Владимир Кузнечевский - Сталин: как это было? Феномен XX века
— Да, сидит уже дней сорок, а никаких показаний не дает. Может быть, за ним и нет ничего… Очень возможно… и так бывает… — ответил Сталин.
На другой день Василий Петрович Баландин, осунувшийся, остриженный наголо, уже занял свой кабинет в наркомате и продолжал работу, как будто с ним ничего и не случилось…
А через несколько дней Сталин спросил:
— Ну, как Баландин?
— Работает, товарищ Сталин, как ни в чем не бывало.
— Да, зря посадили.
По-видимому, Сталин прочел в моем взгляде недоумение — как же можно сажать в тюрьму невинных людей?! — и без всяких расспросов с моей стороны сказал:
— Да, вот так и бывает. Толковый человек, хорошо работает, ему завидуют, под него подкапываются. А если он к тому же человек смелый, говорит то, что думает, — вызывает недовольство и привлекает к себе внимание подозрительных чекистов, которые сами дела не знают, но охотно пользуются всякими слухами и сплетнями… Ежов мерзавец! Разложившийся человек. Звонишь к нему в наркомат — говорят: уехал в ЦК. Звонишь в ЦК — говорят: уехал на работу. Посылаешь к нему на дом — оказывается, лежит на кровати мертвецки пьяный. Многих невинных погубил. Мы его за это расстреляли»{148}. Весьма информативный пассаж, из которого вытекает, что только в первые дни войны генсек осознал, какой урон государству нанесли предвоенные репрессии: работать в тяжелейших условиях войны оказалось не с кем, квалифицированные кадры оказались уничтоженными.
Далее. Не менее хорошо генсек понимал, что «подозрительные чекисты» хватают невинных людей по клеветническим наветам, но при этом и не думал останавливать репрессивную машину. Хотя внимательно следил за тем, какие показания дают арестованные чекистами руководители. Знал и то, что люди на допросах сопротивляются клеветническим обвинениям, но при этом никогда не вмешивался в работу репрессивного аппарата.
Размышление № 3Ситуацию очень сильно осложняло то обстоятельство, что большинство высшего состава военных командиров вырастали до своих командных высот в одно время и вместе с политическим ростом Сталина. Многие военные командиры высшего звена, вышедшие из Гражданской войны, не чувствовали пропасти, разделяющей их и Сталина. Многие из них лично знали Ленина, и Сталин для них был политической фигурой, которая качественно была неравной Ленину, но где-то почти равной каждому из них. А воспринимая Сталина почти как равного себе, они его не боялись. И интриги они против него плели (во всяком случае, в кулуарных разговорах), не отдавая себе отчета в том, что их и Сталина разделяет пропасть, и эта пропасть называется «политика».
Военные слишком поздно осознали наличие этой пропасти. Слишком поздно они поняли, что Сталина нужно было бояться, ну или хотя бы воспринимать его всерьез. Рассказывают, что когда Тухачевского вели на расстрел, он произнес фразу, которая, на мой взгляд, раскрывает его личную трагедию. Идя к расстрельной стенке подвала, Тухачевский произнес: «Как во сне…» Поздно. Просыпаться нужно было раньше.
Либерально настроенная публика, некоторые профессиональные историки, испытывающие идиосинкразию вообще ко всему, что имело место в советские годы, старательно и настойчиво отрабатывают тезис, согласно которому Сталин якобы всю свою жизнь боролся исключительно и только за свою личную власть. Вот, дескать, был он таким тираном и диктатором, что, кроме личной власти, ничего ему больше не было нужно. И даже война (любая) Сталину была якобы нужна только для укрепления своей личной власти. Потому, дескать, и военно-командные кадры РККА подверглись так называемой чистке.
Вот типичный образчик такой позиции. «В 1936—1938 годах Сталин развернул кампанию массового террора против бывших деятелей внутри партийной оппозиции, а также всех, казавшихся неблагонадежными, представителей партийной и советской номенклатуры, даже не участвовавших в разного рода оппозициях, — пишет доктор филологических наук Б. В. Соколов. — Тем самым генсек не только устранял любых потенциальных конкурентов и их возможных сторонников в борьбе за власть, но и укреплял тыл в преддверии будущей войны. Сталин хотел быть уверенным, что угроза его диктатуре не возникнет даже в случае, если входе военного конфликта страна вдруг окажется в критическом положении»{149}. С моей точки зрения, такое суждение является глубоко ошибочным.
