Николай Суханов - Записки о революции
Юнкер за дверью доложил решение министров победоносным повстанческим войскам, которые шумели нестерпимо, но не шли дальше: ни шагу против воли этих серьезных юнкеров. Шум сразу принял иной характер.
– Сядем за стол, – сказали министры и сели, чтобы походить на занятых государственных людей.
Двери распахнулись. Комната сразу наполнилась вооруженными людьми во главе с самим Антоновым. Но тут ловко подскочил Пальчинский:
– Господа, мы только что сговорились с вашими по телефону. Подождите, вы не в курсе дела!..
Главари отряда чуть было не смутились, но сейчас же оправились.
– Объявляю вам, членам Временного правительства, что вы арестованы! – закричал Антонов. – Я член Военно-революционного комитета…
– Члены Временного правительства подчиняются насилию и сдаются, чтобы избежать кровопролития, – сказал Коновалов.
– Кровопролития! А сами сколько крови пролили, – раздался возглас, сочувственно подхваченный толпой. – Сколько полегло наших!
– Это неправда! – крикнул возмущенный Кишкин. – Мы никого не расстреливали. Наша охрана только отстреливалась, когда на нее нападали!
Кишкин это крикнул, Малянтович сочувственно описал. Может быть, найдутся и еще столь же остроумные люди. Я вижу, что необходимо пояснить: правительство именно учинило кровопролитие – одним тем фактом, что организовало свою охрану, свою защиту, оборону; обязательная задача и функция обороны всегда в том и состоят, чтобы «отстреливаться от нападающих» или – в более общей форме – отражать нападение; охрана, не выполняющая этих функций, по самой идее не есть охрана, организуемая для обороны; при развертывании боевых действий кровопролитие есть совершенно неизбежный результат правильного функционирования охраны, организованной для обороны; в случае нежелательности кровопролития надлежит либо не организовать охраны и обороны, либо упразднить охрану, отменить оборону (приказать сдаться) до начала или при самом начале боевых действий… То есть в данном случае надлежало утром поступить так, как министры поступили уже после «взятия приступом» Зимнего дворца.
Если же при этом были жертвы, то в них повинны наши жалкие министры, так же как организаторы восстания. Смольный виновен в том, что не избежал кровопролития, несмотря на полную к тому возможность. Однако его оправдание было в идее, от которой он, по существу дела, не мог отказаться. Но что могли бы сказать в оправдание своей преступной бессмыслицы государственные люди последней коалиции? Они предпочитают не признавать самого факта учиненного ими кровопролития. Но это только прибавляет им либо трусости, либо глупости… Людовик XVI 10 августа поставил себе в Тюильри сильную охрану из швейцарцев, приказал ей защищаться и устроил кровопролитие. Он хорошо знал, что он защищал монархию и свой собственный трон, идею, интересы и личность. Его преступление имеет определенный смысл, исторический и логический. А эти наши мудрые правители и либерально-гуманные интеллигенты? Чего хотели они?..
Настроение ворвавшейся толпы, с ног до головы вооруженной, было очень повышенное, мстительное, злобное, рискованное. Антонов унимал особенно расходившихся матросов и солдат, но не имел достаточно авторитета. Начали составлять протокол. А министры агитировали завоевателей. Особенно кипятился Кузьма Гвоздев, убеждая направо и налево, что он свой брат – рабочий. Настроение то повышалось, то остывало. Сильно подействовало сообщение, что Керенского нет налицо. Раздались крики, что необходимо остальных переколоть, чтобы не убежали вслед за Керенским.
После довольно долгой процедуры опросов, записей, перекличек двинулись арестантской колонной к выходу. Путь лежал в Петропавловскую крепость. В темноте, в третьем часу ночи, среди густой возбужденной толпы двигалась колонна по Миллионной и Троицкому мосту. Не один раз жизнь бывших министров была на волоске. Но обошлось без самосуда.
За восемь месяцев революции Петропавловка принимала в своих стенах третий вид арестантов: сначала царские сановники, потом большевики, теперь друзья Керенского, «избранники» меньшевистско-эсеровской демократии… Что-то еще предстоит видеть этим невозмутимым стенам?..
В Большом зале Смольного огромное собрание стало явно разлагаться от беспорядка, тесноты, усталости и напряжения. По поводу резолюции, внесенной Троцким, выступали ораторы оставшихся фракций. И левые эсеры, и новожизненцы категорически осуждали поведение правых групп, но высказывались против резкой резолюции… Затем снова появились «внеочередные ораторы». Но собрание взмолилось. Был объявлен перерыв.
