Жорж Ленотр - Повседневная жизнь Парижа во времена Великой революции
Я не сомневаюсь, что эта девица жила в одном из двух упомянутых приходов. Отец ее был бригадным генералом и вышел в отставку в 1830 году. У меня хранятся все его ордена, равно как и шпага. Викарий острова Арс, которого я видел вчера, сказал мне, что и теперь еще в живых остаются члены его семейства. Невозможно предположить, чтобы в Версале не были известны их местопребывание и обстоятельства, вследствие которых реликвия попала в руки этой девицы…
Господин дю Будан, депутат, живущий на острове Монахов, говорил однажды с Тьером об этой ванне и спросил его, известно ли ему, что с ней сталось. «Нет», — отвечал тот. «Ну так я скажу вам, — ответил депутат, — она находится у одного из моих друзей!» — «Это не удивляет меня, — отвечал ему Тьер, — так как, несмотря на все мои старания, я не мог отыскать нигде следов ее существования».
Если бы эта реликвия находилась в необразованной семье или в руках у торговца, я бы совершенно не верил в ее подлинность. Но я верю утверждениям старой девы праведной жизни, умершей в 1862 году в возрасте семидесяти восьми лет. Думаю, что сомнения здесь невозможны».
Странное открытие господина д’Идевилля наделало шума: заметка о нем появилась в «Фигаро»[236]. Этого было достаточно, чтобы пробудить интерес к нему, и год спустя[237] та же газета описывала в следующих выражениях эпилог этого события.
«Приблизительно год тому назад (15 июля 1885 года) на этой полосе «Фигаро» была помещена заметка, озаглавленная «Ванна Марата». Наши читатели, быть может, помнят еще одиссею этого странного исторического предмета, которую мы поведали тогда. Эта кровавая реликвия, существование которой было открыто благодаря довольно странным обстоятельствам, находилась в глубине Бретани во владении «ректора», старшего священника маленького городка Сарзо (Морбиган). Добрый священник унаследовал ее от старой девы, роялистки и католички, девицы Каприоль де Сент-Илер, умершей в 1862 году.
Открытие «Фигаро» внезапно сделало скромного священника знаменитостью почти против его воли. Его слава сделалась неимоверной. Республиканские газеты, разумеется, выражали сомнение в подлинности сокровища, и по этому поводу возникла полемика. Самыми сильными аргументами противников были следующие. Каким образом, говорили они, подобная вещь могла попасть в руки старой ханжи-католички? По нашему мнению, именно это долгое пребывание в одних руках и презрение, с каким относились к этой зловещей реликвии, служат доказательством ее подлинности. Девица Каприоль де Сент-Илер, умершая в 1862 году, очень хорошо помнила, что ее отец около 1805 года купил ванну Марата. Девушке было в то время пятнадцать лет, и она часто говорила людям, которые живы еще и теперь, об обстоятельствах, при каких произошло это приобретение: отец ее купил эту ванну у одного торговца железом на улице д’Аржантей».
Теперь остается лишь проследить и восстановить судьбу этой ванны с 1793 до 1805 года. Что стало после смерти Марата с обстановкой члена Конвента?
На другой день после убийства мировой судья секции Французского театра наложил печати на комнаты публициста на улице Кордельеров и составил опись его имущества. Среди вещей, вошедших в этот очень подробно составленный инвентарь, мы находим «два книжных шкафа, два глобуса, ящик с хирургическим инструментом», но в нем не упомянута ванна. Вероятно, Марат ограничивался тем, что брал ее напрокат в ближайшем учреждении такого рода, когда ему надо было принять ванну. Нет ничего невозможного в том, что человек, сдававший ее, получил обратно ванну, в которой умер Друг народа, и сохранил ее. Затем она разделила участь всех вещей и была продана в железную лавку.
Как бы то ни было, но новость, объявленная на страницах «Фигаро», наделала шума. Добрый священник из Сарзо видел уже, как англичане наполняют золотом его неоцененную редкость. Он уже видел свою церковь перестроенной, он видел новую школу, великолепно обставленный госпиталь… К несчастью, его благочестиво-честолюбивые мечты не сбылись. Почтальон не принес ему ни одного письма со штемпелем «Лондон», и чудесные предложения не изливались на домик священника. Несколько скромных предложений было отвергнуто с презрением. Говорят, что музей Карнавале и позже музей Гревен получили лишь высокомерные отрицательные ответы.
