Тихон Семушкин - Чукотка
К берегу подошел вельбот. С него спрыгнул на гальку восторженный Ульвургын. Увидя нас, он крикнул:
- Какомэй! Теперь, думал, спокойно работать я могу, а вы опять приехали мешать! - и он громко расхохотался.
На вельботе Ульвургына сидит Таграй и как будто не замечает нас.
Ульвургын здоровается с нами и потихоньку говорит, показывая на Таграя:
- Боится, не за учениками ли вы приехали опять.
- Живой вот я, - вмешивается Тнаыргын. - А раньше давно был бы там. Старик показал на небо и провел пальцем по шее, напоминая о "веретьхыр-гыне" - обычае удушения стариков. - Теперь мяса много, еды хватает. Можно смотреть на жизнь. А когда умру я, ты, Ульвургын, пристегни его к моей смертной одежде, - закончил он, показывая пальцем на грудь.
На кухлянке старика Тнаыргына в ворсинках оленьей шерсти виднелся маленький круглый значок с изображением Ленина на эмали.
Поздно вечером мы вернулись домой. Нас встретил Модест Леонидович.
- Ну, друзья мои, прошу вас принарядиться и пожаловать ко мне на ужин.
Огромная комната доктора была уютно прибрана. На столе приборы на двенадцать персон. Около каждого прибора - медицинские банки, которые должны заменить бокалы.
У Модеста Леонидовича праздничное настроение. На нем хороший костюм, исключительной белизны сорочка и какой-то яркий галстук.
- О, Модест Леонидович, как вы нарядились! - восторженно говорит Таня.
- Люблю, знаете ли, Танечка, изредка позволить себе это удовольствие. Проходите, проходите, - приглашает он ее.
- Лампа! Модест Леонидович, зачем это?
- А что же за вечеринка, когда тебе в тарелку залезает целое солнце?! Вот я специально задрапировал все окна и свою "молнию" зажег.
У доктора в этом "вечернем" освещении было так хорошо, что наш учитель Володя Евгеньев, явившись в нерпичьих штанах, почувствовал некоторую неловкость.
- Подождите немного, - сказал доктор. - Сейчас еще два гостя явятся.
- Да, кажется, все собрались, Модест Леонидович, - сказал учитель.
В комнату вошли Чими и Лятуге.
- Вот это да! Какомэй! - воскликнула Таня. - Это, конечно, дело ваших рук, Модест Леонидович?!
- Безусловно! А что, плохо? Я их уговорил купить в фактории костюмы. Полюбуйтесь теперь на них.
Два молодых чукотских парня - больничный сторож Чими и школьный сторож Лятуге - стояли в костюмах и при галстуках. Они застенчиво посматривали на нашу компанию и чувствовали себя не очень уверенно. Модест Леонидович взял их под руки и повел к столу. Лятуге улыбался и что-то радостно мычал.
Все сели за стол.
- Ну вот, друзья мои, теперь давайте поднимем бокалы! - высоко держа медицинскую банку, сказал доктор. - Я предлагаю выпить за хороший, честный, способный чукотский народ!
- И за настоящую дружбу, - добавила Таня.
КНИГА ВТОРАЯ
СПУСТЯ ШЕСТЬ ЛЕТ
ВСТРЕЧА
На палубе было сыро и безлюдно. Стоял густой туман, и пароход "Ангарстрой" через каждые две-три минуты давал продолжительные гудки. Он шел средним ходом, опасаясь столкнуться с китобойными судами, плававшими в Беринговом море.
Из полуоткрытого иллюминатора кают-компании доносились звуки музыки и веселые голоса полярников. Я собрался было уже присоединиться к ним, как неожиданно около меня, словно привидение, выросла фигура учителя математики Николая Павловича.
Он молча остановился и, задрав голову, щурясь на лампочку, светившую с грот-мачты, казалось, ловил что-то носом.
- Чих не состоялся, - сказал он наконец с досадой. Помолчав немного, добавил: - Неприятно, когда хочешь чихнуть и не получается.
Слегка поеживаясь, Николай Павлович кутался в демисезонное пальто, втягивая шею в небольшой поднятый воротник.
- Здесь, пожалуй, прочихаешь все три года. Ну и погодка! Это что, господствующая?
- Бывает лучше, - ответил я, разглядывая учителя.
Николаю Павловичу было лет тридцать пять. Внутренне благодушный человек, он с виду казался немного угрюмым и чем-то недовольным. Последние десять лет Николай Павлович безвыездно проработал в средней школе на острове Сахалине. Несмотря на то, что Николай Павлович был физически крепким человеком и здоровью его можно было позавидовать, он получал уже персональную пенсию.
- Старик уже. Выслугу лет имею, - часто говорил он. - На материке, так называл он землю, расположенную на запад от Владивостока, - пенсию давали за двадцать пять лет работы. У нас на Севере коэффициент: два с половиной. Десять лет отслужил - и... пенсия.
