Валерий Гитин - Всемирная история без комплексов и стереотипов. Том 2
Людовик XIV не побеждал соперников в честном поединке. Он их попросту устранял со своего пути, и судьба Никола Фуке — лишнее подтверждение этого тезиса.
Лавальер родила от короля несколько детей, двое из которых выжили и были официально усыновлены.
Она не обладала традиционной наглостью королевских фавориток, которые извлекали максимум пользы из своего статуса, никогда ни о чем не просила Людовика и не ставила никаких условий. Со временем это показалось ему скучным, пресным, лишенным того, что называется интригой, и он охладел к излишне скромной Луизе Лавальер, которая отправилась в монастырь, где провела тридцать пять лет из прожитых ею шестидесяти шести.
КСТАТИ:
«Клясться женщине в вечной любви столь же нелепо, как утверждать, что всегда будешь здоров, или всегда будешь счастлив».
Шарль де Монтескье
Луизу де Лавальер сменила графиня Атенаис де Монтеспан, агрессивная красавица, способная идти к своей цели по трупам. Собственно, уход Лавальер в монастырь — в немалой мере следствие бешеной активности графини, буквально атаковавшей короля и вытеснившей совестливую фаворитку с орбиты его благосклонного внимания. Первый же разговор с Людовиком графиня направила в совершенно конкретное русло, в ту же ночь приведшее ее в одну из королевских спален.
Муж графини, напрасно ждавший ее домой этой ночью и утром узнавший подробности маленькой сексуальной революции в Версале, уехал, огорченный, в деревню.
Три месяца он напрасно ждал возвращения блудной жены, после чего вернулся в Париж, облачился в траур и приехал во дворец. Людовик, немало удивленный этим визитом, спросил его, по ком он носит траур. Муж скорбно покачал головой и ответил: «Ваше величество, у меня умерла жена». Король рассмеялся, но этот эпизод ему не понравился, причем настолько, что отставной муж его новой любовницы оказался в Бастилии, а затем был препровожден в собственное имение, где вскоре и умер на радость предприимчивой вдове.
Графиня де Монтеспан стала фактически первым лицом государства, полностью подчинив себе того, кто так любил повторять: «Государство — это я!» Людовик приводил в ее будуар министров, чтобы она одобрила те или иные правительственные программы или же, наоборот, отвергла их как неприемлемые.
Она издевалась над королевой, она устраивала королю бурные сцены, которые он сносил с поражающим смирением. Думается, это смирение было оборотной стороной садизма, проявлявшегося в характере Людовика XIV достаточно часто и явно, судя по его поступкам.
Графиня де Монтеспан родила от него шесть детей, которых он усыновил и дал им прекрасное содержание, а также еще двоих, но уже тайно, потому что к тому времени у Людовика возникли определенные сложности во взаимоотношениях с высшим духовенством, косо смотревшим на этот детский сад, зачатый во грехе.
Говорят, что дети привязывают мужчину к их матери. Вполне вероятно, в определенных случаях, но пусть кто-нибудь покажет женщину, которая после восьми деторождении сохранит притягательность для очень избалованного, капризного и развращенного партнера, к тому же еще и чужого мужа…
Людовик начал вновь обретать голову, потерянную было в период страстной покорности своей требовательной госпоже. И вот тут-то его ищущий взгляд останавливается на Франсуазе де Ментенон, вдове известного поэта Скаррона, которую графиня де Монтеспан опрометчиво взяла в дом в качестве воспитательницы своих многочисленных детей…
Она была красива и достаточно умна для того, чтобы сыграть перед королем роль ходячего благочестия, которое испытывает невыразимые муки, наблюдая разнузданный разврат, царивший в каждом закоулке роскошного дворца и часто проводит бессонные ночи в молитвах за спасение души христианнейшего монарха, погрязшего в грехе прелюбодеяния.
Стрела попала в цель. Пресыщенный Людовик заинтригован. Как и всякий развращенный человек, он проникся жгучим желанием совратить, растлить эту святошу, которая будет терять сознание от ужаса, когда его руки начнут срывать с нее одежду… Она блестяще, гениально сыграла свою роль, и мсье Мольер, безусловно, много потерял оттого, что она не служила в его труппе. Так или иначе, но прообразом мольеровского Тартюфа она была, так сказать, в чистом виде.
