Федор Успенский - История Византийской Империи. Том 3
Неизвестно, какие последствия имел этот горячий протест духовенства Зальцбургской архиепископии против притязаний Римского престола иметь в своем непосредственном подчинении Моравию и Паннонию, как это было во время архиепископа Мефодия. В протесте нет ни малейшего намека на распоряжения Николая I и Иоанна VIII относительно национальной Церкви в Моравии и славянского языка. Обойдя молчанием деятельность архиепископа Мефодия, наш документ допускает удивительно смелый изворот по отношению к Викингу. Оказывается, что он был посвящен якобы не в ту область, о которой говорится в протесте и на которую заявляет теперь притязания Пассавский епископ, а в другую какую-то, к новопросвещенному народу, только что перешедшему из язычества в христианство. В этом акте, рядом с которым трудно сопоставить другое произведение, так же открыто, реально и без всяких обычных условностей покрывающее ложью всем известную и на глазах у всех происходившую действительность, есть еще два весьма пикантных обстоятельства — именно, указание на подкуп угров немцами для похода против Моравского княжества и на подкуп самой римской курии славянами. К этим обстоятельствам мы будем иметь случай возвратиться впоследствии, когда дойдем до изложения истории угорского погрома, теперь же остается закончить настоящую главу несколькими дополнительными замечаниями.
Национальная славянская Церковь в Моравии по смерти Мефодия была уничтожена распоряжениями пап и настойчивыми действиями баварского духовенства. Через несколько лет погибло само Моравское княжество под ударами страшной орды угров, или мадьяр, которая с конца IX в. наводила ужас на всю Европу, а в начале X в. (907), нанеся поражение немцам и славянам, утвердилась в Моравии и Паннонии. Можно, таким образом, сказать, что моравский народ жестоко поплатился за попытку организовать у себя национальную Церковь и ввести греческий обряд в богослужении. Выше была представлена обстановка, в которой происходили столь важные для истории славян события, разыгравшиеся на почве просветительной деятельности Кирилла и Мефодия. Уместно будет задаться здесь вопросом: какие причины вызвали столь трагический исход так прекрасно начатого и хорошо прививавшегося в Моравии дела? Князь Святополк с его приверженностью к заграничным обычаям, окруженный и в своей столице немецким духовенством и друзьями из баварцев, по натуре своей был человек, мало вникавший в религиозные дела. Он не был националистом и не имел достаточно ясного сознания об устоях, которыми держится народная жизнь. С половины IX в. мораване только начали вырабатывать эти устои в церковном обряде, в народном самосознании и языке; когда постигло страну страшное испытание в угорском нашествии, эти устои оказались уже расшатанными, и народ без достаточного воодушевления и энергии боролся с насильниками. Роковой исход кирилло-мефодиевского вопроса у мораван может наводить мыслящего читателя на серьезные вопросы. Оправдывается ли требованиями высшей справедливости вековая борьба культов, так резко разделяющая православие и католичество? Следует ли радоваться или, напротив, жалеть о том, что начавшаяся со времени Кирилла и Мефодия рознь и вражда между греческим и латинским обрядом в славянских землях не только не угасла по настоящее время, но, постепенно перерождаясь и эволюционируя, придала свой особенный отпечаток — моральный и культурный — приверженцам названных обрядов? Правда ли, как об этом говорят часто и открыто, что православие есть религия консерватизма, идущая рядом с невежеством и умственным застоем, а католичество — религия развивающегося религиозного сознания, дисциплинированная, однако, высшим авторитетом Римского епископа, что первая есть религия низшего культурного сознания, а вторая — высшего? Конечно, это вопрос до известной степени индивидуального самоопределения и решается по субъективным побуждениям. Но мне кажется, что решение его обязательно для всякого, и не только в собственном сознании, но и с целью выражения его открыто и гласно. Нужно признаться, что религиозная идея потребовала от человечества гораздо больше жертв и страданий, чем политическое его развитие; может быть, что жертв принесено больше, чем получено за них духовной пользы и спокойствия. Но если принять во внимание, как вообще медленно совершается процесс развития и как дорого оплачивается и самый малый шаг вперед по пути эволюции, то необходимо признать законными и те жертвы, которые приносятся в сфере религиозного сознания. Возвращаясь к поставленному вопросу о греческом обряде и славянском языке в богослужении, мы должны считаться с реальной действительностью, которая рисует взаимное отношение православия и католичества между славянами в следующих цифрах. Православных греческого обряда, усвоивших кирилло-мефодиевское православие, считается ныне более 111 миллионов, в этом числе на болгар падает более 5 милл., на сербов — около 51/2 милл., главная же масса, более 100 