Тем временем наша фракция в огромном напряжении и нервности обсуждала положение дел. Расположившись в беспорядке у самого входа, частью стоя, частью сидя на каких-то садовых скамьях, человек 30 ожесточенно спорили. Впрочем, говорили немногие. Я решительно нападал, кипятясь и не сдерживаясь в выражениях. Мартов, отдавши дань аффекту в пленарном заседании, оборонялся более спокойно и терпеливо. Казалось, он совсем не чувствовал твердой почвы под ногами. Но вместе с тем он сознавал, что вся совокупность обстоятельств непреложно заставляет его разорвать со съездом и пойти за Даном – хотя бы полдороги…
Вошел Авилов с поручением от новожизненцев войти с нами в контакт. Он очень корректно и толково изложил позицию свой фракции: политически они стоят на одной с нами платформе, но тактически они считают разрыв со съездом совершенно ошибочным и недопустимым; новожизненцы остаются на съезде, чтобы в среде демократии бороться за свои принципы… Авилову сказали, что мы еще обсуждаем дело и скоро сообщим ему о результатах.
Я боролся честно и сделал все, что мог. Насколько помню, за всю революцию я не отстаивал своей позиции с таким убеждением и с такой горячностью. И казалось, на моей стороне не только логика, политический смысл и революционно-классовая элементарная истина; на моей стороне были и формально-технические соображения: ведь вопрос, поставленный Мартовым, все еще не обсуждался на съезде и за ответ съезда мы пока принимаем только речь Троцкого. Уход со съезда сейчас был бы не только преступным вообще, но и недобросовестным, несерьезным в частности.
Увы! В Мартове явно побеждала меньшевистская нерешительность. Еще бы! Ведь разрыв с буржуазно-соглашательскими элементами и прикрепление к Смольному обязывали к самой решительной борьбе в определенном лагере. Ни для какой нейтральности, ни для какой пассивности тут не оставалось места. Это пугало. Это было совсем несвойственно нам… Мартов, подобно Дану, но не вместе с Даном «изолировал» большевиков. Дан при этом имел точку опоры, неприемлемую для Мартова, а Мартов не имел никакой точки опоры. Но… остаться в Смольном, с одними большевиками – нет, это не под силу нам.
Фракция разделилась. Примерно четырнадцатью голосами против двенадцати победил Мартов… Я чувствовал себя потерпевшим такой крах, такое бедствие, какого еще не испытывал в революции. Я вернулся в Большой зал в состоянии полного одеревенения.
Там только что кончился перерыв, и заседание возобновилось. Но депутаты не отдохнули. Беспорядок был все тот же. Люди стояли и с вытянутыми шеями прислушивались к заявлению председателя Каменева, который выговаривал с особым весом:
– Мы получили сейчас следующую телефонограмму. Зимний дворец взят войсками Военно-революционного комитета. В нем арестовано все Временное правительство, кроме Керенского, который бежал… и т. д.
Каменев перечисляет всех арестованных министров. При упоминании об аресте Терещенко, названного в конце, раздались бурные аплодисменты. Широкие массы успели, видно, особо оценить деятельность этого господина и одарить его своими особыми симпатиями.
Кто-то из левых эсеров выступает с заявлением о недопустимости ареста министров-социалистов. Ему сейчас же отвечает Троцкий. Во-первых, сейчас не до таких пустяков; во-вторых, нечего церемониться с этими господами, которые держали в тюрьмах сотни рабочих и большевиков. То и другое было, в сущности, правда. Гораздо важнее был политический мотив, которого не коснулся Троцкий: переворот не был доведен до конца и каждый министр, оставленный на свободе, представлял собою законную власть, мог явиться – в данной обстановке – источником гражданской войны… Но все же заявление, то есть главным образом тон Троцкого, произвело (даже в наличном Смольном) далеко не на всех хорошее впечатление. Этот новый правитель в первый же день по « пустякам» показывает зубки. Из него будет прок.
Опять «внеочередное заявление» – все положительного, приятного характера. Царскосельский гарнизон «стойко защищает подступы к столице». Самокатчики, вызванные против Смольного, отказались служить буржуазии… Известный прапорщик Крыленко сообщает: армии Северного фронта образовали военно-революционный комитет; его признал командующий фронтом Черемисов; северные армии не пойдут против Петрограда: правительственный комиссар Войтинский сложил свои полномочия.
