В.И. Карпец - Русь Мiровеева (опыт «исправления имен»)
Но не менее таинственна (таинственна!) и Марья Моревна. Ведь простой перевод ее имени означает: Мария Морская. Кто это? Вспомним — равноапостольная Мария Магдалина, просветительница Галлии, согласно «Золотой легенде», своего рода Четье-Минее средневекового Запада, высадилась близ Марселя, в Сен-Мари-де-ла-Мер, и с тех пор в Европе (потаенной, не «среднего европейца» буржуазной Европы!) ее считают покровительницей моря, матерью моря (mere de la mer), не только моря моряков, но и «моря философов», Stella Maris. «Иногда рассказывается, что Мария Магдалина была невестой Иоанна Богослова, отвергшего брак с ней из любви к девственности и ради полного служения Христу», — пишет С.С. Аверинцев в Энциклопедии «Мифы народов мира» (М… 1988, т.П. с. 117). Легенда эта лукава, как и многие из легенд, призраками бродивших по Европе, но она вполне могла дойти и до Руси, бывшей до ордынско-московского перелома, особенно на севере, ее частью. Но если это так, то еще более ясно, что разделение Кощея и Ивана — позднее и мнимое. Как и смерть Кощея. А русское предание гласит, что по морскому пути «на запад солнца» Мария Магдалина побывала в Риме и вручила императору Тиберию яйцо, ставшее в руках кесаря огненно-красным. Кощеево яйцо. Царское яйцо. Свидетельство о Воскресении Царя и Иерея по чину Мелхиседекову.
Недавно был опубликован второй том документов и материалов, посвященных Федору Ивановичу Тютчеву, предки которого, кстати, служили при московском дворе вместе с боярами Кобыличами (Захария Тютчев упоминается в летописях как дипломат). Замечателен рассказ знаменитой фрейлины Смирновой о похоронах Николая Первого. На слова ее о том, что Царству Русскому приходит конец, Тютчев произнес одно слово: Мелхиседек.
«ПОДСТУПАЛ Я ВНОВЬ К МОСКВЕ СО СЛАВОЙ»
К МЕТАФИЗИКЕ САМОЗВАНЧЕСТВА
Всех нас долго и упорно учили будто бы история «не имеет сослагательного наклонения». «Все идет по плану», и одна формация неотменимо сменяет другую, в жесткую хронологию намертво впечатаны эпохи и царствования. Их, конечно, можно по-разному толковать — быть марксистом, позитивистом, биологистом, идеалистом или моралистом — суть дела от этого не изменится. Человечество движется вперед во времени, пути назад нет. На этом же фундаменте стоит и историческая наука на западе. В чем здесь дело? Откуда эти представления о едином, единожды заведенном процессе? Корни их, впрочем, можно легко увидеть в кальвинизме с его доктриной предопределения, но, конечно же, тянутся они значительно глубже, в более ранние времена. На это указывал Фридрих Ницше, когда писал о разрушительности феномена Сократа для древнейшей, хтонико-органической культуры. Но Сократ был только началом. Вся «формационная» линия историософии — вплоть до Маркса, Поппера и Фукуямы изначально исходит из жесткой хронологической схемы, закрепленной в позднем средневековье римо-католической, а затем кальвинистской теологией. Появление в конце XIX-первой половине XX веков «цивилизационного» подхода к истории, связанного с именами Шпенглера, Данилевского, Тойнби, русских евразийцев было лишь первым толчком, поколебавшим сократо-кальвинистскую модель исторического космоса. Но и это было только началом. Последнее десятилетие отмечено уже землетрясением девяти балльным. Под вопрос поставлена (и вовсе не бездоказательно, а на основе точнейших астрономических исследований) сама хронология и соответственно существование большинства исторических цивилизаций как таковых. Отвергшие календари Скалигера-Петавиуса, ученики «шлиссельбургского затворника» Николая Морозова вынуждены приходить к выводам о «наложении» цивилизаций, причем картины «наложения» часто оказываются абсолютно противоположными — от «восточнической» (у Фоменко и Носовского) до «западнической» (у Калюжного и Валянского). Но здесь не место анализировать феномен «новой хронологии» — к нему мы еще надеемся вернуться. В первом приближении попытаемся констатировать, что история в принципе подчиняется тем же законам, что и физические науки. Квантовая физика XX века утверждает, что квант ведет себя противоположным, взаимно исключающим образом — как частица и как волна, причем само ее поведение неотменимо искажается позицией наблюдателя (принцип неопределенности). Но совершенно то же самое проявляется и в макромире, надо только уметь примечать. Всякому, например, грибнику известен «феномен белого гриба» — если на это «лесное золото» раз посмотреть, гриб перестает расти и гниет. В целом на этих же принципах (центрической позиции мастера-наблюдателя) основана и средневековая алхимия и ее современное прочтение (школа Фулканелли-Канселье). Но если это так, то почему то же самое не применить к истории? Почему историй не может быть столь же много (потенциально — до бесконечности), сколь и состояний «элементарной» частицы или «философского субъекта»?
