Александр Нечволодов - История Смутного времени в России. От Бориса Годунова до Михаила Романова
По словам польских летописцев, Василий Иванович и его братья били королю челом до земли и лобызали его руку. Вспоминая, однако, достойное поведение Шуйского на приеме у того же короля под Смоленском, можно думать, что и в Варшаве он держал себя иначе, чем рассказывают поляки.
К июню месяцу, как мы уже говорили, русским военачальникам, стоящим под Москвой, удалось овладеть последними башнями Белого города, находившимися в руках поляков, после чего те очутились совершенно запертыми в Китай-городе и Кремле, вместе с боярами и патриархом, сидевшим за приставами.
К этому времени в воинском стане, осаждавшем столицу, взамен запертого в Кремле правительства имелось уже другое, которое не только ведало управлением собранной рати, но также считало своим правом управлять и всем Московским государством впредь до избрания нового царя. Это был «Совет всея земли», в состав которого входили: «всякие служилые люди и дворовые и казаки», находившиеся в рядах ополчения, пришедшего освободить Москву от поляков. Конечно, Совет этот, хотя и состоял только из одних ратных людей, тем не менее, имел полное основание считать себя представителем всей земли, так как ополчение было собрано по единодушному приговору всех сословий в городах, и кроме того – в нем же участвовали как казаки, так и русские люди, служившие в Тушине. Для заведования делами были учреждены «приказы», совершенно такие же, какие действовали в Москве: Поместный, Разрядный, Разбойный, Земский и другие.
30 июня этот «Совет всея земли» – «Московского государства, разных земель царевичи, бояре, окольничие и всякие служилые люди и дворовые, которые стоят за Дом Пречистой Богородицы, за православную христианскую веру, против разорителей веры христианской», – составили приговор, по которому вверили высшее управление всеми делами трем лицам: боярину князю Димитрию Тимофеевичу Трубецкому, боярину Ивану Мартыновичу Заруцкому и думному дворянину Прокофию Петровичу Ляпунову; последние, однако, являлись подчиненными лицами относительно всей земли и не имели права своевластно наказывать кого-либо смертной казнью или ссылкой: «А не объявя всей земле, смертные казни никому не делать и по городам не ссылать…» По этому приговору бывшие тушинцы были совершенно уравнены с людьми земских ополчений. Но вместе с тем было указано, что кто получил, пользуясь Смутой, сверх меры поместий, то он обязан их возвратить и довольствоваться тем, что ему бы причиталось за службу на основании существовавших ранее порядков Московского государства. Чтобы пресечь бесчинства казаков, в этом же приговоре постановлено: «С городов и из волостей атаманов и казаков свести и запретить им грабежи и убийства». Крестьян же и беглых людей от помещиков велено было отыскивать и возвращать их прежним владельцам».
Про взаимоотношения верховных троеначальников летописец выражается так: «В тех же начальниках бысть великая ненависть и гордость: друг пред другом чести и начальство получить желаста, ни един единого меныни быти не хотяше, всякому хотяшеся самому владети. Сие же Прокофий Ляпунов не по своей мере вознесеся и гордость взя… Той же другой начальник Заруцкий поймав себе городы и волости многие. Ратные же люди под Москвою помираху с голоду, казакам же даша волю велию; и быша по дорогам и по волостям грабежи великие. На того же Заруцкого от земли от всей ненависть бяше. Трубецкому ж меж ими чести никакие от них не бе…»
Такая взаимная ненависть и рознь не могли привести, разумеется, ни к чему хорошему. Заруцкий и Трубецкой, вынужденные подписать приговор «всея земли» от 30 июня, «с тое же поры начата над Прокофьем думати, как бы его убить».
Случай скоро представился. Один из земских военачальников, Матвей Плещеев, поймал, по-видимому на разбое, 28 казаков и посадил их в воду; но на выручку им прибыли другие казаки, которые успели вытащить из воды товарищей и привезти в свой табор под Москвой, разделявший, как мы говорили, стан Ляпунова от станов остальных земских ополчений. Начался страшный шум: как смог земский человек, вопреки приговору от 30 июня, казнить кого-либо смертью без ведома «всея земли», причем все стали кричать против Ляпунова и хотели его убить. Узнав про это, Ляпунов собрался бежать, но был настигнут казаками, и их вожди уговорили его вернуться назад, на что он согласился.
А между тем против него действовал и другой враг, желавший его смерти не меньше, чем Трубецкой, Заруцкий и казаки. Это был Гонсевский. В одной из стычек поляки взяли в плен казака-побратима атамана Исидора Заварзина. Заварзин стал просить Гонсевского разрешить ему повидаться со своим названым братом. Тот разрешил свидание и воспользовался им для своих целей: Гонсевский приказал написать от имени Ляпунова грамоту во все города и искусно подписаться под его руку; грамотой этой наказывалось: «Где поймают казака – бить и топить; а когда Бог даст – государство Московское успокоится, то мы весь этот злой народ истребим». Пойманный побратим отдал грамоту Заварзину со словами: «Вот, брат, смотри, какую измену над нашей братией-казаками Ляпунов делает. Вот грамота, которую Литва перехватила». Заварзин вскипел гневом и отвечал: «Теперь мы его, такого-сякого сына, убьем!»