милл., находится в России. Приверженцев же католического обряда, из коих значительное большинство первоначально усвоило мефодиевский, греческий, обряд и с течением времени отпало от него вследствие пропаганды, всего между славянами около 37 милл. Между ними большинство, свыше 21 милл., поляки; чехи составляют свыше 7 милл., хорватов и сербов — около 31/2 милл. и, наконец, словаков (прежние мораване) немного более 2 миллионов, словинцев — около 11/2 милл. Вообще можно считать: православных — 70 %, католиков — 23 %, остальное число падает на протестантство и разные исповедания (28). Мы не будем ссылаться на процентные отношения, которым нельзя подчинять вопросы совести и нравственного сознания и самоопределения. Но для нас не может не иметь значения сознательное отношение к урокам истории. Кирилло-мефодиевский вопрос, если относиться к нему исключительно с вероисповедной стороны, необходимо должен подчиняться при сравнительной оценке его религиозным склонностям того, кто принимает на себя задачу подобной оценки. Устранив же или на время освободившись от вероисповедного элемента, мы можем отнестись к нему как к просветительному и организационному принципу, входящему в устроение политической, религиозной и моральной жизни тех народов, у которых он утвердился. Никто не может отрицать слишком отмеченного историей и опытом явления, что те славянские племенные группы, которые оказались подчиненными греческому обряду и восприняли плоды кирилло-мефодиевской миссии, действительно формируют свое религиозное и нравственное мировоззрение иначе, чем те группы, которые исповедуют латинский обряд. Может быть, следует даже поставить вопрос шире и сказать, что есть национальные характеры, совершенно приспособленные для усвоения католицизма, и, напротив, такие, которые не чувствуют влечения к внешним формам католического обряда и к миссии католического духовенства. Поэтому следует думать, что в разделении Европы на католическую и православную участвуют более важные элементы и глубже лежащие причины, чем честолюбие Фотия или каприз Михаила Кирулария. Именно и в характере населения Западной и Восточной Европы, и в психическом складе тех народов, у которых удержался кирилло-мефодиевский, или греческий, обряд, должны существовать особенности, которыми держатся культурные и религиозные различия. Язык и религия — это два высоких дара, из-за которых стоит бороться до истощения сил и с изменой которым народ необходимо теряет свою национальную самобытность и свое право на историческую роль.
Несмотря на роковой исход кирилло-мефодиевской миссии в Моравии, она завоевала себе обширное влияние среди южных славян и на северо-востоке среди русских. Рассматриваемая как элемент противодействия Константинопольского патриархата Римскому престолу и Византийской империи Каролингам, кирилло-мефодиевская миссия нанесла большой удар католицизму и по настоящее время составляет сильную преграду для распространения римского обряда и германизма в его движении на Восток.
Глава VII
ЦЕРКОВНЫЕ ДЕЛА. ВТОРОЕ ПАТРИАРШЕСТВО ФОТИЯ
Постепенное развитие кирилло-мефодиевского вопроса происходило в обстановке тогдашних отношений между патриархатом и Римским престолом, между Западной и Восточной империей. Поэтому нам предстоит здесь рассмотреть эти отношения со времени удаления с патриаршего престола Фотия и возведения Игнатия. Этот большой церковный переворот произошел 25 сентября 867 г. и был выражением новых политических взглядов царя Василия. Патриарх Фотий пользовался громадным значением среди духовенства и народа, имел большие связи и в высших слоях византийского общества, его удаление было довольно опасным шагом для правительства, но, как известно, царю Василию казалось необходимым пожертвовать Фотием, дабы восстановить отношения с Римским престолом, от которого он много ожидал для осуществления своих планов в Южной Италии и Сицилии. Бывшему патриарху назначен был для пребывания один из монастырей на Босфоре, в селении Стения (1), в заливе того же имени, где, однако, он подчинен был строгому надзору и лишен сношений с внешним миром. Но ему была предоставлена свобода переписываться с его почитателями и друзьями; в этой переписке он жалуется, между прочим, на тяжелые условия заключения. Из этой переписки можно также видеть, как высоко было его влияние в клире, которое нисколько не было поколеблено бывшим против него Собором и осуждением. На его стороне оставались кроме митрополита Григория Асвесты наиболее значительные представители малоазиатского духовенства: Захария Халкидонский, Евсхимон Кесарийский, Георгий Никомидийский, Амфилохий Кизикский, Захария антиохийской Писидии, Михаил Митиленский, Иоанн Ираклийский и др. — все это были иерархи, стоявшие во главе обширных епархий, которые составляли вторую, неофициальную Церковь в империи. Превосходное и в качестве литературного произведения, и как свидетельство настроения автора письмо Фотия к царю Василию весьма живыми красками рисует положение бывшего патриарха (2).
