Сергей Цыркун - Кровавые ночи 1937 года. Кремль против Лубянки
«Дорогой Николай Иванович! Вчера мы прочитали в газетах приговор над сворой право-троцкистских шпионов и убийц. Нам хочется сказать большое пионерское спасибо Вам и всем зорким наркомвнудельцам.
Спасибо, товарищ Ежов, за то, что Вы поймали банду притаившихся фашистов, которые хотели отнять у нас счастливое детство. Спасибо за то, что Вы разгромили и уничтожили эти змеиные гнезда.
Мы Вас очень просим беречь себя. Ведь змея-Ягода пытался ужалить Вас. Ваша жизнь и здоровье нужны нашей стране и нам, советским ребятам.
Мы стремимся быть такими же смелыми, зоркими, непримиримыми ко всем врагам трудящихся, как Вы, дорогой товарищ Ежов!»
Рядом с этим и другими подобными детскими письмами была опубликована фотография с подписью: «На пионерском сборе 232-й школы вожатая отряда Соня Кукушкина читает ребятам приговор Верховного Суда» [448] .
Но вообще-то осужденным во Внутренней тюрьме газеты не полагались, так что о содержании советской прессы Ягода мог и не знать, хотя наверняка догадывался.
Поздним вечером 14 марта, в промозглые сумерки, осужденных вывели во двор перед Внутренней тюрьмой и поместили в черные грузовики. Взревели моторы. Словно чрево людоеда, внутренности кузова оказались забиты сливками коммунистической знати, вместив в себя трех бывших членов Политбюро, из которых Бухарин к тому же возглавлял Коминтерн, а Рыков Совнарком, двух бывших партийных вождей союзных республик, двух глав республиканских правительств, бывшего секретаря ЦК, шестерых союзных наркомов. Их засыпали, будто гниющие отходы в мусоровоз, и неспешно отправили на свалку истории.
Чекисты не приучены были церемониться с бывшими коллегами, осужденными на смерть. Вспоминается рассказ Агабекова о том, как он вел на казнь бывшего начальника одной из советских тюрем Махлина:
«Мы направились к одиночной камере Махлина. Узкая квадратная комнатка без всякой мебели. Под потолком маленькое окошечко с густой железной решеткой. Махлин сидел на асфальтовом полу с разутыми ногами. Сапоги его стояли тут же рядом. Увидев нас, он, не вставая, выжидательно смотрел. Видно, еще до сих пор не верил, что будет расстрелян. Он надеялся на отмену приговора и сейчас ждал, что мы ему сообщим.
– Гражданин Махлин, ЦИК СССР отказал вам в помиловании, поэтому сегодня приговор суда должен быть приведен в исполнение. Имеете ли вы что-либо передать вашим родным и друзьям? – сказал я.
Еще минуту он смотрел на меня, точно воспринимая произнесенные мною слова. Затем глаза его потухли, и вместе с потерей надежды он как-то весь опустился, точно проткнутая шина. Он молча сидел и не шевелился.
– Итак, передавать нечего? – переспросил я. – Ну, в таком случае, одевайтесь...
Я вышел из камеры и ушел ждать в канцелярию тюрьмы. С завязанными назад руками красноармейцы бросили Махлина на дно грузовика. Вероятно, ему было больно и неудобно лежать на досках. Но до этого ли ему сейчас? Он ведь теперь всего лишь груда мяса. Что ему ушибы? Через час он будет ничто» [449] .
Вероятно, с такими же удобствами везли на казнь и Ягоду. Если бы он мог видеть сквозь стены, его ожидало удивление: кавалькада автомобилей отправилась по хорошо знакомой Ягоде дороге, вслед заходящему солнцу, навстречу багрово-кровавому закату, навстречу смерти – на его дачу «Лоза» по Калужскому шоссе. Грузовик подбрасывало на ухабах, из тьмы его чрева не видно было неба с хмурыми рваными тучами, подкрашенными багряными лепестками заката. Смертники, конечно, понимали, что их ждет. Ягода вполне мог вспомнить в эти минуты свои слова в одном из писем Максиму Горькому: «Как мы быстро-быстро живем, и как ярко-ярко горим» [450] .
Мартовские сумерки перед воротами бывшей дачи Ягоды «Лоза». Такими они были и семьдесят лет назад
Тьма ранней мартовской ночи встретила их в лесу, огороженном забором и колючей проволокой. Когда-то этот лес являлся частью ягодинского поместья, теперь же ему предстояло навсегда укрыть под своей сенью ночного властелина советской империи. Осужденных вывели из грузовиков и по липовой аллее подвели к зданию бани, в предбаннике которой Ягода когда-то устроил тир. Теперь ему предстояло стать в этом тире мишенью.
