Иван Калинин - Русская Вандея
Чтобы как-нибудь урегулировать взаимоотношения между прежними и новыми владельцами земли, особое совещание разработало законопроект, по которому крестьяне должны были сдавать причитающееся помещикам сено через военное начальство. Это последнее, обращая сено для потребностей армий, обязывалось производить денежный расчет с помещиками.
«Теперь Шкуро, Покровский и другие генералы обратятся в настоящих помещичьих конторщиков», — иронизировала «Вольная Кубань», выражавшая пожелание, чтобы Деникин не утверждал этого закона.[154] Деникин неоднократно заявлял, что его цель — создание такого порядка, при котором всем жилось бы хорошо. Этот порядок он водворял наверху — с помощью особого совещания, а на местах — при посредстве губернаторов и прежней полиции, переименованной в государственную стражу.
Когда появился приказ Деникина о назначении губернаторов в ряд городов, частью еще и не завоеванных, публика широко раскрыла глаза. Воскресшие мертвецы! Знакомые все лица…
Те самые, которые усердствовали по разуму и не по разуму батюшкам-царям…
Камергеры, шталмейстеры, гофмейстеры…
Тверской… Римский-Корсаков… Борзенко…
Даже самые благонамеренные неполитики увидели, что восстановление старого режима идет чересчур уже быстрым темпом. Осважные газеты поспешили разъяснить обществу необходимость этой меры.
Губернаторы занялись весьма энергично формированием соответствующих чиновничьих штатов. Тут желающих нашлось более чем нужно. Но старые бюрократы искали старых же, испытанных работников-бумагоедов.
В Черноморской и Ставропольской губерниях существовали военные губернаторы. Они подбирали администрацию в уровень с собой: или гвардейских «жоржиков» или «первопоходников», привилегированное сословие Добровольческой армии.
Большинство последних были больные люди, измученные в беспрерывных боях, взвинченные кокаином или алкоголем, несчастные жертвы войны, не способные к серьезной работе. Их, в виде награды за подвиг и ради отдыха, штаб Деникина охотно назначал на тыловые должности.
Административная деятельность таких нравственных и физических калек впоследствии несомненно будет предметом специального исследования врачей-психиатров.
«В военно-гражданском управлении эти люди воскрешают мрачные времена самодержавия, — писала газета «Наш Путь» (статья «Об истребителях большевиков» А. Панкратова). — В Туапсе, управляемом также чинами армии, нельзя говорить в газете об Учредительном Собрании и даже произносить слово «выборы». Некоторые приходят от большевиков с раскаянием, но им мстят. Их товарищи узнав об этом, бьются в рядах красных до конца».
«А только вы не судите нас строго, — рассказывал автору этой статьи под Майкопом один поручик. — Разве мы там, на позициях, люди? Волки, самые настоящие шакалы. Я три года провел на той, большой войне и чувствовал все-таки себя человеком. По крайней мере ни разу не забыл, что я человек. А тут забыл… Иногда колешь штыком, на минуту остановишься и задумаешься: человек я или зверюга? Образ человеческий теряем… Не судите нас… На большой войне мы штыковые схватки наперечет помним. Одна, две, три — и достаточно… Годы о них рассказывать. Только и помним их, а остальное на той войне было такое серое, обыкновенное: сидим и постреливаем; убиваем или нет, — не знаем, не видим. А знаете, что здесь происходит? Здесь ад. Здесь то, от чего можно умереть, увидевши раз. Мы не умираем, потому что привыкли и совершенно убили в себе человека. Мы пять месяцев под ряд, ежедневно, ежечасно, идем штыковым строем. Только штыковым, ничего другого. Понимаете, — пять месяцев видеть ежедневно, а то и два-три раза в день, врага в нескольких шагах от себя стреляющим в упор, самому в припадке исступления закалывать нескольких человек, видеть разорванные животы, развороченные кишки, головы, отделенные от туловищ, слышать предсмертные крики и стоны… Это непередаваемо, но это, поймите, так ужасно. А между тем все это стало для нас обыкновенным. Я в воде вижу постоянно кровь, — и пью. Иду и замечаю, что пахнет кровью или трупом, а мне все равно. Когда я почувствую на своей груди штык, я не испугаюсь. Это так для меня обычно. Я даже знаю, какие боли от штыка. Иногда, когда безумно устанешь, мысли в голове нет, а нервы дрожат, как струны, безумно хочется этого штыка или пули. Все равно ведь рано ли, поздно ли… Разве можно уцелеть в этой войне? Да! Нет, не судите. Мы шакалы и война эта проклятая — шакалья».[155]
Сплошь и рядом этакие, явно патологические, типы попадали, вместо богаделен, приютов и лечебниц, на административные должности. Что могло ожидать от них мирное население? Какие «новые» порядки могли проводить они в жизнь?