Как мне представляется из нынешнего, исторического по отношению к Сталину, далека, Генсек действительно боялся военных и вообще организованных оппозиционеров. Но не только вследствие того, что ему страшно было потерять личную власть. Личная власть — это только внешняя канва действительных событий того времени. Настоящая причина этой боязни много глубже. Генсек считал, что если оппозиция устранит его, то под вопрос будет поставлено дело, которому он посвятил всю свою жизнь, — а таковым он считал (правильно или нет — это вопрос другой) возрождение Российского государства.
Для него даже строительство социализма в СССР было всего лишь средством для возрождения сильной мировой державы, величие которой он отождествлял только с самим собой. Для достижения этой цели генсек шел даже на открытую конфронтацию с Лениным, которого между тем всю жизнь для окружающих подавал как своего единственного настоящего Учителя с большой буквы.
Что же касается конкретного вопроса по поводу заговора военных, то у меня складывается впечатление, что никакого заговора Тухачевского в собственном значении этого слова на самом деле никогда в действительности не было.
В 2012году в издательстве «Алгоритм», известном выпуском книг, где часто полностью оправдываются абсолютно все действия Сталина, вышла книга «М.Н. Тухачевский. Как мы предавали Сталина», авторы которой почему-то предпочли скрыть свои имена. В книге собраны из разных источников и опубликованы некоторые протоколы допросов Тухачевского. В том числе и первое заявление самого Тухачевского от 26 мая 1937 года наркому внутренних дел Н.И. Ежову. Этому краткому заявлению (9 строк и собственная подпись маршала) предшествует краткая запись безвестных авторов книги, где сообщается: «22 мая 1937 года Тухачевский был арестован в Куйбышеве, 26 мая после очных ставок с Примаковым, Путной и Фельдманом дал первые признательные показания». Здесь же публикуется подпись под этим заявлением: «26.5.37. Заявление отбирал: Пом. Нач. 5 отдела ГУГБ, капитан госуд. без. Ушаков, (подпись)».
Авторы книги, по-видимому, убеждены, что Тухачевский сам, мирно, в течение полутора суток пообщавшись с Ушаковым, дал, как они пишут, добровольное признание, «написанное четким, ровным почерком со всеми знаками препинания, абзацами и примечаниями. В этих показаниях М.Н. Тухачевский поэтапно и скрупулезно вскрывает мельчайшие детали заговора»{150}.
Между тем капитан безопасности Ушаков, это ведь тот самый Зиновий Маркович Ушаков (Ушамирский), которого Справка Шверника характеризует устами очевидцев и свидетелей как палача, незнающего никаких моральных и нравственных границ при пытках подследственных, как «зверя с человеческим лицом». И читателя эти безвестные авторы пытаются убедить в том, что этот «зверь» всего в течение полутора суток мирно побеседовал с Тухачевским и тот сразу же назвал два десятка военных командиров, якобы вовлеченных им с 1932 года в возглавляемый им военный заговор?!
Расстрел верхушки военных производился в большой спешке. Авторы дилогии «Сталин. Судьба и стратегия» утверждают, что Сталин, опасаясь волнений в войсках, предложил свернуть судебный процесс. «Это решение Сталина поддержали Молотов, Каганович, Ворошилов, Калинин, Микоян, Хрущев. В тот же день был вынесен приговор: расстрел». Приговор подписали Буденный, Шапошников, Блюхер, потом остальные члены Судебного присутствия. Осужденных в крытом грузовике привезли в Лефортовскую тюрьму, а там провели в подвал.
«Ульрих внятно прочитал приговор… Якир впал в истерику и стал кричать: “Я не виновен! Дайте мне бумагу — я напишу Сталину и Ворошилову!” Члены суда стали говорить: “Надо дать!” Ульрих нехотя согласился, Якиру дали бумагу и ручку. Он быстро написал два письма и отдал их Ульриху для передачи. Записки тут же послали по адресам».
Письма И. Якира, Первое письмо, «Родной близкий тов. Сталин, Я смею так к Вам обращаться, ибо я все сказал, все отдал, и мне кажется, что я снова честный, преданный партии, государству, народу боец, каким я был многие годы. Вся моя сознательная жизнь прошла в самоотверженной, честной работе на виду партии и ее руководителей — потом провал в кошмар, в непоправляемый ужас предательства… Следствие закончено. Мне предъявлено обвинение в государственной измене, я признал свою вину, я полностью раскаялся. Я верю безгранично в правоту и целесообразность решения суда и правительства. Теперь я честен каждым своим словом, я умру со словами любви к Вам, партии и стране, с безграничной верой в победу коммунизма».