Во всяком случае, шум, поднятый вокруг ванны, принес пользу обитателям Сарзо. Летом из соседних городов стали приезжать экскурсии для осмотра кровавого трофея революции. Однажды один ремесленник предложил счастливому обладателю за их общий счет провезти мрачную реликвию по всем городам Франции, за что сулил громадную прибыль, которую, конечно, пришлось бы разделить между «Барнумом» и благотворительными учреждениями. Священник отверг это предложение, так как справедливо счел его унизительным для своего достоинства, и не хотел лишать содержателей гостиниц Сарзо неожиданного дохода, который доставляли им экскурсии туристов.
Но увы! Наш добрый священник напрасно рассчитывал на лучшее будущее. Америка и Англия остались глухи и равнодушны: между державами Европы не началось конкуренции из-за приобретения ванны Друга народа. Приходилось смириться и расстаться со своими иллюзиями. Это было страшное разочарование; мало-помалу предложения вовсе иссякли, и вокруг неоцененного сокровища грозило навеки воцариться молчание. Кюре из Сарзо видел, как одно за другим обращаются в дым здания его собора, его обширных богаделен, его великолепных школ, и очень рисковал не получить никаких выгод от обладания сокровищем, так долго скрытым в домике священника и лишь благодаря счастливой случайности снова появившимся на свет.
Вернувшись из своего дивного путешествия в страну грез и узрев действительность, добрый священник согласился, наконец, принять предложения музея Гревен. Сумма была все же довольно значительной, и цены, уплаченной за ванну, хватило на то, чтобы отстроить школу для девочек в городке Сарзо. Действительно, администраторы музея, которые ни за что не согласились бы заплатить ремесленнику или торговцу редкостями 3 тысячи франков за эту историческую вещь, не колеблясь, решились отдать эту сумму в руки почтенного священника, так как заранее знали, что она пойдет на дела милосердия. Таким образом, они сделали доброе дело и одновременно выгодное приобретение.
Ванна эта сделана из меди; она темного, почти черного цвета; формой своей похожа на сапог и вообще такова, какой изображена на гравюрах того времени и какой описал ее ученый Кузен. В глубине ванны приделан своего рода медный табурет, благодаря чему в ней можно было сидеть и работать. Под этой скамейкой помещалось приспособление для нагревания воды. Можно сказать, что время наложило свою печать на эту бронзовую утварь. Очень вероятно, что с 13 июля 1793 года ванна Марата не испытывала прикосновения воды. В ней, должно быть, еще и теперь сохранились пятна крови трибуна. Во всяком случае, в ней ясно видны горизонтальные полосы — след от лекарств, в которые входила серная кислота; их добавляли в ванну члена Конвента, страдавшего, как уже говорилось, кожной болезнью.
Вот почему настоящая ванна Марата в качестве главного аксессуара фигурирует в довольно верно воспроизведенной[238] сцене, изображающей в музее Гревен смерть Друга народа.
5. Эпилог драмы
Когда Друг народа умер и апофеоз, о котором мы расскажем, закончился, дом на улице Кордельеров опустел. Через месяц после того, как разыгралась драма, Симона Эврар, «вдова Марата», обратилась к Конвенту с маленькой речью, в которой она просила для себя «только могилы». Впрочем, как мы видели, у нее не было никакого официального права называться вдовой Марата, прибавим также, что она в качестве таковой никогда не получала никакой пенсии от государства. Она пережила на тридцать один год любимого ей человека; Альбертина Марат не покидала ее; впрочем, вся семья трибуна обращалась с ней как с родственницей, и газета «Гора» опубликовала в августе 1793 года следующее странное удостоверение:
«Несмотря на то, что мы уже раньше убедились, что гражданка Эврар оказала важные услуги гражданину Марату, своему супругу, мы сочли нужным, во имя нашей благодарности, для удостоверения этого акта обратиться к свидетельству лиц, знавших положение, в которое впал брат наш вследствие жертв, принесенных им делу революции. Проникнутые чувствами восхищения и благодарности в адрес нашей дорогой и достойной сестры, мы заявляем, что лишь ей семья ее супруга обязана сохранением последних лет его жизни… Мы заявляем, что мы с чувством удовлетворения исполняем волю нашего брата и признаем гражданку Эврар нашей сестрой. Мы будем считать низкими тех членов нашей семьи, если таковые найдутся, которые не будут разделять чувств уважения и благодарности, питаемых нами к ней. А если, против нашего ожидания, такие члены нашей семьи найдутся, то мы просим их сообщить свои имена, не желая разделять их позора.
