Иван Солоневич - Россiя въ концлагерe
Какъ-то подъ утро мы возвращались изъ УРЧ въ свою палатку. На дворe было морозно и тихо. Пустынныя улицы Подпорожья лежали подъ толстымъ снeговымъ саваномъ.
-- А по моему, Ватикъ, -- ни съ того ни съ сего сказалъ Юра, -- надо все-таки это сдeлать... Неудобно какъ-то...
-- Размeняютъ, Юрчикъ, -- сказалъ я.
-- Ну, и хрeнъ съ нами... А ты думаешь, много у насъ шансовъ отсюда живыми выбраться?
-- Я думаю -- много...
-- А по моему -- никакихъ. Еще черезъ мeсяцъ отъ насъ одни мощи останутся... Все равно... Ну, да дeло не въ томъ.
-- А въ чемъ же дeло?
-- А въ томъ, что неудобно какъ-то. Можемъ мы людей спасти? Можемъ. А тамъ пусть разстрeливаютъ -- хрeнъ съ ними. Подумаешь -- тоже удовольствiе околачиваться въ этомъ раю. {147}
Юра вообще -- и до лагеря -- развивалъ такую теорiю, что если бы, напримeръ, у него была твердая увeренность, что изъ Совeтской Россiи ему не выбраться никогда, -- онъ застрeлился бы сразу. Если жизнь состоитъ исключительно изъ непрiятностей -- жить нeтъ "никакого коммерческаго расчета"... Но мало ли какiе "коммерческiе расчеты" могутъ быть у юноши 18-ти лeтъ, и много ли онъ о жизни знаетъ?
Юра остановился и сeлъ въ снeгъ.
-- Давай посидимъ... Хоть урчевскую махорку изъ легкихъ вывeтримъ...
Сeлъ и я.
-- Я вeдь знаю, Ватикъ, ты больше за меня дрейфишь.
-- Угу, -- сказалъ я.
-- А ты плюнь и не дрейфь.
-- Замeчательно простой рецептъ!
-- Ну, а если придется -- придется же -- противъ большевиковъ съ винтовкой идти, такъ тогда ты насчетъ риска вeдь ничего не будешь говорить?..
-- Если придется... -- пожалъ я плечами.
-- Дастъ Богъ, придется... Конечно, если отсюда выскочимъ...
-- Выскочимъ, -- сказалъ я.
-- Охъ, -- вздохнулъ Юра. -- Съ воли не выскочили... Съ деньгами, съ оружiемъ... Со всeмъ. А здeсь?..
Мы помолчали. Эта тема обсуждалась столько ужъ разъ.
-- Видишь ли, Ватикъ, если мы за это дeло не возьмемся -- будемъ потомъ чувствовать себя сволочью. Могли -- и сдрейфили.
Мы опять помолчали. Юра, потягиваясь, поднялся со своего мягкаго кресла.
-- Такъ что, Ватикъ, давай? А? На Миколу Угодника.
-- Давай! -- сказалъ я.
Мы крeпко пожали другъ другу руки. Чувства отцовской гордости я не совсeмъ все-таки лишенъ.
Особенно великихъ результатовъ изъ всего этого, впрочемъ, не вышло, въ силу той прозаической причины, что безъ сна человeкъ все-таки жить не можетъ. А для нашихъ манипуляцiй съ карточками и списками у насъ оставались только тe четыре-пять часовъ въ сутки, которые мы могли отдать сну. И я, и Юра, взятые въ отдeльности, вeроятно, оставили бы эти манипуляцiй послe первыхъ же безсонныхъ ночей, но поскольку мы дeйствовали вдвоемъ, никто изъ насъ не хотeлъ первымъ подавать сигналъ объ отступленiи. Все-таки изъ каждаго списка мы успeвали изымать десятка полтора, иногда и два. Это былъ слишкомъ большой процентъ -- каждый списокъ заключалъ въ себe пятьсотъ именъ -- и на Погрe стали уже говорить о томъ, что въ УРЧ что-то здорово путаютъ.
