары, которые докончили меня.
Начну с того, чем я в Pocсии жил… Что думал, слышал, видел… На что надеялся и верил и что знал.
Вот я в тюрьме… Народу много и разного… Здесь вся Россия… Здесь лучший и наиболее стойкий элемент… Здесь север, юг, восток и запад… И выбор есть: Здесь офицер, здесь и священник, здесь и крестьянин и купец… Народу много и времени хватает, и люди думают, а иногда и говорят:
Так вырабатывают взгляд.
Есть взгляды разные, но на спасение России он один. Для всех, кто жил в Pocсии, кто посидел в тюрьме, кто знает всю структуру власти, всю стройную систему Г. П. У., кто понял, осознал, почувствовал всю силу людей, которым "все позволено", здесь нет двух мнений, это ясно: Самой России власть не скинуть. Прибавлю: И не изменить. — Пока в России власть не примет божеских и человеческих законов, в ней эволюция не возможна.
Но там надеются… Ведь без надежды трудно и просто невозможно жить… Надеются на что-то… На что-то и на все, но только на "извне"….
И я надеялся… Сейчас писать мне это странно… Надеялся на эмиграцию и на запад.
Я знал, что здесь, у эмиграции все преимущества… Здесь люди могут мыслить, говорить, читать, писать, меняться мнениями… Рождать идею… Организовываться, делать… А главное, здесь могут объединиться, слиться, быть существом одним и стать Pocсией будущей… Я это знал, а верил я?
Я верил, что революция научила… Что люди, наконец прозрели, изменились, поняли, а главное объединились… Что здесь идет работа, что ее хотят, она нужна, и только вот чего-то ждут… Я верил, что здесь люди любят, что здесь один за всех и все за одного… Что правда здесь, что здесь объединение сил… Я верил в дух.
Идя сюда, я понимал, что мы российские, и здешние, мы не одно и то же… Кто лучше, хуже, выше и кто ниже, я не берусь судить. Но мы не вы… Вот это ты прими, пойми, и положи в {222} основу для понимания меня: я новый, самый новый, тамошний, российский человек.
В чем разница? Попробую ответить. Я знаю: — Россия умерла… Я верю: Россия родилась… Я видел ее смерть и чувствую начало жизни.
Здесь говорят… Не верят и не знают, но говорят: "России незачем рождаться, она жива, живет и будет жить"… Я умер, но родился. Ты продолжаешь жить — Вот разница. Вот те надежды, вера, знание, с чем я пришел…
Я на свободе… Хотелось жить и знать… С чего начать?
Газеты…
Я бросился на них… В лесу — я их курил… В России я читал классическую "Правду"… но вот передо мной свободная печать.
Вот истинная правда — Русская газета. Чуть не крестясь я развернул ее. Передовая…
Я прочел… Мне показалось что то непонятно… Какие то фамилии, и кто-то кем то недоволен…
Я взял другую… Там тоже спор идет… И что то странное…Все мелочи… Опять мне непонятно.
Я утешал себя…
Ну это так — сегодня, неудачно… Не повезло… Да я ведь многого не знаю… Не подготовлен, поэтому не понимаю, но время хватит… Я пойму, узнаю…
Завтра…
Странно… Но все тоже…
Большевики кричали: "Там, в эмиграции рознь… Там партии… Они дерутся"… Никто не верил.
Так неужели же, подумал я, они правы?