Почему в конце концов, наблюдатель истории не оказывает на нее обратного воздействия, буквально не реализуя знаменитую формулу о «политике, обращенной в прошлое»? Более того, в этом случае все «варианты поведения» истории оказываются в одинаковой степени верны и подтверждаемы, в том числе и археологически. Так, ту же самую знаменитую библиотеку Ивана Грозного можно искать (и найти!) и в Москве, и в Ярославле, и в Новгороде! Когда Патриарх Никон строил свой Новый Иерусалим в семидесяти километрах от столицы, это был тот же самый Иерусалим, что и в отдаленной Палестине! Да и нынешний конфликт по поводу Царских останков в этом контексте лишается всякого смысла, поскольку истинное значение имеет не их физическое нахождение на Урале, в Брюсселе или в Ленинграде, но метафизический акт веры в святость Царственных мучеников (то есть все та же «позиция наблюдателя»).
Интересные соображения в связи с «поведением истории» высказал современный философ Александр Дугин в своей статье «Время Ляпунова», опубликованной в его книге «Тамплиеры пролетариата» (М., Арктогея, 1997). Дугин утверждает, что в некий момент, в некоей точке, события начинают происходить принципиально «неправильно» (разумеется, с точки зрения обыденной «правильности») в связи с начавшимся изменением структуры самого времени. Тогда «отменяются» все устойчивые правила, законом становится аномия. Самого Дугина интересует прежде всего метафизика революции, но замечания его о «времени Ляпунова» в истории оказываются гораздо более широко применимы. Впрочем, тема «метафизики самозванчества» от «метафизики революции» вовсе не далека. Если развивать посылки Дугина дальше, легко прийти к выводу, что эта точка, собственно, находится не где-то на линии предыдущего (не «ляпуновского») времени, а всюду, везде, и, разумеется (что одно и то же), нигде. Собственно говоря, «правильного» развития событий нет и быть не может, существует лишь «сад расходящихся тропок» (Хорхе Луис Борхес). По сути, речь идет о той самой множественности состояний бытия, о которой в XX веке писали такие разные авторы, как Рене Генон, Джон Данн, тот же Борхес.
Противоречит ли это христианской картине мироздания? Если под христианством понимать западное, линейно-историческое, морально-триумфалистское прочтение Библии, совпадающее, по сути, с теорией «прогресса», то, разумеется — да, противоречит. Но является ли оно действительно христианским, то есть православным, право славящим Бога и Его творение? В Никео-Цареградском Символе веры есть лишь одно указание историко-хронологического свойства — «распятаго же за ны при Понтийстем Пилате». Да, если принять за основу хронологии Скалигера и Петавиуса (а мы, в отличие от Фоменко и Носовского, не отвергаем ее, а принимаем как одну из бесконечных, наряду, разумеется, с «новой», то мы с полным основанием можем утверждать, что речь идет именно о 33-м годе от Р.Х. (с соответствующей поправкой на 7 лет), и будем на сто процентов правы, как столь же правы эту хронологию отрицающие. Но для православного христианина Тайная Вечеря, смерть и Воскресение Христовы образуют центрическую точку истории и космоса. Эта точка искупительной жертвы Богочеловека и есть та самая основная метафизическая точка, беспрерывно рождающая бесконечную множественность состояний бытия, все тот же самый «сад расходящихся тропок». Об этой жертве Апостол говорит, что человек искуплен «честною кровию яко агнца непорочна и пречиста Христа, предведеннаго оубо прежде сложения мiра, явльшагося же в последния лета вас ради» (1 Петра, 19-20). Если точку Жертвы Апостол именует и домiровой и последней во времени, то совершенно очевидно, что она и есть нигде — и повсюду сущая альфа и омега, приснорождающая все «множественные состояния». Но даже на видимом уровне она не может быть единственной: ведь непрерывно, а вовсе не единожды совершаемая Божественная литургия есть не образ этой Предвечной Жертвы, как у протестантов, и не ее магическое повторение, как у католиков (где отсутствие призывания Святаго Духа делает священника «превращателем» вина и хлеба), но сама эта Жертва при Понтийстем Пилате, в одинаковой степени привязанная и не привязанная к исторической Палестине, как, впрочем, и вообще к любому историческому времени. Именно об этом и повествует знаменитая «Новая Скрижаль», по которой русский человек XVI века познавал основы веры. Но если точка Жертвы всегда и везде, то именно из нее истекает «время Ляпунова», буее мiра", всякое юродство и всякое Царство. «У Бога всего много» — это народное присловье оказывается «томов премногих тяжелей», даже если эти тома написаны «в защиту родной истории».