Владислав Реймонт - Последний сейм Речи Посполитой
- Пан граф, у нас есть еще важные дела для обсуждения и бал в честь Зубова, а час уже довольно поздний, - обратился с вежливой улыбкой к Анквичу епископ.
- Слушаю-с. Прибавлю только, что висим мы там все сообща, все министерства с соответствующими эмблемами, в таких непристойных и потешных позах, что можно умереть со смеху. Слушаю, господа.
- "О сокращении армии и отсрочке сейма", - прочитал епископ, - в порядке дня. А главное, насчет предоставления части наших войск в распоряжение императрицы.
- Есть такой план? Кто его вносит? - спросил взволнованно кастелян.
- Он возник с целью облегчения Речи Посполитой в ее финансовых затруднениях, - ответил гетман. - Войсковая казна пуста, а солдаты давно не получают жалованья.
- И другие соображения, пожалуй, еще более важные, оказали влияние на возникновение этого проекта, - поддержал епископ брата, вынимая из-под сукна толстую тетрадь.
- Зачем же предоставлять войска, когда и без того армия расползается, города полны уже мародеров, и к тому же сейм разрешил вербовать солдат иноземным вербовщикам.
- Не разрешал, а, не имея возможности противодействовать, вынужден не знать об этом.
- Сокращения требуют Петербург и необходимость. Население и естественные богатства страны значительно уменьшились, к чему же нам столько солдат? Под покровительством великодушной императрицы Речи Посполитой не придется вести войн, в ней воцарится благодатный мир и население сможет предаться благотворному труду, - докладывал гетман. Имеется одно заслуживающее внимания обстоятельство, вытекающее из планов сокращения: если будут демобилизованы войска, стоящие еще в русском кордоне и в Литве, то справедливость требует уплаты им не выплаченного до сих пор жалованья. Откуда Речи Посполитой взять средства для их оплаты? Но есть еще более важное обстоятельство: тысячи освобожденных от военной службы и вышедших из-под дисциплины людей разбегутся по краю, можно сказать, как голодные волки. Ведь к своим хозяевам и к работе они добровольно не вернутся; народ этот беспокойный, избалованный солдатской службой, разленившийся и потому склонный прислушиваться ко всяким мятежным подстрекательствам. Члены клуба рассчитывают уже, очевидно, на это, так как эмиссаров их уже видели в лагерях. Это было бы так же неосторожно, как бросать огонь в пороховой погреб. Кто может сказать наперед, что может произойти? Одни могут поднять восстание против союзников, другие же, увлеченные якобинскими идеями, попытаются, как во Франции поднять такой бунт, что не останется целой ни одна усадьба, ни одна шляхетская голова. Наш долг - отвратить от отечества возможное несчастье. Я думаю, что одним из наиболее действенных способов явится предоставление России хотя бы одного воинского корпуса. Польза более чем очевидна: страна избавится от будущих террористов и заслужит благодарность царицы. - Гетман понюхал табаку, обводя безжизненным взглядом присутствующих.
- Во что оценена каждая голова? - В голосе кастеляна звучала едкая ирония.
- В сто пятьдесят рублей вместе с полной амуницией. Россия тоже получит от этого немалые выгоды, так как экипировка солдат стоит почти четыреста рублей. А кроме того, она увеличит свою армию на целый готовый корпус.
Воцарилось глухое молчание. Гетман жевал беззубыми челюстями, тупо глядя на побледневшие лица. Епископ подсчитывал что-то тщательно на бумаге. Остальные же, как будто чувствуя стыд и угрызения совести, не решались поднять глаз. Кастелян дрожащими руками стал заводить часы.
- При нашем содействии растет польская торговля, - прервал молчание Анквич, вставая с места. - До сих пор мы продавали только воеводства и провинции. А теперь продаем уже и солдат. Прогресс значительный. Не выгодней ли было бы распродать все население, со всеми потрохами и скарбом? - Голос его звучал едкой насмешкой, в которой сквозило, однако, глубоко скрытое страдание.
- Проект возник у Игельстрема, рассмотрен Сиверсом, обсуждался в Петербурге, нам же предложен для проведения в сейме и утверждения королем, - холодно заговорил епископ, пронизывая Анквича ястребиным взглядом. - Кто правит государством, должен руководствоваться государственными соображениями и велениями разума, а не сантиментами. Мы работаем над спасением родины по мере своих сил и разумения. Работаем для будущего, и только потомство оценит по справедливости наши заботы. Кто же полагает...