Его и Бухарина усадили возле стены на двух стульях; им предстояло в ожидании казни смотреть, как убивают остальных осужденных. Почему рядом с бывшим хозяином дачи усадили Бухарина, нетрудно догадаться: Ежову наверняка было хорошо известно содержание предсмертного письма бывшего «любимца партии» Сталину: «Если вы предрешили меня ждет смертный приговор, то я заранее тебя прошу, заклинаю прямо всем, что тебе дорого, заменить расстрел тем, что я сам выпью в камере яд (дать мне морфию, чтоб я заснул и не просыпался). Для меня этот пункт крайне важен, я не знаю, какие слова я должен найти, чтобы умолить об этом, как о милости: ведь политически это ничему не помешает, да никто этого и знать не будет. Но дайте мне провести последние секунды так, как я хочу. Сжальтесь!.. Молю об этом...» [451] . Бывший глава мирового коммунистического движения, «любимец партии», еще недавно бредивший массовыми расстрелами, Бухарин панически боялся сам подвергнуться расстрелу. Поэтому его решили не просто расстрелять, но растянуть процедуру, чтобы он своими глазами увидел, что его ожидает.
Мрачной церемонией командовали пьяный Ежов, Фриновский, Дагин и Литвин. По приказу Ежова первым втащили и пристрелили его бывшего секретаря Буланова. Потом настал черед остальных: их до двух часов ночи заводили в помещение и убивали одного за другим. Ввели и расстреляли Григория Гринько, в прошлом украинского эсера, который в 1920 г. примкнул к большевикам и в качестве замнаркомзема стал одним из главных организаторов голодомора; за это его сделали наркомом финансов СССР, ввели кандидатом в ЦК. Гринько, как и другие представители коммунистической верхушки, жил барином, ни в чем себе не отказывая. Вот описание одного из его салон-вагонов: «Двери купе, спальни и ванной с внутренней стороны зеркальные, внутренняя отделка – из дуба под красное дерево с полировкой под лак, обивка потолка салона клеенкой, стен – линкрустом по сукну, мебель особой конструкции под красное дерево, обитая шагреневой тканью» [452] . Много хорошего получил от Советской власти товарищ Гринько. Осталось ему получить только пулю в затылок.
Ввели и расстреляли Исаака Зеленского. В прошлом он являлся видной фигурой, первым секретарем Московской парторганизации, секретарем ЦК и членом Оргбюро. Осенью 1923 г. он «проглядел» троцкистскую оппозицию, которая завладела голосами большинства московских парторганизаций, и за это Зиновьев и Каменев перевели его в Среднюю Азию. Там он благополучно пережил этих двух своих гонителей. Теперь же настало время его расстрелять как троцкиста.
Ввели и расстреляли Прокопия Зубарева. Ничем не примечательный работник Наркомзема РСФСР, он вряд ли попал бы в столь избранное общество. Но в протоколе его допроса, где он обвинялся в том, что «собирал секретные сведения о посевных площадях», имелось упоминание, будто в 1908 г. он завербован неким приставом Васильевым в качестве агента царской охранки. Этот протокол попал в очередной сводке на глаза Сталину и тот сделал пометку: «Зубарев – охранник. Включить в список» [453] , чем и решил судьбу этого человека. Он требовался для колоритности, чтобы показать всему миру, как бывшие главари Страны Советов Бухарин и Рыков оказались связаны со старым агентом охранки.
Ввели и расстреляли Владимира Иванова. Это был крупный партийный чиновник, член ЦК. Последняя его должность – нарком лесной промышленности СССР. Он являлся верховным правителем лесоповалов, на которых погибали десятки тысяч заключенных. Именно он, по версии Ежова, завербовал в заговорщицкую организацию вышеупомянутого Зубарева, став тем самым связующей нитью между царской охранкой и Бухариным.
Ввели и расстреляли Акмаля Икрамова и Файзуллу Ходжаева, 1-го секретаря ЦК и председателя Совнаркома Узбекистана. В июне Икрамов «разоблачил» Ходжаева как буржуазного националиста, и тот был арестован. Через три месяца Икрамова арестовали как сообщника Ходжаева. Сам себя Икрамов назвал «человекоподобным зверем» [454] .
Ввели и расстреляли доктора Игнатия Казакова. Это один из прототипов профессора Преображенского в «Собачьем сердце» М. Булгакова. В 20-е гг. он выдвинул смелую доктрину из области экспериментальной медицины – искусственное омоложение организма с помощью экстрактов из эмбриональных клеток человека. Его опыты, разумеется, носили секретный характер, это приближало его к ведомству Ягоды. В 30-е гг. ему поручили возглавить Институт обмена веществ и эндокринных расстройств. Возможность омоложения организма вызывала живейший интерес кремлевских вождей. Вскоре выяснилось, что методика доктора Казакова дает лишь кратковременный эффект: организм пациентов постоянно требовал новой дозы омолаживающих экстрактов, а иммунная система не выдерживала такого вмешательства и давала сбои [455] . Несчастного доктора объявили шарлатаном и обвинили в том, что по приказу Ягоды он принимал участие в «медицинском» убийстве Менжинского. В те же мартовские дни 1938 г. арестовали его сына в Саратове и на 10 лет отправили в лагеря по обвинению в том, что он якобы готовил убийство Ежова.