«Нас упрекают, что мы не желаем участвовать в общегосударственных повинностях, — писал в «Вольную Кубань» корреспондент из Черноморской губернии. — Но мы не желаем участвовать в строительстве такого государственного аппарата, в котором опять будет загон, а мы скот. В плетении кнута для собственной спины мы не желаем принимать участия. Приемы управления на побережье, первые шаги власти дают нам полное право думать, что нам уготавливается неслыханное рабство. Правда, мы читаем речи, произносимые ген. Деникиным то в одном, то в другом месте; мы читаем его обращения к нам, крестьянам и рабочим, но и речи и обращения мы расцениваем по тем формам и методам управления, от которых на наших собственных спинах появились уже сиво-багровые полосы. — Нас стараются убедить, что все беды от революции, что вот, дескать, в старом все было так хорошо, что Россия и сильна была, и занимала определенное место среди других народов и нам всем жилось так прекрасно. Большинство из нас переселенцы Каменец-Подольской, Киевской, Херсонской и Полтавской губерний — ус у нас длинный, хохлацкий, и все эти разговоры мы на него наматываем, а сами думаем:
«Брешете вы, хлопцы, та ще й здорово».[156]
В центре, в правительственных учреждениях Доброволии, пристроилась соль земли русской — обломки первенствующего сословия. Пока бойцы не отвоевали им их вишневых садов, они прохлаждались в сени разных канцелярий.
Очень милую картинку мирного жития в одном из деникинских учреждений нарисовала «Вольная Кубань», выяснив, кому в Екатеринодаре жить хорошо.[157]
«В Екатеринодаре, на Кирпичной улице, стоит бывшая женская гимназия. Директором этого приюта, — тьфу, начальником управления, ибо это управление отдела продовольствия особого совещания, — состоит в высшей степени любезный человек г. Мае лов. Он не любезен только к нашим храбрым командирам корпусов, дивизий и других боевых единиц, ибо это его перу принадлежит законопроект о превращении ген. Шкуро, Врангеля, Май-Маевского и др. в помещичьих приказчиков, ибо на них он хочет возложить расчеты с помещиками за собранное в этом году сено.
«Но г. Маслов, имеющий намерение заложить начальникам боевых частей за ухо карандаши и дать в руки, вместо остроконечной шашки и револьвера, приходные книги по помещичьим имениям и счеты, ко всем невоенным и нефронтовым, наоборот, очень предупредителен.
«Его штат служащих составляют дамы, и какие! Зайдите в его управление. Вы увидите там не меньше дам, чем увидел Чичиков на губернаторском балу, и услышите фразы: «- Графиня! Не откажите переписать на машинке эту бумагу. — Княгиня, не будете ли вы так любезны достать дело № 123456-А. — Баронесса, не составит ли для вас труд дать справку по бумаге № 98765-Б. — Ваше высокопревосходительство! Вы ошиблись: ведь это входящая бумага, а вы записали ее в исходящий журнал».
«Ну, слава богу, — скажет читатель, — значит, графини и книгини начали зарабатывать себе хлеб!» — «И не только хлеб, подхватим мы, но и сахар, и спирт, и вино».
«Управление продовольствием. Цель существования этого учреждения лаконически выражена в самом его названии. Кого же оно продовольствует? Армию? Но у армии есть начальник снабжений, который исполняет свои обязанности. Население? Но ни жители Екатеринодара, ни население Кубанского края ровно ничего не получили и не получат от этого учреждения. Население освобожденных областей? Но заготовка продовольствия на Кубани находится в руках кубанского краевого правительства, и мы ничего не знаем о параллельных закупочных операциях управления продовольствием.
«Продовольственные органы мы привыкли видеть как центры заготовки и распределения продуктов питания среди населения и армии. В данном же случае мы встречаемся с особой разновидностью, до сих пор небывалой: управление продовольствием есть орган и получающий, и потребляющий.
«Спросите раненых, спросите фронт, спросите тыл, спросите население, давно ли они видели сахар и ощущали его вкус. Увы, ответ будет самый плачевный. Но спросите любого из многочисленных служащих управления продовольствием, и они ответят, что получают по пуду на человека в месяц. Сладко живется в отделе продовольствия. Но не только сладко, а и весело, ибо все служащие ежемесячно получают спирт, вино и другие недосягаемые для раненых, больных, для бойцов вещи. Мы только рекомендуем г. Маслову изменить название. «Отдел продовольствия служащих управления особого совещания» — это было бы вернее и не вводило бы в заблуждение».