- Все можно обелить, как полотно по росе, - перебил его довольно жестко Анквич, - но к чему нам обманывать самих себя высокопарными речами? Хотите продать армию? Продавайте. Возражать я не буду, если только платят чистоганом. В последнюю ночь как раз я проигрался Зубову, и мне до зарезу нужно несколько тысяч дукатов. Пан маршал-председатель находится в таком же положении, не правда ли?
Белинский вынул изо рта чубук и проговорил серьезным тоном:
- Я голосую за уступку хотя бы всей армии.
- Вот это речь настоящего государственного мужа! - воскликнул Анквич с пафосом и, не давая никому перебить себя, продолжал сыпать словами: - Нам нечего больше терять. Давайте же сыграем открыто "va banque". Если выиграем - нашу родную страну, правда, разберут по кускам соседи, но зато епископ утешится званием примаса, гетмана императрица пожалует управлением всей Литвы, Забелле разрешит обобрать до нитки хотя бы всю Польшу, кастеляну вместе с его зятем пожалует графский титул, остальным тоже не пожалеет заслуженной награды. Если же карта обманет - поболтаемся на пеньковых шнурах, как нам предсказывают из своего подполья оппозиционеры. Что говорить, ведь и в Польше может проснуться совесть. Вы смотрите, господа, на меня, как будто я порю какую-то чепуху, - засмеялся он развязно. - Нет, я в полном уме, но иногда становится так противно от собственной и чужой подлости, что хочется плюнуть самому себе в рожу. Вернемтесь, однако, к обсуждению вопроса о спасении родины! Нам предстоит говорить об отсрочке сейма?
- Вывод из всего этого, что Вакх и Венера не укрепляют сил, прошептал епископ.
- Не укрепляют их и подлые действия, - вспыхнул неожиданно Анквич. - Я должен уйти, я задыхаюсь от этого мерзкого смрада. Зубов ждет меня.
Епископ преградил ему дорогу и в чем-то долго и горячо убеждал его. Заремба не мог дольше выдержать, он должен был убежать, чтобы не умереть на месте от негодования или не сойти с ума. Как он вышел из дворца и как прошел беспрепятственно сквозь частые патрули, разъезжавшие по городу, он не мог впоследствии сказать. Его увлекал ураган возмущения и провел его через все препятствия.
Кацпер ожидал его дома с докладом о новой вербовке. Сташек подробно докладывал расположение батарей вокруг Гродно, отец Серафим явился с запиской, которую надо было прочесть при помощи шифра, виленская почта принесла письмо Ясинского, но Заремба отмахнулся от всего и, запершись в комнате, дал волю своим чувствам. Знал о подлых махинациях этих отчимов родины, но того, что услышал, не мог себе никак представить.
- Армию продают, последнюю опору и надежду, чтобы легче отдать отечество на растерзание врагам! - Волосы стали у него дыбом от такого святотатства и подлости. - И природа создает такие чудовища! Нет, значит, пределов человеческой подлости, - простонал он, пораженный неожиданным откровением.
И долго терзался в мрачных размышлениях о том, что ему теперь делать?
На его глазах строятся козни и заговоры на погибель Речи Посполитой, а он должен смотреть на это равнодушно и позже только делать об этом соответствующие доклады. При одной мысли об этом рука его искала сабли, кровь ударяла в голову и всего его охватывал жар жгучего негодования. Нет, он не годится в епископские секретари и помощники предательской шайки. Ни за что на свете, ни за что... Но требование "дела", добровольно принятое служение ему, совершенно ясно сознаваемая необходимость проникнуть с планы вражеского лагеря - все это опять предстало перед ним с неумолимой ясностью.
Как соединить и примирить одно с другим?
И, как бы убегая от неизбежного решения, он приказал Мацюсю запрягать и, хотя приближалась полночь, поехал на бал.
Дворец князя Сапеги издалека уже сиял заревом, гремел музыкой и шумом голосов. А кругом сверкали штыки егерского кордона и стояли целые тучи казаков.
В огромном зале на два этажа, убранном цветами и залитом огнями хрустальных люстр, убирали после ужина мебель для танцев, и только в залах поменьше, устланных коврами и уставленных дорогой мебелью, взятой напрокат специально для этого вечера, веселилось блестящее общество. Весь Гродно явился чествовать Зубова: были и послы, и высшие сановники республики, и знатные дамы, и даже папский нунций с епископами Массальским и Скаршевским.
Заремба на самом пороге попал в объятия Новаковского, который представил его дамам и наиболее важным гостям, а потом заявил ему:
- По всему дворцу искали тебя епископ и кастелян.
