Александр Гильфердинг - История балтийских славян
Общее уважение славянского Поморья к святыне арконской перешло и на ранский народ, который ее так украсил, так возвеличил, одарил такой властью. Его преданность богам поставила ранский народ выше всех племен балтийских, возбудило к нему какой-то благоговейный страх: и его боятся, пишет в ХII в. Адам Бременский, за тесную связь его с богами, или, лучше сказать, демонами, которым ране воздают большее поклонение, чем другие племена. Гельмольд, который повторяет это свидетельство, в другом месте выражается еще обстоятельнее: "Ране, иначе называемые Рунами, есть народ жестокий, обитающий в сердце моря, чрезмерно преданный кумирослужению, главенствующий во всем Славянском племени, имеющий царя и знаменитейший храм. Оттого-то, по причине особенного благоговения к этому храму, они занимают в уважении (балтийских славян) первое место, и, сами на многих налагая иго, ничьего ига не терпят, и в недоступности своих жилищ находят себе защиту".
У славян балтийских религиозное первенство было поэтому и первенством общественным, и вера славянского Поморья, что ране усерднее других людей чтут богов, что они ближе к ним и ими наиболее возлюблены, должна была вместе с тем сделать ранский народ политическим главой и руководителем всех тех племен, которые признавали одних с ним богов и поклонялись им в его храме. И вот, действительно, Адам Бременский свидетельствует, что "у Славян Балтийских закон — в делах общественных ничего не решать и не предпринимать наперекор мнению Ранского народа"; при этом бременский летописец ясно выставляет основание этого закона: "до такой степени, прибавляет он здесь, боятся Ран за связь их с богами" и проч. То же говорит и Гельмольд. Адам Бременский и Гельмольд между современными писателями о балтийских славянах самые достоверные и ближе всех других с ними знакомые; им хорошо известна была раздробленность этого народа, и много раз говорят они о вражде и войнах между разными его ветвями: тем важнее и знаменательнее приведенное их свидетельство. Стало быть, разрозненные племена балтийских славян испрашивали в общественных делах мнения и согласия ран и в них могли иметь для своих распрей и междоусобий постоянных судей и посредников; стало быть, ежегодные посольства, отправляемые каждым племенем в Аркону с данью и урочными жертвами Святовиту, с тем вместе несли ранскому богу, жрецу и народу, можно бы сказать, доклад племени о делах его, о задуманных им предприятиях; стало быть, те ответы, за которыми постоянно стекались в Аркону со всех концов славянского Поморья, не были какие-нибудь темные прорицания оракула, а положительно разрешали общественные вопросы, заключали в себе приговор ранского народа по тому или другому делу.
Таким образом, балтийские славяне, при всей разъединенности своей, составили религиозный союз, основанный на общем благоговении к арконскому Святовиту, и в единодушном преклонении перед волей божества нашли, казалось, то единство, какого не имели в общественном строе.
По-видимому, значение и власть Арконского союза были огромны. Какое сильное и благотворное влияние должен он был, казалось, иметь на все славянское Поморье, которому недоставало только единства в действиях, чтобы торжествовать над всеми врагами! А между тем мы влияния его не видим нигде в истории балтийских славян, и Арконский союз для них как бы не существует.
Конечно, можно предполагать, что все эти разные племена не всегда соблюдали в точности свой "закон" — спрашивать в общественных делах совета у ран, и даже когда спрашивали их совета, не всегда ему следовали; но нам кажется, что такого рода случайные отступления не могли быть главной причиной этой исторической, так сказать, несостоятельности Арконского союза[99]. Подобные отступления едва ли могли быть часты: мы знаем, до какой степени балтийские славяне благоговели перед Святовитом, как еще при Гельмольде изнемогающие, почти уже истребленные немцами вагры старались, несмотря ни на какие гонения, непременно всякий год посылать в Аркону своих представителей. Какое племя между балтийскими славянами захотело бы оскорбить Святовита неповиновением воле его, произнесенной в Арконе? Какое племя не побоялось бы его гнева, когда все Поморье твердо верило, что он скачет по ночам на белом коне своем и поражает противников святыни арконской?