И когда интересовались этим коэффициентом, Николай Павлович охотно разъяснял закон о льготах для работников Севера.
С Сахалина Николай Павлович выезжал на материк только один раз за все десять лет.
Будучи во Владивостоке, он встретился в наробразе с учительницей, работавшей на Чукотке. Она так увлекательно рассказывала об этом отдаленном крае, что Николай Павлович, не задумываясь, "изменил" Сахалину и теперь ехал на три года в чукотскую среднюю школу.
- Хе-хе-хе! - как-то действительно по-стариковски усмехнулся он. - Из огня да в полымя. А я читал, что Молоков летал здесь по четыре раза в день к лагерю Шмидта. Здесь ходить-то - нос разобьешь...
На боку учителя висел бинокль, на животе - "лейка". И это его вооружение в такой туманище вызывало усмешку.
- Погодка называется! Ни поглядеть, ни заснять, - словно угадав мою мысль, мрачно проговорил Николай Павлович. - А ведь по времени - полдень.
"Ангарстрой" с хрипом продолжительно загудел, и Николай Павлович смолк, прикрываясь от брызг из парового гудка.
- У, дьявол! Плюется, как верблюд!
Николай Павлович прижался к стене кают-компании и заглянул через толстое стекло иллюминатора.
- Эти полярники в щепки разобьют наше пианино. С раннего утра и до поздней ночи фокстротят. Запереть бы на ключ, - недовольно пробурчал он, а то ведь в школу привезем один ящик без клавишей.
Стирая ладонью влагу со стекла, он пристально смотрит на танцующие пары.
- И Татьяны нашей что-то не видно. А тоже любит потанцевать!
Оторвавшись от стекла, Николай Павлович говорит мне:
- Вы знаете, впервые встречаю такую естественницу. Фокстрот больше к лицу словесникам.
- Ну, Николай Павлович, вероятно, это у вас только, на Сахалине! В центральной полосе не только естественники, но и математики все танцуют!
- И независимо от возраста?
- Да.
- А на Чукотке?
- На Чукотке - как в Москве.
Николай Павлович улыбнулся и, помолчав немного, сказал:
- И, знаете, ей идет танцевать. Хотя и невысока, но... что называется: не ладно скроена, да крепко сшита.
Поправив на себе бинокль и "лейку", Николай Павлович вздохнул и предложил спуститься к нему в каюту, сыграть партию в шахматы.
Высоко на мачте мерцает свет. Осторожно шагая, мы пробираемся к каютам. Около кормы стоит человек, свесив голову через фальшборт. Подойдя ближе, мы узнаем нашу естественницу Татьяну Николаевну Вдовину.
- Что вы здесь стоите? Уж не морская ли болезнь при абсолютном штиле? - спросил Николай Павлович.
- Ужасно досадно! - порывисто выпрямившись, проговорила она. - Так хочется посмотреть берег! Ведь несколько лет тому назад я прошла вдоль него пешком. Сколько неизгладимых впечатлений! Как сейчас помню: под конец пути меня довез на нарте малюсенький такой мальчонок Таграй.
Она помолчала немного.
- И вот теперь до того хочется взглянуть на эти места, что словами и не передать! Родными кажутся они мне. А туман все затянул.
- Позвольте, позвольте, дорогая Татьяна Николаевна! - сказал учитель. - Насколько я понимаю в географии, вы по этому борту своих родных мест не увидите даже в ясный солнечный день. По крайней мере не раньше светопреставления.
- Как? - удивленно спросила Татьяна Николаевна, и вдруг, звонко расхохотавшись, она сказала: - Правильно, правильно, Николай Павлович! По эту сторону - американский берег. Я ошиблась.
- Вот тебе и бывалый человек! А я-то еще с Владивостока преклонялся перед вашим авторитетом, - шутливо заметил Николай Павлович. - Впрочем, вы же не географ! Вам простительно.
- Давайте перейдем на левый борт. Кажется, туман начинает рассеиваться, - предложила Татьяна Николаевна.
Учительница Татьяна Николаевна Вдовина только в этом году окончила Ленинградский пединститут имени Герцена. Она возвращалась в чукотскую школу, где пять лет тому назад, еще до института, впервые начала свою трудовую жизнь.
Тогда, восемнадцатилетней девушкой, ее направила в чукотскую школу комсомольская организация. В то время она мечтала совсем о другом. Но, проработав среди чукчей два года, искренне полюбила этот народ и больше не жалела, что попала на Север. Теперь Татьяна Николаевна, получив высшее образование, сама стремилась сюда.
Одетая в замшевый шлем и темно-коричневое кожаное пальто, Татьяна Николаевна по внешнему, несколько боевому виду скорей напоминала летчицу, чем учительницу. В серьезных карих глазах ее проскальзывало не то добродушие, не то насмешливость.
![Юрий Рытхэу - Люди нашего берега [Рассказы]](/uploads/posts/books/134656/134656.jpg)