Графине Монтеспан вежливо, но решительно было указано на дворцовые двери, а воспитательница ее детей сменила свою благодетельницу на королевском ложе.
И у руля управления государством.
Она пребывала в этой роли целых тридцать лет, до самой смерти Людовика XIV в 1715 году. Учитывая особенности его характера, длительность этой связи была немыслимой, однако, факт остается фактом. Вот что значит тридцать лет ложиться с мужчиной в одну постель и каждый раз при этом разыгрывать грехопадение…
КСТАТИ:
— Господи, помоги! — страстно бормочет ханжа, случайно оказавшись в объятиях настойчивого поклонника и вяло отталкивая его.
— Не беспокойтесь, мадам, думаю, я и сам справлюсь.
Когда умер Людовик XIV, его знаменитая фраза «Государство — это я» воплотилась в жизнь самым буквальным образом. Да, вместе с ним умерло и государство, по крайней мере, в том виде, в каком оно существовало после Мазарини, который при всех своих негативных качествах все же заботился о благе Франции и не расходовал ее казну на собственные увеселения, не говоря уже о том, что он никогда бы не позволял какой-то наложнице играть роль истины в последней инстанции.
КСТАТИ:
«Дай мне, женщина, свою маленькую истину!» — сказал я. И вот что ответила старуха: «Ты идешь к женщинам? Не забудь взять с собой плеть!»
Фридрих Ницше. «Так говорил Заратустра».
Если не окажется под рукой плети, то, идя к женщинам, необходимо брать с собой хотя бы здравый смысл и не уподобляться молодому кобельку, учуявшего сучку с течкой. На то человек и зовется человеком, тем более если на нем лежит тяжкий груз ответственности за судьбу государства.
Какая там, к дьяволу, ответственность. Правление Людовика XIV — ярчайшая иллюстрация понятия «безответственность».
Он восседал на троне долго, так долго, что пережил всех своих детей, так что его наследником стал пятилетний правнук.
Этот правнук, запечатленный в Истории как Людовик XV (1710—1774 гг.), приступил к делам правления после более чем десяти лет регентства Филиппа Орлеанского и опеки прочих родственников — алчных, беспутных и, судя по всему, недалеких.
Молодой король, очень внушаемый и не очень осознающий свой долг перед державой, подпал под влияние иезуитов и потому проявил себя достойным продолжателем политического идиотизма своего прадедушки, запретив протестантам отправлять богослужение и дав согласие на конфискацию их имущества, тем самым подведя окончательную черту под процессом ликвидации наиболее продуктивной силы французского общества.
Эту государственную подлость можно было бы если не принять, то хотя бы осознать с позиций формальной логики, если бы она была полезна если не державе в целом, то хотя бы ее правящей верхушке, но ведь нет же, никому, кроме иезуитов, она не принесла ни малейшей пользы. Это весьма и весьма напоминает настойчивые требования отцов нашей Церкви запретить на правительственном уровне функционирование протестантских и всех иных религиозных организаций неканонического характера. Основание: они — «не наши», «чужие», «чуждые» и т.п.
Не более чем попытка с помощью государства избавиться от конкурентов. А разговоры о «нашей», «исконной» религии не слишком убедительны хотя бы потому, что религия-то одна, христианская, а то, что алчные и амбициозные попы ее расчленили, размежевали в угоду своекорыстным интересам, в этом нет вины самой религии. Сейчас, в XXI веке, учитывая сложившиеся на нашей маленькой планете ситуации, возникла поистине жестокая необходимость объединения мирового христианства, нравится ли такая перспектива местным князьям Церкви, или нет. Ну, а если совсем уж по большому счету, то христианская религия — не наша исконная, а благоприобретенная. Если, конечно, рассматривать как благо то, что происходило в Киеве в 988 году, когда новомодное христианство насаждалось с помощью огня и меча. Это так, между прочим.
А тогда, в конце двадцатых годов XVIII века, молодой Людовик XV тоже заявлял в оправдание репрессий против гугенотов, что католичество — это исконная религия французов, а вот все прочие течения — блажь, ересь, инородные тела в здоровом христианском организме. Такое всегда хорошо срабатывало в конкурентной борьбе религий, да и вообще идеологий. Иное — значит не наше, не наше — значит чуждое, чуждое — значит враждебное. И так далее — до репрессивных мер усилиями государственной машины.