По его возвращении в таборы содержание грамоты стало тотчас же известно казакам, которые собрали круг и потребовали Ляпунова для объяснений. Тот дважды отказался ехать. Не прибыли также в круг Трубецкой и Заруцкий, хотя, по всем данным, отлично знали о его сборе. Наконец к Ляпунову пришли два не казака – Сильвестр Толстой и Юрий Потемкин – и поручились ему «что отнюдь ничего не будет».
Однако, как только он вошел в круг, атаман Карамышев стал его называть изменником и показал ему грамоту. Ляпунов, посмотрев на нее, сказал: «Рука похожа на мою, только я не писывал». «Казаки же ему не терпяше, – говорит летописец, – по повелению своих начальников его убиша». Вместе с Ляпуновым пал и его большой недруг, известный перелет Иван Ржевский, возмущенный поступком казаков; он стал им с гневом говорить: «Запосмешно-де Прокофья убили, Прокофьевы-де вины нет» – и был ими изрублен.
Так погиб 22 июля 1611 года Прокофий Ляпунов. Он первый поднялся по призыву Гермогена против поляков и стал во главе всего земского движения на защиту православия и Родины от поляков, но без достаточной осторожности соединил свое дело, хотя и вынужденный к этому необходимостью, с делом казаков и воров, пришедших поживиться за счет Московского государства, и за это поплатился жизнью.
Создавшееся положение вещей было огромным бедствием для Московского государства. «Оно теперь имело, – говорит С. Ф. Платонов, – над собой два правительства: польско-литовское в Москве и Смоленске и казацко-воровское в таборах под Москвой». В самой же стране, после смерти Ляпунова и распадения земского ополчения, не было никакой силы, способной противостоять им: «уездные дворяне и дети боярские, волостные и посадские мужики были разрознены и подавлены несчастным ходом событий».
Казаки и воры вновь начали предаваться неистовым грабежам по областям, а Сигизмунд вызвал из Ливонии литовского гетмана Хоткевича и поручил ему собирать войска для похода к Москве, чтобы совершенно покончить с ней.
В это же время «желая утвердить вечную дружбу с нами, – говорит Н. М. Карамзин, – шведы… продолжали бессовестную войну свою в древних областях Новгородских и, тщетно хотев взять Орешек, взяли, наконец, Кексгальм (Корелу), где из грех тысяч россиян, истребленных битвами и цингою, оставалось только сто человек, вышедших свободно с имением и знаменами, ибо неприятель еще страшился их отчаяния, сведав, что они готовы взорвать крепость и взлететь с нею на воздух».
Вслед за тем, в июле 1611 года, Якову Делагарди удалось овладеть и Новгородом, где между воеводами Василием Бутурлиным и князем Иваном Одоевским-Большим шли великие несогласия.
8 июля Делагарди повел приступ на город, но после жестокой сечи был всюду отброшен. Это сильно ободрило защитников. Но тогда как часть из них пребывала все время в усердной молитве, другая неистово пьянствовала, лазила на стены и бесстыдно ругалась над шведами. Наконец среди новгородцев нашелся предатель – какой-то Иван Шваль. Зная, что сторожевая служба несется плохо, этот Шваль незаметно ввел шведов ночью в город через Чудинцовские ворота. Шведы кинулись тотчас же сечь стражу по городу и по дворам. Воевода Бутурлин оказал им очень слабое сопротивление, причем бывшие с ним стрельцы и казаки, уходя из города, ограбили лавки, говоря, что все равно их ограбили бы немцы.
Однако среди застигнутых врасплох русских людей в Новгороде нашлось и немало героев. Вот как об этом рассказывает летописец: «Едини же помроша мученическою смертию, биющеся за православную христианскую веру, голова стрелецкий Василий Гаютин, да дьяк Онфиноген Голянищев, да Василий Орлов, да атаман казачий Тимофей Шаров, да с ним сорок человек казаков, те помроша вкупе. Многою статьею их немцы прельщаху, чтобы они сдались. Они же отнюдь не сдашеся, вси помроша за православную веру. Протопопу же Сафейскому Амосу запершусь на своем дворе со своими советники и биющеся с немцами многое время, и много немец побил. Немцы же ему многожда говорили, чтобы он сдался. Он же отнюдь на их словеса не уклонися. Бывшу же ему в то время у митрополита Исидора в запрещении, митрополит же, стоя на градской стене, поя молебны, видя его крепкое стоятельство, прости и благослови его за очи, зря на двор его. Немцы же, видячи таковое его жестокое стоятельство, приидоша всеми людьми и зажгоша у него двор, и сгорел он совсем, ни единого не взяша живьем».