Нет, невозможно, чтобы политическое бессилие Арконского союза происходило только от несоблюдения или нарушения его правил. Но на чем основывался этот союз? Не мысль народного единства Поморья, не мысль племен действовать заодно, под одним руководством, образовала его: он составился потому, что племена захотели подчинить себя и дела свои воле одного верховного божества, которое, по общему их убеждению, обитало в арконском святилище, предполагалось, что волю свою оно объявляло в гаданиях, и что гадания непреложно истолковывались жрецом. Жрец был, собственно, лишь простое орудие сообщений между Святовитом и людьми; в самом же деле, в нем сосредоточивался, им держался, от него зависел весь союз. Голос Святовита на земле, он повелевал не только ранам, а всему славянскому Поморью. Когда летописцы говорят нам, что "все Балтийские Славяне считают долгом советоваться с Ранами о своих делах", что "все племена посылают в Аркону посольства и ждут оттуда ответа", то ведь это значит, что спрашивают совета жреца, что посылают посольства к нему, за его приговором. Но что мог жрец этот сделать для общего блага племен, чья воля была в его руках? Мог ли он вселить в них дух народного единства, оживить их мыслью об их великой Славянской земле и вести на общее дело? Каким бы гением ни был одарен этот человек, ему не достало бы силы к такому подвигу при всей его власти: не потому, что власть эта не была материальная, но потому, что он был связан и опутан своим вечным обманом. При всяком слове ему надлежало помнить, что говорит не он, а Святовит, рассчитывать, чтобы слово его и отгадывало совершившееся, и непременно сбывалось в будущем, и всегда, во всяком случае, поддерживало веру в его непреложность: можно себе представить, до каких ничтожных мелочей и уловок эта ежедневная забота низводила жреца, как она его одолевала, как он должен был в приговорах своих избегать ответственности, бояться прямых и ясных указаний и ограждать свою непреложность туманностью двусмысленных изречений, как во всех ответах своих разным племенам и лицам он должен был льстить господствующим страстям. Нет, арконский жрец, по видимости самовластный и безотчетный владыка всего Поморья славянского, не в силах был произнести перед ним решительного слова, смелой рукою водрузить знамя народного единства и вынудить у завистливых племен отречение от пагубной старины; теократический союз балтийских славян, возникший в среде жизни племенной, не заключал в себе новой стихии развития, он остался для них бесплодным, и жрец, глава его, был нем в роковой борьбе разъединенных славян-язычников против католической Европы, как нем был истукан Святовита, когда, по словам Саксона Грамматика, народ ждал, что он словом гнева своего сразит датчан, ворвавшихся в его храм.
LXXVII. Священный город Радигощ в земле лютичей
Неизвестно, в каких отношениях к Арконе находились другие храмы балтийских славян, были ли они все ей подчинены, или только некоторые, и какие именно были те, подвластные арконскому жрецу, капища Святовита, о которых говорит Саксон Грамматик. Но во всяком случае, все другие храмы на славянском Поморье, если прямо и не зависели от Арконы, то имели второстепенное значение перед этой всенародной святыней Славянской земли. Везде, однако, повторялись, хотя и в меньших размерах, те же явления, какие представились нам в Арконе, ибо по всему славянскому Поморью характер языческой религии был одинаков: везде богам присваивалась гражданская власть, и храмины их становились средоточием общественного единства одного или нескольких племен.
После Арконы первое место принадлежало Радигощу.
Мы видели, какие божества по преимуществу почитались в этом великом святилище славян-язычников. Подобно Арконе, Радигощ был неприступной твердыней, посвященной единственно богослужению. Называясь по-славянски несомненно Радигощем, т. е. городом Радигоста[100] (известного божества), он у немцев чаще обозначался другим именем, Ретрой, происшедшим от названия ратарян, того племени, в чьей стране он находился. Эти ратаряне составляли, как мы знаем, одно из четырех колен лютицкого племени. Радигощ, однако, хотя и на их земле построенный, принадлежал им сообща с соседним коленом доленчан. Земля ратарян и доленчан лежала на юг от верхнего течения р. Пены, у реки и озера Доленицы. В точности, однако, местоположение Радигоща неизвестно. Он построен был близ озера, но при неопределенности и разногласии двух летописцев, Титмара и Адама Бременского, которые рассказывают про него, оба понаслышке, нельзя угадать, какое именно было это озеро (озер во всей этой стране множество). Обыкновенно принимают Прилльвицкое, лежащее недалеко от большого озера Доленицы; во всяком случае, оно было где-нибудь в нынешнем Стрелицком герцогстве.