Отношенiя съ Якименкой шли, все ухудшаясь. Во-первыхъ, потому, что я и Юра, совсeмъ уже валясь съ ногъ отъ усталости и безсонницы, врали въ этихъ спискахъ уже безъ всякаго "заранeе обдуманнаго намeренiя", и на погрузочномъ пунктe получалась {148} неразбериха и, во-вторыхъ, между Якименкой и Борисомъ стали возникать какiя-то тренiя, которыя въ данной обстановкe ничего хорошаго предвeщать не могли и о которыхъ Борисъ разсказывалъ со сдержанной яростью, но весьма неопредeленно. Старшiй врачъ отдeленiя заболeлъ, Борисъ былъ назначенъ на его мeсто, и, поскольку я могъ понять, Борису приходилось своей подписью скрeплять вытертые резинкой дiагнозы и новыя стандартизованныя помeтки "годенъ". Что-то назрeвало и на этомъ участкe нашего фронта, но у насъ назрeвали всe участки сразу.
Какъ-то утромъ приходитъ въ УРЧ Борисъ. Видъ у него немытый и небритый, воспаленно-взъерошенный и обалдeлый -- какъ, впрочемъ, и у всeхъ насъ. Онъ сунулъ мнe свое ежедневное приношенiе -- замерзшiй комъ ячменной каши, и я замeтилъ, что, кромe взъерошенности и обалдeлости, въ Борисe есть и еще кое-что: какая-то гайка выскочила, и теперь Борисъ будетъ идти напроломъ; по части же хожденiя напроломъ Борисъ съ полнымъ основанiемъ можетъ считать себя мiровымъ спецiалистомъ. На душe стало безпокойно. Я хотeлъ было спросить Бориса, въ чемъ дeло, но въ этотъ моментъ въ комнату вошелъ Якименко. Въ рукахъ у него были какiя-то бумаги для переписки. Видъ у него былъ ошалeлый и раздраженный: онъ работалъ, какъ всe мы, а промфинпланъ таялъ съ каждымъ днемъ.
Увидавъ Бориса, Якименко рeзко повернулся къ нему:
-- Что это означаетъ, докторъ Солоневичъ? Представители третьей части въ отборочной комиссiи заявили мнe, что вы что-то тамъ бузить начали. Предупреждаю васъ, чтобы этихъ жалобъ я больше не слышалъ.
-- У меня, гражданинъ начальникъ, есть жалоба и на нихъ...
-- Плевать мнe на ваши жалобы! -- холодное и обычно сдержанное лицо Якименки вдругъ перекосилось. -- Плевать мнe на ваши жалобы. Здeсь лагерь, а не университетская клиника. Вы обязаны исполнять то, что вамъ приказываетъ третья часть.
-- Третья часть имeетъ право приказывать мнe, какъ заключенному, но она не имeетъ права приказывать мнe, какъ врачу. Третья часть можетъ считаться или не считаться съ моими дiагнозами, но подписывать ихъ дiагнозовъ я не буду.
По закону Борисъ былъ правъ. Я вижу, что здeсь столкнулись два чемпiона по части хожденiя напроломъ -- со всeми шансами на сторонe Якименки. У Якименки на лбу вздуваются жилы.
-- Гражданинъ начальникъ, позвольте вамъ доложить, что отъ дачи своей подписи подъ постановленiями отборочной комиссiи я, въ данныхъ условiяхъ, отказываюсь категорически.
Якименко смотритъ въ упоръ на Бориса и зачeмъ-то лeзетъ въ карманъ. Въ моемъ воспаленномъ мозгу мелькаетъ мысль о томъ, что Якименко лeзетъ за револьверомъ -- совершенно нелeпая мысль: я чувствую, что если Якименко попробуетъ оперировать револьверомъ или матомъ, Борисъ двинетъ его по челюсти, и это будетъ послeднiй промфинпланъ на административномъ и жизненномъ поприщe Якименки. Свою непринятую Якименкой жалобу Борисъ перекладываетъ изъ правой руки въ лeвую, а правая {149} свободнымъ разслабленнымъ жестомъ опускается внизъ. Я знаю этотъ жестъ по рингу -- эта рука отводится для удара снизу по челюсти... Мысли летятъ съ сумасшедшей стремительностью. Борисъ ударитъ, активъ и чекисты кинутся всей сворой, я и Юра пустимъ въ ходъ и свои кулаки, и черезъ секундъ пятнадцать всe наши проблемы будутъ рeшены окончательно.
Нeмая сцена. УРЧ пересталъ дышать. И вотъ, съ лежанки, на которой подъ шинелью дремлетъ помощникъ Якименки, добродушно-жестокiй и изысканно-виртуозный сквернословъ Хорунжикъ, вырываются трели неописуемаго мата. Весь словарь Хорунжика ограничивается непристойностями. Даже когда онъ сообщаетъ мнe содержанiе "отношенiя", которое я долженъ написать для Медгоры, -- это содержанiе излагается такимъ стилемъ, что я могу использовать только союзы и предлоги.
Матъ Хорунжика ни кому не адресованъ. Просто ему изъ-за какихъ-то тамъ хрeновыхъ комиссiй не даютъ спать... Хорунжикъ поворачивается на другой бокъ и натягиваетъ шинель на голову.
Якименко вытягиваетъ изъ кармана коробку папиросъ и протягиваетъ Борису. Я глазамъ своимъ не вeрю.
-- Спасибо, гражданинъ начальникъ, я не курю.
Коробка протягивается ко мнe.
-- Позвольте васъ спросить, докторъ Солоневичъ, -- сухимъ и рeзкимъ тономъ говоритъ Якименко, -- такъ на какого же вы чорта взялись за комиссiонную работу? Вeдь это же не ваша спецiальность. Вы вeдь санитарный врачъ? Неудивительно, что третья часть не питаетъ довeрiя къ вашимъ дiагнозамъ. Чортъ знаетъ, что такое... Берутся люди не за свое дeло...
Вся эта мотивировка не стоитъ выeденнаго яйца. Но Якименко отступаетъ, и это отступленiе нужно всемeрно облегчить.
-- Я ему это нeсколько разъ говорилъ, товарищъ Якименко, -- вмeшиваюсь я. -- По существу -- это все докторъ Шуквецъ напуталъ...
-- Вотъ еще: эта старая... шляпа, докторъ Шуквецъ... -- Якименко хватается за якорь спасенiя своего начальственнаго "лица"... -- Вотъ что: я сегодня же отдамъ приказъ о снятiи васъ съ комиссiонной работы. Займитесь санитарнымъ оборудованiемъ эшелоновъ. И имeйте въ виду: за каждую мелочь я буду взыскивать съ васъ лично... Никакихъ отговорокъ... Чтобы эшелоны были оборудованы на ять...
Эшелоновъ нельзя оборудовать не то, что на ять, но даже и на ижицу -по той простой причинe, что оборудовать ихъ нечeмъ. Но Борисъ отвeчаетъ:
-- Слушаю, гражданинъ начальникъ...
Изъ угла на меня смотритъ изжеванное лицо Стародубцева, но на немъ я читаю ясно:
-- Ну, тутъ ужъ я окончательно ни хрeна не понимаю...
Въ сущности, не очень много понимаю и я. Вечеромъ мы всe идемъ вмeстe за обeдомъ. Борисъ говоритъ: {150}
-- Да, а что ни говори -- а съ умнымъ человeкомъ прiятно поговорить. Даже съ умной сволочью...
Уравненiе съ неизвeстной причиной Якименковскаго отступленiя мною уже рeшено. Стоя въ очереди за обeдомъ я затeваю тренировочную игру: каждый изъ насъ долженъ про себя сформулировать эту причину, и потомъ эти отдeльныя формулировки мы подвергнемъ совмeстному обсужденiю.
